Очевидно, что для самого Путина экономический аспект был абсолютно вторичен, а первичным был тот факт, что Ходорковский, не скрываясь, стал заявлять о своих политических воззрениях, при этом, как было доложено Путину, он «весь по локоть в крови» и при этом остается крайне нечистоплотным в вопросах налоговой и экономической деятельности. Я не говорю, что он так себя вел; я говорю, что так было доложено. Но, коль скоро речь зашла о политике, нельзя не отметить, что позиция, которую занимал Ходорковский, была далека от прозрачности. Я не говорю о большом количестве мест, которые он и его компания «держали» в Государственной Думе, контролируя при этом очень разные политические направления. Удивительным было то, что, когда СПС пытался договориться с «Яблоком», Чубайс разговаривал не с Явлинским, а с Ходорковским. Явлинский мне рассказывал: на последних для «Яблока» (перед арестом Ходорковского) выборах в Государственную Думу Ходорковский заставил Явлинского включить в список определенных людей, чего он никогда не делал раньше. Это было немыслимо. Тогда же Ходорковский стал впрямую заявлять об изменении государственного строя и о введении парламентской республики. А поскольку еще шла скупка мест в Госдуме, то заодно было ясно, кто станет премьер-министром, кто будет управлять страной (либо Ходорковский, либо его креатура). С другой стороны, большую роль играли люди, создающие у Путина ощущение тревоги, то есть Путину постоянно попадали на стол сообщения о том, что Ходорковский находится там-то и там-то в тот же самый момент, когда и другие оппозиционеры, встречается с ними, ведет переговоры. Вот они вместе прилетели в какой-то город, выступили на каком-то митинге. Потом выяснялось: да, действительно, и тот и другой были в одном и том же городе, но в совершенно разное время. Или сообщали, что Ходорковский на какой-то встрече сказал о Путине то-то и то-то, а здесь обозвал его так или сяк, — то есть постоянно создавался колоссальный негатив. И для Путина, как для всякого нормального человека, это было в высшей степени неприятно.
Не скажу, что ощущение тревоги принципиально повлияло на принятое Путиным решение, но, наверное, определенное воздействие все-таки было, хотя бы эмоциональное. И лично Путин, я думаю, до какого-то момента не испытывал к Ходорковскому особой антипатии, хотя и никакой симпатии тоже не было. Как человек вполне конкретный и ориентированный на бизнес, Путин сам хорошо понимал, как зарабатываются деньги, и особых тайн в приватизации для него не было. Но для него неприемлем сам факт перехода человека из одного качества в другое, сращивания финансового капитала и власти — с этим необходимо было бороться системно. Дело ЮКОСа оказалось настолько важным, потому что Ходорковский противопоставил Путину псевдогосударство, которым был ЮКОС. Ведь ЮКОС во многом моделировал мощнейшую тоталитарную секту — со своей экономикой, со своей службой безопасности (которую возглавлял Невзлин, «пачками» нанимавший на работу специалистов из бывшего КГБ), со своими средствами массовой информации, со своей системой образования. Сектантство подчеркивалось непонятной болезнью, охватившей всех руководителей ЮКОСа, и природа этой болезни восходит, конечно, к специфике его бизнеса. Об этой теме сейчас немодно говорить... Ну, а как же списки журналистов, состоящих на содержании ЮКОСа, — ведь это все тоже правда. Как и списки изданий, где стояли блоки на любую негативную публикацию о ЮКОСе.
Формулировка «да, но не только ЮКОС» справедлива, однако, с другой стороны, ЮКОС оказался первым и самым важным из экономических субъектов, пытавшихся снискать себе обеленную репутацию, ею не обладая, и воздействовать на власть. Если угодно, ЮКОС через какое-то время стал «раковой опухолью», выросшей внутри страны и готовой эту страну подменить собой. Поэтому борьба с ЮКОСом была гораздо более глубокой, более системной, более принципиальной и важной. Но дальше в дело вступил, конечно, человеческий фактор и миллион других нюансов. Иногда доходило до комичного, потому что все смотрели, как развивалось это дело в Басманном суде. Здесь есть много поводов для иронии. Это издевательство. Но такова наша судебная система — она даже не смогла как следует отработать. Судебная система, которая существовала в тот период времени, во многом осталась, правда, видоизмененная олигархами. Милицейская система, следственная система... Конечно, все эти люди работали рядом с олигархами бок о бок и питались с их рук. Но других систем не было, других людей не было, и решить по-другому эту во многом политическую задачу борьбы было невозможно.
Был ли в этом экономический аспект, экономическая правота? Учитывая то, как криво была проведена в России приватизация, как криво прописаны законы, я думаю, что вообще невозможно найти ни одной чистой компании. Поэтому в том или ином виде уклонение от налогов можно успешно приписывать любому. Мне всегда казалось, что надо быть последовательным: вместе с Ходорковским отправить за решетку всех тех налоговых инспекторов, которые в течение энного количества лет (за которые обвинили Ходорковского) принимали от ЮКОСа налоговые декларации.
Система проявила колоссальную жестокость, на мой взгляд, во многом неоправданную, к Бахминой, юристу ЮКОСа, матери двух маленьких детей, которой дали большой срок. Мне казалось, что власть должна быть милосердной, что все это совершенно напрасно. Но, опять же, лично Путин на такие вопросы уже не влияет. Здесь надо четко понять — как устроен механизм принятия решений Путиным, как он работает. Если дело попадает в суд, Путин считает принципиально невозможным для себя снять трубку и позвонить судье. Дальше уже работает маховик российской власти, при всей своей колоссальной безответственности, жесткости, зачастую — жестокости. Можно ужасаться, но сделать ничего нельзя.
Ходорковский стал заложником и самой системы, и иллюзий, созданных системой: постоянная апелляция к мнению Запада, попытки напугать Россию тем, что «если вы не поведете себя правильно, мы вам покажем, как Родину любить», приводили у нас к обратным результатам. Попытки подать в суд на те компании, которые купили что-то, принадлежавшее ЮКОСу, выглядели смехотворными и заставляли государство еще больше озлобляться. Бешеные гонорары, выплаченные адвокатам, тоже неожиданно оказались неоправданными... Рассказывали непонятную историю — не могу гарантировать ее справедливость, — что в какой-то момент времени дело зашаталось и могло развалиться из-за срока давности по основным эпизодам. Это был вопрос дней. Приехавшие адвокаты допустили ошибку: срок считается с момента подписания договора, а не с момента регистрации в государственных органах. Разница в несколько дней оказалась решающей. (Впрочем, я отношу этот эпизод скорее к слухам, чем к реалиям.)
Дело ЮКОСа, таким образом, — вообще классическое для России дело: основные противники не сошлись характерами, оба упрямы, абсолютно по-разному понимают, что можно, а чего нельзя, руководствуются разными принципами. У Путина —принципы государственника, который считает, что государство не может быть приватизировано никем; у Ходорковского — принципы человека, который давно привык считаться только с собой и не видит никого вокруг.
Конечно, вся эта ситуация у меня вызывает неоднозначное чувство. С одной стороны, я не испытываю никакой симпатии к Ходорковскому; с другой стороны, я, конечно, хотел, чтобы его судили за более внятные, понятные, прозрачные преступления. Но я хорошо понимаю, что зачастую в исторические моменты власть принимает решения непопулярные, но — единственно возможные. Самое яркое объяснение, которое неоднократно приводили, — то, что Аль Капоне посадили не за убийство, а за неуплату налогов. А здесь ситуация иная: в конечном итоге российской экономике досталось больше, чем досталось бы, если бы ЮКОС продолжал работать. Но дело ЮКОСа могло бы дать больше. Это сложный вопрос. История не знает сослагательного наклонения. Для Путина крайне важно: если бы дела ЮКОСа не было, его надо было придумать. Даже не победой в Чеченской войне, а именно делом ЮКОСа Путин показал, кто хозяин страны, вернул власть в Кремль. Тот факт, что российский Президент не поддался ни на аргументы Запада, ни на давление либеральной интеллигенции, ни на крики, четко и ясно дал понять, кто в стране реальный Президент и у кого власть. Мало того, скорость, с которой олигархия смирилась, и при этом ничего в стране не произошло — ни революций, ни бунтов, ни путчей, — показала, что Путин уже настолько окреп, что может себе позволить сделать то, что не имел возможности сделать, например, Ельцин. Для Путина это дело было лакмусовой бумажкой, после которой уже не осталось никаких сомнений: реальная власть в стране принадлежит Президенту.
Интересно, что дело ЮКОСа моментально разорвало в клочья всю так называемую демократическую оппозицию. Во-первых, потому, что ушел один из основных спонсоров. Во-вторых, потому, что вдруг проявилась нероссийская природа этого спонсорства. В-третьих, потому, что постоянная апелляция к мнению Америки привела к обратной реакции у избирателей. Чувство национальной гордости не позволяет постоянно говорить: а вот они правы, они нам все время указывают. А вечные отсылки к Западу как к моральному авторитету тоже выглядят не ахти. Гигантская, конечно же, проблема для демократических партий в том, что дело ЮКОСа стоило и «Яблоку», и СПС места в Государственной Думе. Для «Яблока» — из-за близости к Ходорковскому и финансирования, а для СПС из-за того, что они так и не смогли определиться с отношением и к этому делу, и к Путину как таковому. Вся эта размытость позиций привела к тому, что демократические движения разнообразного толка так больше и не смогли договориться и каждый по отдельности не смогли преодолеть процентный барьер.
