отсутствие мыслительного движения. Они оставались в исходной точке – он давал однотипные упражнения, но она не справлялась и с ними.
Она сидела расстроенная и рассеянная, и Тоцкий прямо спросил:
– Ты не можешь сосредоточиться? Перенесем занятие на другой день?
– Нет, все хорошо, – заверила Барашкова. – Постараюсь быть повнимательнее.
Он объяснял снова и снова. Он ценил старания, но хотелось результата. Он словно бежал по болоту и вяз на каждом шагу, не имея возможности достигнуть безопасной суши.
– Нельзя же настолько не понимать! – не выдержал он. – Это же элементарно!
Ольга поникла, уткнувшись в тетрадь. Он с опозданием сообразил, что у нее глаза на мокром месте. «Этого еще не хватало», подумал, растерявшись.
– Барашкова, – он говорил спокойно, не желая ухудшать ситуацию, но получалось сухо и официально. – Не нужно плакать, легче не будет.
Поток слез стал вдвое обильнее. «Плохой из меня утешитель», подумал Тоцкий и пожалел о решении связаться с репетиторством.
Наконец, Ольга поглядела на него мокрыми глазами.
– Еще чаю сделать? – предложил он, спасаясь от натиска тяжелого взгляда.
Она отрицательно мотнула головой. Молниеобразными полосками потекла тушь, и лицо Барашковой превратилось в зрелище не для слабонервных.
– Тебе надо умыться, – он повел ее в ванную.
Ольга покорно шла следом, почти перестав хлюпать носом. Воды в кране не оказалось, и Тоцкому пришлось поливать ей из ковшика. Ольга ополоснулась и повернулась к нему, спросив:
– У меня лицо чистое?
Тоцкий посмотрел и заметил на ее носу веснушки.
– Вроде бы.
Он передал ей полотенце. Она тщательно вытерлась. Возникла неловкая пауза, во время которой Тоцкий обдумывал дальнейшие действия – продолжать занятие или перенести на другой день? А еще лучше прекратить бесплодные попытки затолкать алгебру и начала анализа в симпатичную, но не пригодную для этого головку с мокрыми зелеными глазами.
– Сергей Сергеевич, – прошептала Ольга. – Я вам нравлюсь?
Он подсознательно ожидал вопроса со звездочкой и одновременно побаивался, хотя и проходил теоретическую подготовку.
Преподаватель педагогики Алексей Алексеевич Ушинский, мужчина лет шестидесяти, в начале одного из занятий выгнал девушек из аудитории, объявив, что у них сегодня «окно» и они могут заняться, чем душа возжелает. Когда последняя студентка исчезла, Ушинский видом заговорщика запер дверь изнутри.
– Хочу поговорить о самом щекотливом месте в вашей возможной педагогической карьере.
Аудитория напряглась в ожидании.
– Мужчина, как известно, существо любвеобильное, – продолжал Алексей Алексеевич, – По собственному богатому опыту говорю.
В зале раздались смешки.
– Мне шесть десятков стукнуло, а вам будет еще сложнее. Вы молодые, кровь горячая, хрен встает по делу и без оного, а делать с этим что-то придется. Девушки в старших классах и на первых курсах носят такие короткие юбки, что у меня, престарелого импотента, начинает шевелиться. Приходится прятаться за кафедру.
Снова раздались смешки.
– Поэтому хочу дать практические советы. Самый затратный способ – заведите девушку, жену, любовницу и всю неудовлетворенную возбужденность выплескивайте, так сказать, в них. Каламбурчик, кстати, получился. Представлять вы при этом можете, кого угодно, хоть знаменитую порноактриссу, хоть какую-то Лену из одиннадцатого Б, это ваши эротические фантазии. Своими делиться не буду, а то вы не заснете.
Он сделал паузу, чтобы аудитория отсмеялась.
– Если же с личной жизнью не срослось, существует такая вещь как мастурбация, но вы про нее прекрасно знаете, а если не знаете, товарищи подскажут.
Алексей Алексеевич прокашлялся и выпил водички из стакана.
– Есть еще неудобный момент, когда у вас встает непосредственно во время урока или занятия. Сначала вы волнуетесь в присутствии аудитории и слишком заняты собственными переживаниями, а потом привыкнете, перестанете смущаться. В задаче спрашивается, что делать?
– Садиться, – предположил кто-то с переднего ряда. – И сидеть, пока не пройдет.
– А если нужно вести урок?
– Воображать что-то отвратительное, – предложил тот же голос.
– Молодец! Смотрю, ты опытный в таких делах, – похвалил Ушинский. – Но важно помнить, что отвратительное и асексуальное нужно варьировать, а иначе выработается обратный рефлекс, и вы начнете возбуждаться от тараканов, если будете их представлять регулярно.
Ушинский продолжал рассказывать, приводя примеры из собственной жизни и раздавая советы, сопровождаемые смехом. Тоцкому лекция запомнилась хорошо, но до сей поры не представлялось случая применить сакральные знания на практике.
Под конец Алексей Алексеевич напомнил:
– Важно! Если вы почувствуете влечение – не обязательно сексуальное, интеллектуальная близость еще опаснее, – вы никогда! запомните, НИКОГДА! не должны переступать через границы платонического. Стихи, кино, мороженое – весь допустимый набор. Ясно?
Ясно, подумал Тоцкий, избегая взгляда Барашковой, чтобы не спровоцировать ее на необдуманные поступки.
– Ну… – протянул он растерянно, стараясь не обидеть Ольгу, – наверное, немного нравишься.
Договорить не успел. Она прижалась к нему, привстала на цыпочки и впилась в губы. Тоцкий от неожиданности ответил на поцелуй, а руки самостоятельно обхватили Ольгу за изящную талию.
…Тараканы, пауки, розовый единорог, труп задавленной собаки, скрип пенопласта по стеклу, собачьи фекалии, текущие из носа зеленые сопли… Мысли скакали в поисках отвратительного, пока не слишком тайное не стало чрезмерно явным.
– Что ты делаешь? – он собрал остатки воли и попытался вернуть отношения в деловое русло, пока ситуация окончательно не перешла в неконтролируемую.
Ольгины ладошки сползли с его плеч.
– Думала, я вам нравлюсь, – сказала она разочаровано.
– Да, но… – Тоцкий замялся. Как объяснить Барашковой, что это неправильно, что отношений между ними быть не может, что после такого трудно смотреть в глаза друг другу на уроках? Одни проблемы, как ни погляди. – У нас разница в возрасте большая.
Он мысленно подсчитал, получилось всего семь лет. Его мать была младше отца на целый десяток. «Наследственное, блин».
Ольга не ответила и тихо вышла из ванной. Тоцкий почувствовал себя глупо, причем не мог понять причину, ведь сделал все правильно. Он пошел следом за ней в комнату, где она молча, одним движением сгребла карандаши и ручки в микрорюкзак и направилась к обувной полке в коридоре.
– Оль, – не выдержал он, – не обижайся. Не знаю, что ты себе нафантазировала…
– Я не обижаюсь, – она выглядела мрачнее тучи. – Понимаю и обещаю не фантазировать.
Он распахнул дверь и выпустил Барашкову из квартиры. Солнце уже погасло, а в подъезде не осталось ни одной целой лампы. Тоцкий продолжал стоять на пороге.
– Я для света придержу, чтобы ты не споткнулась, – прокричал он вслед Ольге.
– Спасибо, как-нибудь доберусь, – ответила она, исчезая за поворотом пролетом ниже.
Сдается, Алексей Алексеевич кое-чего недоговорил.
ГЛАВА VII. Практика запоя
28.
Через неделю появился Саня. Он гордо демонстрировал затертый гипс на предплечье и уточнял:
– Мелкая трещина, срастется вмиг.
К трещине прилагались три или четыре сломанных ребра. На гипсе поочередно написали пожелания скорого выздоровления, а Устрицына нарисовала фломастерами котика с шариком в виде сердечка. Саня получил передозировку умиления и попросил больше не рисовать.
– Как тебя угораздило? – спрашивал Тальберг.
– Переходил дорогу в неположенном месте в неположенное время, – отвечал Саня, умолчав о продаже краенита. – Схема простая, классическая – упал, потерял сознание, очнулся – гипс.
– Может быть, тебе деньги нужны? – предложил Тальберг по доброте душевной. – Займу до получки.
Саня
