устремлений и пребывающий в блаженном неведении о реальных трудностях литератора в России 1840-х годов. Из трех упомянутых смыслов слова «профессия» ему тогда соответствовал лишь один – «призвание». Годы спустя Достоевский в своем «Дневнике писателя» (январь 1876-го) вспомнит наивные мечты о «прекрасном и высоком», планы написать роман о Венеции, стихи брата Михаила. Судя по сохранившимся письмам конца 1830-х – начала 1840-х годов, все эти мечты о поэзии, прозе, драматургии и философии – вовсе не преувеличение. Достоевский выказывает мало интереса к занятиям в училище и к офицерской карьере. Смерть отца избавляет его от этой карьеры, и он выходит в отставку, как только это становится возможным – в 1844 году.
С головой погрузившись в чтение и литературное творчество, Достоевский по-прежнему пребывает в блаженном неведении относительно материальных сторон жизни писателя. Вскоре, однако, ему предстояло познакомиться с ними – у Достоевского, в отличие от других великих русских романистов его поколения, практически не было источников дохода, кроме литературных заработков. Лев Толстой унаследовал большое имение (примерно 800 душ мужского пола), у Ивана Тургенева на двоих с братом было имение в 4000 душ. На фоне этих огромных владений мизерное, отягченное долгами имущество отца Достоевского выглядело совсем убого. Гончаров и Салтыков-Щедрин происходили из семей, где дворянский титул подкреплялся купеческим богатством; оба преуспели на государственной службе – Достоевский же оставил эту службу при первой возможности. Да и знатностью он похвастаться не мог – мать его происходила из купеческой семьи, а отец, принадлежавший по рождению к менее зажиточной прослойке духовного сословия, лишь тяжелым трудом выслужил дворянство. Поскольку от службы Достоевский отказался, а свою долю крохотного отцовского имения продал за тысячу рублей, единственным его источником дохода были писательские гонорары – не считая небольших сумм, которые он брал взаймы у друзей и родственников[84].
Поначалу Достоевский относился к этим затруднениям беспечно. Он вел типичную жизнь молодого офицера – был завсегдатаем театров и ресторанов, влезал в долги и вообще служил примером «низкого экономического временного горизонта», характерного для его возраста, сословия и времени [Gerschenkron 1975]. Вскоре им завладела несбыточная фантазия, свойственная образованным молодым людям середины века, – получать доход от переводов; но тут он, в отличие от многих, добился успеха – его перевод «Евгении Гранде» почти сразу же был опубликован.
За этим анонимным началом карьеры литератора последовал более чем своевременный дебют – позже, уже опытным журналистом, Достоевский будет прилагать огромные усилия, чтобы так же удачно подгадать момент. Его однокашник Дмитрий Григорович, большой поклонник французского социального романтизма, прочел в рукописи первый роман Достоевского «Бедные люди» и, потрясенный, показал его Николаю Некрасову, который сам незадолго до этого успешно дебютировал как публицист, поэт и публикатор «физиологических очерков». Некрасов тут же кинулся показывать роман Белинскому – критику на тот момент столь влиятельному, что даже ходили слухи, будто провинциальные книгопродавцы заказывают товар, основываясь на его рецензиях [Куфаев 1927:123]. Критик пришел в восторг, что не удивительно: критический и вместе с тем глубоко человечный взгляд Достоевского на тогдашнее общество был созвучен эволюции воззрений самого Белинского; кроме того, этот невесть откуда взявшийся Достоевский стал первым русским писателем, выразившим такой взгляд в полновесном романе.
В тесном литературном мирке 1840-х весть о новом романе разнеслась быстро, задолго до того, как он вышел из печати, и Достоевский внезапно ощутил себя в центре внимания и интереса. Несмотря на профессионализацию, русская литературная жизнь все-таки оставалась средой салонов и кружков. Завсегдатаями их были люди куда более светские и утонченные, чем молодой Достоевский, отвечавший на внимание к собственной персоне со всей экстравагантностью своих еще не написанных (или уже известных к тому времени бальзаковских) «подростков». Воспоминания современников и собственные письма Достоевского к брату Михаилу свидетельствуют о поистине выдающихся faux pas: нагрубил в салоне самому что ни на есть доброжелательному гостю; упал в обморок к ногам светской красавицы, пожелавшей с ним познакомиться; недозволенными способами рекламировал юмористический журнал, задуманный его кружком, чем обрек его на цензурный запрет…
Белинский, человек уже вполне зрелый, реагировал на юношеские выходки Достоевского спокойно, чего никак нельзя сказать о сверстниках последнего. Некрасов и Тургенев в совместном сатирическом стихотворении окрестили его «новым прыщом» на носу литературы. То, что среди переписывавших это стихотворение были Герцен и Григорович, говорит о степени раздражения, которое Достоевский вызывал у писателей, входивших в «плеяду» Белинского [Некрасов 1967, 1: 515, 666]. Интеллектуалы-разночинцы (такие как Чернышевский и Добролюбов) вскоре еще сильнее, чем Достоевский, почувствуют, насколько чужды они нравам уходящей дворянской культуры [Рарегпо 1988: 75–88]. Белинский, который, как и Достоевский, был сыном военного врача, вряд ли мог преподать молодому писателю уроки великосветских манер – но он, по крайней мере, пытался вбить в его кружащуюся от успеха голову хоть какие-то зачатки здравого смысла в том, что касалось денежных вопросов:
Белинский недели две тому назад прочел мне полное наставление, каким образом можно ужиться в нашем литературном мире, и в заключение объявил мне, что я непременно должен, ради спасения души своей, требовать за мой печатный лист не менее 200 р. асс.
Однако душе Достоевского, видимо, предстояло спасаться как-то иначе, поскольку означенная сумма была бы едва ли не самым высоким гонораром для того времени, вовсе неуместным для начинающего автора, что Достоевский вскоре и выяснил в переписке с издателем своего первого романа, Некрасовым:
Терзаемый угрызениями совести, Некрасов забежал вперед зайцем и к 15 генварю обещал мне 100 руб. серебром за купленный им у меня роман «Бедные люди». Ибо сам чистосердечно сознался, что 150 р. сереб. плата не христианская. И посему 100 р. сереб. набавляет мне сверх из раскаяния.
Но кающийся Некрасов, включивший «Бедных людей» в альманах, пока еще не сделался преуспевающим литературным предпринимателем, каким станет позже, – и Достоевский сообщает о новых трудностях:
Но вот что скверно. Что еще ровнешенько ничего не слыхать из цензуры насчет «Бедных людей». Такой невинный роман таскают, таскают, и я не знаю, чем они кончат. Ну как запретят? Исчеркают сверху донизу? Беда, да и только, просто беда, а Некрасов поговаривает, что не успеет издать альманаха, а уж истратил на него 4000 руб. ассиг.[85]
Три месяца спустя, в январе 1846 года, роман все-таки вышел – но ни он, ни «Двойник» не принесли прибыли, на которую рассчитывал Достоевский. Обеспокоенного и встревоженного писателя вскоре ждало еще одно разочарование – далеко не такая восторженная критика, к какой он успел привыкнуть. Даже Белинский, настроенный в целом благожелательно, несколько сдержанно отозвался
