– Что случилось? – спросил Босх.
– Ваша героиня решила закончить представление доказательств.
– Чандлер решила закончить, не вызвав даже меня?
Босху это казалось полной бессмыслицей.
– А зачем? – спросил он.
– Она весьма прозорлива. Это очень тонкий ход.
– Почему?
– Судите сами. Сейчас она в отличной форме. Если она закончит сегодня и отправит дело присяжным, кто выиграет? Конечно, она. Видите ли, она прекрасно понимает, что вы будете защищать то, что сделали. Как я вам уже говорил, с вами мы или выиграем, или проиграем. Вы или вгоните мяч прямо ей в глотку, или пропустите его. Она это знает, так что если она вас вызовет, то сначала вопросы будет задавать она, а потом подача будет за мной – и я начну подавать легкие мячи, чтобы вы их наверняка отбили. Теперь она это переиграла. За мной выбор – не вызывать вас вовсе и проиграть это дело, либо вызвать вас и тем самым подставиться. Очень проницательно.
– И что же вы собираетесь делать?
– Вызвать вас.
– А как насчет отсрочки?
– Какой отсрочки?
Босх кивнул. В этом отношении ничего не изменилось. Отсрочки не будет. Он понял, что действовал неправильно. Он зашел к Белку не с той стороны. Нужно было попытаться убедить Белка в том, что просьба об отсрочке – это его собственная идея. Тогда бы это сработало. Теперь же Босх начал нервничать: это неприятное ощущение возникало у него в тех случаях, когда он сталкивался с неизвестностью. Именно так он себя чувствовал, когда впервые спускался во вьетконговский туннель. Страх черной розой расцветал у него в груди.
– У нас двадцать пять минут, – сказал Белк. – Давайте забудем об отсрочках и попытаемся продумать, как должны выглядеть ваши показания. Я собираюсь провести вас по определенной дорожке. Присяжные будут следовать за вами. Но помните – вам нельзя спешить, иначе они отстанут. Ладно?
– У нас двадцать минут, – поправил его Босх. – Перед тем как я займу место для дачи показаний, мне нужно будет выйти покурить.
Белк продолжал говорить так, словно ничего не услышал.
– И помните, Босх, речь может идти о миллионах долларов. Пусть это не ваши деньги, но речь может идти о вашей карьере.
– Какой еще карьере?
Когда через двадцать минут Босх вышел из комнаты для совещаний, снаружи его поджидал Бреммер.
– Ну что, все услышал? – спросил его Гарри.
Пройдя мимо него, он направился к лифту. Бреммер не отставал.
– Нет, парень, я не подслушивал, я просто тебя ждал. Послушай, что происходит с этим новым делом? Эдгар ничего мне не рассказал. Вы установили ее личность или нет?
– Да, установили.
– И кто же она?
– Этим делом я не занимаюсь и ничего о нем сказать не могу. Кроме того, как только я тебе об этом сообщу, ты же побежишь к Мани Чандлер, ведь так?
Бреммер даже остановился.
– Что? О чем это ты говоришь?
Но тут же снова ускорил шаг и, догнав Босха, прошептал:
– Послушай, Гарри, ты один из моих главных источников, и я никогда не стану так тебя подводить. Если она получает какую-то закрытую информацию, поищи кого-нибудь другого, а я здесь ни при чем.
Обвинив репортера, Босх сразу почувствовал себя неловко – у него не было никаких доказательств.
– Ты уверен? Значит, я ошибаюсь?
– Полностью. Я слишком тебя ценю и не стал бы этого делать.
– Ну ладно.
Это было почти извинением.
– Так что ты можешь мне сказать о личности жертвы?
– Ничего. Этим делом я все равно не занимаюсь. Попробуй что-нибудь узнать в ООУ.
– Оно в ООУ? Они забрали его у Эдгара?
Войдя в лифт, Босх обернулся и кивнул. Бреммер за ним не последовал.
Когда Босх появился на лестнице, Мани Чандлер была уже там и курила. Закурив сигарету, Босх посмотрел на нее.
– Сюрприз, сюрприз! – сказал он.
– Что?
– Я имею в виду конец представления доказательств.
– Это сюрприз только для Балка, – сказала она. – Любой другой юрист понял бы это заранее. Мне почти жаль вас, Босх. Почти, но не совсем. При защите гражданских прав шансы на победу всегда сомнительны, но когда выступаешь против городской прокуратуры, категории игроков сразу меняются. Эти ребята любят Балка, они не могут оставить его вне игры… Если бы ваш адвокат кормился от выигрыша, он бы сразу похудел. А так он все равно получает чек от города, независимо от того, выиграет он или проиграет.
То, что она говорила, разумеется, было правильно, хотя и давно известно. Босх улыбнулся. Он не знал, как себя вести. Ему нравилась Мани Чандлер. Насчет него она ошибалась, но все равно она ему нравилась. Возможно, из-за ее упорства, а возможно, из-за того, что ее гнев – пусть направленный не в ту сторону – был таким искренним.
А возможно, еще и из-за того, что она не боялась разговаривать с ним вне заседания. Он видел, как старательно избегает Белк контактов с семьей Черча. Во время перерыва он остается за столом защиты до тех пор, пока не убедится, что они наверняка вышли из зала и вошли в лифт. А вот Чандлер в такие игры не играла. Она была более открытым игроком.
Босх полагал, что это было похоже на рукопожатие двух боксеров перед гонгом.
– Я говорил недавно с Томми Фарадеем, – решил он сменить тему. – Теперь он Томми Фарауэй. Я спросил его, что случилось, но он не ответил. Он только сказал, что свершилось правосудие – что бы это ни означало.
Чандлер выдохнула длинную струю дыма, но некоторое время ничего не говорила. Босх посмотрел на часы. Оставалось еще три минуты.
– Помните дело Гальтона? – спросила она. – Оно касалось гражданских прав – излишнего применения силы.
Фамилия пострадавшего была знакома Босху, но он никак не мог выделить его из тех случаев излишнего применения силы, о которых он слышал или знал.
– Это связано с собакой, да?
– Да. Андре Гальтон. Это было еще до Родни Кинга, когда подавляющее большинство жителей этого города не верило, что их полицейские постоянно творят чудовищные злоупотребления. Гальтон был черным; он ехал на машине с просроченной штрафной квитанцией через Студио-Сити, когда один коп решил его остановить.
Он не сделал ничего плохого, не находился в розыске, просто просрочил на месяц оплату штрафа. И тем не менее он попытался скрыться. Почему – величайшая загадка. Он проехал до Малхолланда и загнал машину на одно из тех мест, откуда любуются видами. После этого он выпрыгнул из машины и по расщелине спустился вниз. Дальше оттуда нельзя было спуститься, но он не хотел подниматься вверх, а копы не хотели спускаться – как они объяснили на суде, посчитали, что это слишком опасно.
Теперь Босх вспомнил эту историю, но ничего не сказал, предоставляя Чандлер возможность высказаться. Ее возмущение было настолько искренним и настолько лишенным адвокатской позы, что ему просто хотелось выслушать ее рассказ.
– Тогда они отправили вниз собаку, – сказала она. – Гальтон лишился обоих яичек и получил стойкое повреждение нервных окончаний на правой ноге. Он мог ходить, но сильно волочил ногу…
– Томми Фарадей, – напомнил ей Босх.
– Угу, он взялся за это дело. Оно казалось абсолютно выигрышным. Гальтон ведь не сделал ничего плохого – только пытался скрыться. Реакция полиции явно не соответствовала ситуации, любой состав присяжных должен был это увидеть. И городская прокуратура это понимала. Собственно, я думаю, это дело вел Балк. Чтобы уладить дело, они предложили полмиллиона, но Фарадей не согласился. Он считал, что получит в суде минимум втрое больше, и поэтому отказался.
Как я уже говорила, дело было в старые времена. Адвокаты по гражданским правам называют такие дела ДК, то есть «до Кинга». Присяжные четыре дня выслушивали свидетелей и за тридцать минут решили дело в пользу копов. За все про все Гальтон получил мертвую ногу и мертвый хрен. Выйдя отсюда, он подошел вот к этой ограде. Там он прятал пистолет, завернутый в пластик. Подойдя к статуе, он сунул пистолет себе в рот. Фарадей как раз в этот момент выходил из двери и увидел, как все случилось. Кровью забрызгало всю статую, вообще все вокруг.
Босх ничего не сказал. Теперь он со всей отчетливостью вспомнил это дело. Подняв взгляд на здание мэрии, он увидел, как над ней кружатся чайки. Его всегда интересовало, что их там привлекает. До океана была не одна миля, но эти морские птицы вечно кружились над мэрией. Чандлер продолжала свой рассказ.
– В этом деле меня всегда интересовали две вещи, – говорила она. – Во-первых, почему Гальтон пытался скрыться? А во-вторых, зачем он спрятал пистолет? И я думаю, на оба вопроса есть только один ответ – он не верил в справедливость, не верил в систему. Он ни на что не надеялся. Он не сделал ничего плохого, но попытался скрыться, потому что был черным среди белых и всю жизнь слышал истории о том, как белые копы в такой ситуации убивают черных. Адвокат твердил ему, что дело абсолютно выигрышное, но он все-таки принес в суд пистолет, потому что всю жизнь слышал истории о том, какие решения выносят присяжные, когда черный свидетельствует против копов.
