Кожу обожгло даже через ткань. Лас словно очнулся и удивлением посмотрел на Повелителя, все эти годы заменявшего ему отца, строгого, но справедливого, с которым можно было посоветоваться, поделиться сомнениями, спросить о том, о чем стыдно было спросить у Сантилли или Шали. Страшные воспоминания как-то вдруг резко отодвинулись, ушли на задний план, став, хоть и неприятными и тяжелыми, но просто воспоминаниями.
— У меня в шкафу был костюм мальчика. Я вытащил его, но подумал, что тогда прислуга все поймет и спрятал его обратно. Позвал ее, приказал прибрать и помочь снять платье. Надо было собираться на день рождения, — Ласайента горько усмехнулся.
Кстати, день рождения Лас сначала категорически отказывался отмечать. Понадобилось много сил и выдумки, чтобы праздник стал праздником, а не пыткой.
— Потом я выгнал их и закрыл дверь.
— Это точно? — спросил Найири.
Принц кивнул.
— Понятно. Дальше, — настойчиво попросил Найири.
Ласайента закусил губу.
— Я сменил пол и потерял сознание. А когда очнулся, то увидел… — йёвалли бросил короткий взгляд на Найири и тот вдруг, наконец, заметил, что у него сладко замирает сердце, когда мальчик вот так взмахивает своими густыми и длинными ресницами. Что за?…
— Повтори! — приказал он.
Принц покраснел и открыл было рот, но Найири уточнил:
— Еще раз посмотри на меня и сразу опусти глаза.
Принц удивленно послушался. Ощущения повторились. Ашурт взял Ласа за подбородок и внимательно посмотрел ему в глаза. Потом окинул его всего пытливым пристальным взглядом. Молодежь удивленно глядела на него, ничего не понимая.
— Да, парочка из вас подобралась просто потрясающая, — пожевав губы, проговорил Найири.
Демоны переглянулись.
Как же он сразу не заметил этого? Да одно только недавнее происшествие в гостинице должно было привлечь его внимание! Там мальчишка неплохо себя показал, а они с Андерсом проморгали очевидное.
— Дальше рассказывай. Потом объясню, — хмыкнул Найири.
Йёвалли освободил руки из подмышек и стиснул пальцы в кулаки. Очень не хотелось возвращаться обратно в ту проклятую богами ночь, перевернувшую всю его жизнь, но принц собрался с духом, и снова нырнул в нее, как в холодную воду.
— Дальше мне стало очень страшно. Даже не помню, как оделся. Я хотел бежать к Андерсу и все рассказать. Думал, что он поймет и поможет, — Лас закусил губу.
Вот дьявол, мальчишка верил отцу, а тот в сущности его предал. А это мы не прощаем никому и никогда. Не умеем. Демон может понять и простить ошибку, но предательство — ни за что! Поэтому так ценятся Слово и Договор. У Андерса нет шансов практически никаких.
— Он сам пришел. Совсем неожиданно, — у принца дернулся уголок рта, — и не узнал меня. Глаза другие, костюм мужской и вообще. Он кричал на меня, потом ударил, — принц непроизвольно дотронулся до шрама на брови, — и потащил в башню.
— Что было потом? — Повелитель попытался поймать взгляд Ласайенты.
Бесполезно. Глаза мальчика бездумно смотрели в одну точку.
Принц поежился, вспоминая время, проведенное в камере. Может, это были минуты, но они показались ему вечностью. Тишина, темнота и холод, обволакивающие его со всех сторон, заставляли вжиматься в стену и мелко дрожать от непривычного липкого страха. Он помнил, как сидел, скорчившись, крепко обхватив колени, и пытался унять стучащие зубы, сжимая их. Помогало плохо. Особенно, когда он услышал скребущиеся звуки и тихий цокот маленьких коготков по камню.
— Я долго сидел в камере. Там бегали такие жирные крысы. Я еще подумал, что их специально откармливают, — принц судорожно вздохнул, — потом пришел Наргизе с охранниками.
Лас будто наяву видел, как лягнула дверь, заставив его сильно вздрогнуть от неожиданности. Ее распахнули ударом ноги и придержали, чтоб не мешала. Факел осветил камеру, больно резанув по глазам, привыкшим к темноте. Принц прикрыл их рукой, силясь разглядеть вошедших. Помощник отца с охранниками. Они зашли и затворили за собой дверь. Сердце бешено заколотилось в предчувствии беды, но Ласайента остался сидеть, еще крепче обхватив колени, чтобы скрыть предательскую дрожь. Вжался в спасительный угол, понимая, что это ему не поможет, но все-таки….
Лас запнулся и замолчал, стиснув руки еще сильнее. Сантилли сжал его тонкие холодные пальцы.
— Он сказал, что принес Слово Повелителя, — йёвалли поднял на Найири полные муки глаза: «Не заставляй вспоминать, не надо!».
Из глубины его глаз на ашурта смотрела до смерти испуганная девочка, пережившая самую страшную ночь в своей жизни, — что он… велел открыть мне дверь во взрослую жизнь. Я хотел убежать, но они стали бить меня.
Глаза Сантилли стали холодными и какими-то чужими, заставив Найири стиснуть плечо принца. Сейчас сын вместе с другом переживал ту ночь, проходя ее шаг за шагом, впитывая ее, пропуская через себя, отметая в сторону все ее страхи, чтобы оставить только чистую ненависть и желание отомстить.
Сам Повелитель не ожидал такого поворота событий. Он предполагал все, что угодно, но только не это. Да, мальчика избили, да, изнасиловали, но чтобы вот так, во дворце отца! И принц молчал все эти годы!
— Наргизе приказал, чтобы я не терял сознание, чтобы все помнил, — принц замолчал. Потом как-то по-взрослому нехорошо усмехнулся, — Я все помню, — он пронзительно посмотрел на Найири и повторил, — Явсепомню.
Сантилли положил подбородок на плечо друга, бездумно глядя перед собой. Отец понял, что сын принял решение. Какое? Найири тяжело вздохнул. Ему предстоял тяжелый разговор с другом. Щадить его ашурт не собирался. Не сахарный, не растает. Если бы он знал, чем обернется этот договор, в жизни бы его не стал заключать!
— Как ты выбрался из башни? — тяжело спросил Повелитель.
— Они не закрыли дверь. Наргизе сказал, что я все равно никуда не денусь. Я сначала хотел умереть, понимаете? А потом подумал, что это будет глупо, вот так сдохнуть, как никчемная дворняжка. Мне до безумия захотелось их крови. Видеть, как они умирают, медленно, как из них уходит жизнь капля за каплей, — сколько ненависти жило все это время в этом сердце, а он, проживший не одно тысячелетие, даже не почувствовал! — Мне стало все равно, что одежда порвана, что…, Лас мотнул головой, — Плохо помню, как поднялся по лестнице. Больно было очень.
Ласайента потер сломанную когда-то руку, словно она снова начала болеть. И Сантилли представил, как избитый мальчик, цепляясь окровавленными пальцами за стены, шаг за шагом упорно поднимается наверх, чтобы не умирать сломанной никчемной куклой в грязной камере, а хотя бы попытаться отомстить. Было тяжело, словно это он сам карабкался по крутым ступеням, заставляя двигаться непослушное тело.
