объекта секретного материала с последующей передачей третьим лицам за вознаграждение?
Саня кивнул. Не выдержал и спросил:
– Как он к вам попал?
– У меня есть старшая сестра Вера Конева, у которой, в свою очередь, есть сын – по совместительству мой племянник.
Саня, если бы не болела рука, хлопнул бы ею по лбу.
– Конь! – прокричал он и тут исправился: – Виталик Конев.
Он вспомнил женщину в кафе – мать Конева, виденную им лишь раз, да и то лет десять назад.
– И что теперь? – озадачился Саня, представляя возможные наказания – объявят выговор, лишат премии, уволят или, на худой конец, расстреляют прямо в институтском дворе.
– Ничего. Если напишешь заявление, – успокоил Платон. – Можешь приказы почитать для лучшего понимания своих обязанностей на ближайшее время.
Саня читал. Сердце колотилось, буквы прыгали перед глазами и не желали складываться в осмысленные слова. Ужасный выбор. Он не хотел подводить Тальберга, не представляя, как после предательства смотреть ему глаза, но и быть наказанным не хотелось. «Нужно сдаться и написать чистосердечное, – думал Саня, – но кто позаботиться о Лере с бабушкой?»
Эх, была-не была, придется соглашаться на предложение.
Он с тяжелым сердцем сказал:
– Диктуйте.
Злой Тальберг ворвался в лабораторию. В обеденный перерыв в помещении оставался только Плотников. Он приносил из дому еду в пакетике и поглощал ее возле одного из неработающих вытяжных шкафов. К сожалению, Семен любил рыбу и морепродукты, жить без них не мог, и после его обедов в воздухе витал устойчивый запах сельди, который хорош в комплекте с рыбой, но вызывает отвращение отдельно от нее.
Увидев красное лицо Тальберга, Плотников от неожиданности едва не подавился куском хлеба.
– Что случилось?
– Накрылась наша работа медным тазом. Исследования сворачиваются, и через недельку вас разберут по группам.
– Почему?
– Долгая история, – Тальберг не хотел объяснять механизм превращения научных изысканий в инструмент выяснения отношений. Вместо этого он пытался успокоить трясущиеся руки. – Где Адуев?
– Из приемной позвонили и вызвали. Я решил, он к вам туда пошел. Вы по пути не встретились?
– Быстро замену нашел, заранее продумал. Ублюдок.
Не дожидаясь следующего вопроса от Плотникова, сбежал из лаборатории, нащупывая в нагрудном кармане помятую Санину сигарету. Подумал о том, что нет спичек, и увидел курящего Володина в конце коридора у окна.
Тальберг поздоровался и попросил огоньку.
– Вы же, вроде, не курите, – Володин выпустил колечко дыма, уплывшее в форточку. Руку, держащую сигарету, украшал пластырь в месте ножевого ранения.
– Один раз в жизни пробовал, еще в школе. Кашлял, чуть легкие не выплюнул. А сейчас захотелось.
– Не надо. В таком возрасте поздно начинать.
Тальберг прикурил и по неопытности затянулся глубоко. Неприятный царапающий дым вгрызался в горло, и это оказалось хуже, чем представлялось. Он с трудом подавил начавшийся кашель.
– На вас лица нет, – заметил Володин.
– Мелкие неурядицы, – Тальберг не знал, докуривать начатую сигарету или похоронить ее в пепельнице.
– Ясно, – флегматично отозвался Володин, выпуская следующую серию колец в форточку.
– У вас, говорят, композитные материалы на основе краенита разрабатываются? – спросил Тальберг для поддержания разговора.
– Если бы, – обреченно махнул рукой Володин, – возимся впустую, без намека на результат, перепробовали все самойловские идеи, а воз и ныне там. Ни на миллиметр не сдвинулись, хоть рассчитывайся. Прямо тупик какой-то.
– А презентация?
– Какая презентация? – удивился Володин.
«Ложь, от начала и до конца», – подумал Тальберг и затянулся снова. Дым вошел аккуратно, и кашлять уже не хотелось.
30.
Когда Лизка вечером вернулась домой, Тальберг сидел на кухне, уставившись в стену. Перечень надетой на нем одежды ограничивался сиротливыми семейными трусами в горошек, наводящими на тревожные мысли.
Перед ним стояла бутылка с черной жидкостью. Такая же жидкость поблескивала в рюмке из набора на шесть персон, годами пылившегося в коробке на серванте.
– Я не поняла, – Лизка неприятно удивилась, но из-за вчерашней сцены удивление оказалось куда слабее, чем могло.
Он поднял на нее глаза. Это был не тот Тальберг, с которым она прожила полтора десятка лет. Тот спиртное не употреблял вовсе, а этот напился вдребезги и с трудом ворочал языком, не в состоянии сфокусировать взгляд. Вчерашний приступ ревности был неприятен, но объясним, а вот созерцание Тальберга «под мухой» вызывало лишь глубокую неприязнь своей безобразностью.
Рядом с бутылкой чернело блюдце из чайного сервиза, исполняющее обязанности пепельницы. В воздухе висел дым, и Лизка открыла нараспашку окно.
– Надеюсь, это разовая акция, бессмысленная и беспощадная, – она наблюдала, как Тальберг безуспешно силится ответить. – Где Ольга?
– Не знаю, – он икнул. – Гулять пошла с подругами.
– Она домой хоть приходила?
– Да! Я ключи потерял, а она мне открывала.
Лизка покачала головой.
– Ты для разнообразия на себя в зеркало полюбуйся… – начала она, но осознала бессмысленность взываний к совести – та надежно спала, споенная черной жидкостью неизвестного происхождения. – Что за гадость пьешь?
Тальберг неуклюже подхватил бутылку и показал на нее пальцем, едва не выронив.
– Хрен его знает, – сказал он пьяным голосом. – Но идет хорошо.
– Вижу, – она поняла, что вечер испорчен и спать придется в нездоровой атмосфере спиртовых испарений.
– Не сердись.
– Стараюсь, но не получается. Не могу понять, чем вызвана необходимость сидеть и пить в одиночку.
– Этот твой Платон, который вчера здесь цветочки тебе дарил, отст… остра… отсранил меня от работы.
– Вот так запросто? Без причины?
– Не-ет, – он допил остаток со дна рюмки. – Не просто, а с унижениями и провокациями. Как он умеет. А он умеет.
– Он жив? – уточнила Лизка, вспомнив, с какой ненавистью вчера Тальберг смотрел на Платона.
– Жив, – он сонно моргал. – А я ведь почти его задушил, чуть-чуть оставалось, и эта гадина сдохла бы прямо у себя в кабинете, – его голос на миг стал мечтательным. Он вздохнул и закончил: – Но, к сожалению, мне помешали.
– К счастью, – сказала она, – не хочу ждать тебя двадцать лет из тюрьмы.
– Могла бы подождать, заодно проверили бы чувства, – он улыбнулся с закрытыми глазами. – Любопытно, дождалась бы?
– Давай обойдемся без таких проверок, – попросила Лизка.
– Если не хочешь, тогда не будем, – согласился он, наполняя следующую рюмку.
– Тебе уже хватит. Утром голова разболится.
– Может быть. Но скорее всего, нет. Михалыч гарантировал, что не будет, а ему верю, он за Краем бывал. У него с тех пор волосы дыбом, – Тальберг показал рукой, как выглядят волосы стеклодува. – Человеку с такой прической нельзя не верить.
Он опрокинул следующую рюмку. «Седина в бороду – бес в ребро», – подумала Лизка.
– Как ты завтра на работу собираешься идти? – спросила она.
– Считай, я в отпуске. По графику.
– Кольцов тебя так легко отпустил? – усомнилась она.
– Хуже, – он снова икнул, – он меня сдал.
Лизке надоело наблюдать трехчастную пьесу превращения Тальберга в пьяное животное. Она ультимативным тоном потребовала:
– Прекращай сейчас же и иди спать!
Он посмотрел на нее, улыбаясь:
– Какая ты, Лизка, красивая! Честно! Зуб даю!
– Грубая лесть сегодня не действует и не отменяет моих слов.
– Дай хоть раз в жизни напиться, – попросил он, чувствуя, как трезвеет и проблемы начинают давить с новой силой. – Надо! Позарез!
– Так, – решила Лизка. –
