Патронируемые министром финансов Сергеем Витте коммерческие и технические училища не ограничивали прием евреев или представителей какой-нибудь другой этнической и социальной группы. Вероятно, Витте и российские технократы покровительствовали евреям и были противниками «черной сотни» по причинам скорее прагматическим, чем абстрактным соображениям гражданского равенства. Они отдавали отчет в нереалистичности социоэкономической и политической программы черносотенцев, а антисемитскую активность считали угрожающей стабильности страны и серьезным затруднением для сотрудничества с заграницей, в частности, для получения западных кредитов. В последнем пункте с ними солидаризовались чиновники российского МИДа, ведь «черная сотня» отнюдь не красила внешнюю репутацию России, а пропагандируемая ее изоляционистская установка противоречила российским внешнеполитическим планам. Не удивительно, что черносотенцы считали Витте своим злейшим врагом и даже организовали покушение на отставного, но все еще влиятельного государственного деятеля.
Еще раз повторим: вряд ли противники «черной сотни» и сторонники еврейского равноправия были в большинстве своем юдофилами,—скажем, это точно не относится к ратовавшему за гражданское равноправие евреев Петру Столыпину. Они относились к евреям в характерном для российской аристократии духе: свысока и с пренебрежением, а многие из них даже оставались антисемитами. Но национальные интересы России и даже русский национализм они не отождествляли с антисемитизмом, считая последний ненужным и вредным для страны.
211 Хоскинг Джеффри. Россия: народ и империя (1552-1917). Смоленск, 2000. С. 407.
Для либерально настроенной части российского общества любой антисемитизм был категорически неприемлем как ассоциировавшийся с реакцией и царской политикой. Любые критические замечания (вне зависимости от степени их обоснованности) в адрес евреев априори отвергались как обскурантистские и антисемитские, а евреи как группа ассоциировались с прогрессом, развитием и либерализмом. Сложилась ситуация, когда простой факт этнической принадлежности служил одновременно человеческой и политической репутацией, а юдофильство считалось знаком принадлежности к прогрессивной общественности. Порядочные люди не могут быть антисемитами — таков был категорический императив русской интеллигентской среды. (Двадцать лет спустя этот императив утратил свою категоричность. Крупный советский бонза Михаил Калинин в 1926 г. констатировал: «Сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем было при царизме...»212)
Интеллигентский этос во многом формировался усилиями самих евреев, добившихся значительного влияния в российских масс-медиа, особенно после манифеста 17 октября 1905 г. Так называемые «свободные профессии» — журналиста и адвоката — наряду с профессией врача были наиболее популярны среди молодого поколения евреев. Весьма характерно, что спрос на эти профессии возник вследствие модернизации Российской империи.
Конечно, даже физически евреи не могли составить большинства сотрудников российских масс-медиа, однако их представительство в оппозиционной прессе было настолько значительным и заметным, что известная шутка о ложе прессы в зале заседаний Государственной Думы как черте оседлости выглядела небезосновательной.
212 Цит. по: Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 100.
213 Степанов С Указ. соч. С. 38; Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 30.
Вообще молодые евреи, то есть поколение, которое социализировалось в контексте российской модернизации и экономического подъема, характеризовалось мобильностью, энергичностью и честолюбием, успешно преодолевая антиеврейские ограничения и препоны. Хотя российское законодательство ограничивало численность учащихся евреев 3-15% в средних и 3-10% в высших учебных заведения (в черте оседлости — 10%, в столицах — 3%, для прочих регионов — 5%), что примерно соответствовало доле евреев среди местного населения, строгость ограничений, согласно известному отечественному афоризму, смягчалась необязательностью их исполнения. В 1913 г. на 10 тыс. еврейского населения приходилось 5,6 студента (против 3,7 в среднем по стране) и 116 учащихся средних учебных заведений (против 43 в среднем по стране); в 1910 г. евреи составляли 10% (25615 человек) студенческого корпуса высших технических учебных заведений империи213.
Одна часть российского общества и отечественной элиты усматривала в этих фактах проявление позитивной роли еврейства как фермента политического и культурного обновления и капиталистического развития. Другая, отдавая должное предприимчивости, энергичности и природной одаренности этого народа, оценивала его нарастающее влияние в экономике и масс-медиа прямо противоположным образом. Недоброжелатели еврейства, к числу которых принадлежала «черная сотня», видели в нем силу, разрушающую традиционную Россию, прежде всего самодержавие, и стремящуюся к господству в стране. Успешное проникновение евреев в финансовую сферу, коммерцию, печать и все более влиятельные свободные профессии служило доказательством еврейской экспансии, которая вызывала нарастающую обеспокоенность и подлинный ужас.
Можно сколько угодно иронизировать по поводу преувеличенности и безосновательности подобных опасений, но невозможно отрицать очевидное: линия поведения российского еврейства — отчасти сознательно, отчасти бессознательно — была направлена на изменение социополитической рамки и институтов царской России. Да иначе и быть не могло. Для пораженного в своих правах народа естественно и неизбежно стремление к гражданскому равноправию и оппозиция дискриминирующей его политической системе. В этом смысле евреи en masse составляли силу, стремящуюся к капитальным изменениям и имплицитно или явно враждебную Старому порядку. О чем пишет даже относящийся к евреям с очевидной симпатией автор капитальной монографии о судьбах российского еврейства первой половины XX в.: хотя в годы Первой мировой войны еврейство не выказывало открытой враждебности к власти, «...для большинства евреев все же не были характерны верноподданнические настроения. Скорее наоборот, несмотря на внешнюю лояльность, в еврейской массе преобладало негативное отношение к правительству, порожденное дискриминационной политикой последних двух царствований»214.
2,4 Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 43-44.
Каковы бы ни были причины этой скрытой и явной, пассивной и активной враждебности, сама по себе она была доминирующей линией еврейской ментальности. Более того, часть еврейства неизбежно переносила подобное негативное отношение с имперской системы на отождествлявшийся с нею русский народ. В этом не было ничего исторически экстраординарного. Вряд ли существовал в Российской империи (а позже — в СССР) народ, не отождествлявший русских с имперскими институтами и механизмами и, соответственно, не возлагавший именно на русских ответственность за реальные и мнимые вины и прегрешения имперской (и коммунистической) политики.
В данном случае бессмысленно задаваться вопросом, насколько обоснованно и корректно было подобное отождествление, вменяющее русским коллективную вину за имперскую политику. Важнее, что оно представляло собой основополагающий ментальный и культурный факт подавляющего большинства нерусских народов. Более того, системообразующее положение идеологии любого нерусского национализма гласило: во всем виноваты русские. Нетрудно догадаться, что подобное состояние умов с неизбежностью влекло за собой нежелательные и опасные для русских политические импликации, которым было суждено реализоваться уже после революции 1917 г. Проще говоря, в будущем русскому народу предстояло выступить в роли коллективного ответчика за империю перед лицом малых народов.
В то же время в актуальной исторической ситуации позднеимпер-ской России прослеживаются четыре базовые еврейских стратегии. (Мы выделяем их как идеальные типы, в истории эти стратегии чаще всего комбинировались.)
Первая — эмигрантская. Но хотя евреи покидали Россию в значительных масштабах, их численность в империи все равно увеличивалась благодаря высокой рождаемости.
Вторая — ассимиляторская, начинавшаяся со смены религии. Однако это решение не выглядело приемлемым для массы евреев — народа с ярко выраженной и культивировавшейся этнической идентичностью. В любом случае ассимиляция была дорогой, рассчитанной на десятилетия. В Англии, где ассимиляция еврейства началась значительно раньше, чем в России, она, судя по факту еврейского погрома в Лондоне в 1917 г., все еще не была завершена в первое двадцатилетие XX в.
Однако гораздо большей популярностью у евреев пользовался путь изменения статус-кво, который также включал две стратегии — условно, реформистскую и революционную.
