школы, и соседский мальчик Питер бегал вокруг и орал. У него не все дома были, и я подумал, что он просто с ума сходит. Пришел домой, включил телевизор, Мами была на кухне. Мы сели и стали смотреть вместе, в абсолютном молчании. Мы оба понимали, что после этого мир не будет прежним, в плохом смысле.
С минуту они молчат.
– Но я привела тебя за этим… – говорит она, беря его за руку и ведя за собой. – Знаешь, что это? – спрашивает она. Он смотрит на серый памятник с картой мира, вырезанной на каменном полу в центре. Национальный памятник «Африканское захоронение». У Майкла желудок сворачивает.
– Здесь были найдены останки 419 африканских рабов. Некоторых – с переломами, разрывами тканей и другими травмами. С ними обнаружили африканские одеяния и их личные вещи. Их захоронили здесь, под зданиями, куда люди просто ходили на работу, где зарабатывали деньги и жили своей жизнью. А в это время под ними лежали мертвецы. Это такая непоэтичная метафора Америки, даже всего мира, – произносит она с такой знакомой усталостью в голосе. – Так что, если спросишь, откуда я родом, вот единственный способ показать. – Они уходят от памятника с тяжелыми сердцами.
– Уже поздно. Мне утром на работу, – говорит она. Часы бьют полночь, обнажая мимолетность и конечность времени. Майкл всматривается в ее глаза.
– Что? – спрашивает она нервно. – Да, я работаю. – Она смеется.
– Я думал, ты… – мнется он, не понимая, как сложить слова в предложение.
– Стриптиз танцую? – Теперь она хохочет. – Ну, танцую. И?
– Без «и». Я имел в… Я… просто… – Майкл запинается; слова подводят его.
– Да, я танцую. Иногда. Это работа. Но у меня есть и работа в офисе, на которую надо вставать в шесть утра. Ты ведь знаешь, что люди бывают разносторонними, да? – Она смеется его наивности и похлопывает по плечу, как бы утешая, что ему не дано понять такую простую вещь. Однако она права, и почему же он не думал, что она занимается не только стриптизом, что она разносторонняя?
Они заходят в поезд и, несмотря на час пик, находят местечко среди уже немного поддавших подружек невесты, направляющихся на девичник.
– О, кстати говоря, ты же взяла мои деньги? – спрашивает Майкл.
– Твои деньги?
– Да. Той ночью у меня в карманах было около пяти тысяч долларов или где-то так, а когда я проснулся, все пропало.
– Ого. У меня нет твоих денег. Вообще, если подумать, это ты мне должен.
– Ты буквально обокрала меня…
– Ты не оплатил мое время.
– Это мои деньги! Я хочу их вернуть! У меня на них планы! – вспоминает Майкл; дыхание его учащается, грудь сдавливает, легкие сжимает.
– Ого, да у тебя, малыш, кукуха едет. Слушай, зачем мне обкрадывать тебя, давать свой номер, а потом встречаться? – смеется она.
Майкл берет себя в руки, понимая, что она вроде как права.
– Как долго ты проспал, когда я ушла?
– Не знаю, но помню, что проснулся, тебя не было, и денег не было. Телефон не взяли.
– Потому что никому не нужен этот старый кирпич, – сказала она, веселясь все больше. – Ха. Тебя обокрала одна из девушек. Думаю, я знаю, кто это мог быть… блондинистый парик. Ну ты попал, конечно.
– Да уж. Ну, хоть кошелек оставила. Я храню в нем единственное фото с родителями, мы там в Конго, еще до войны. Она напоминает о мире, который я тогда потерял. И никогда не смогу вернуть.
– Попал ты.
– Да это не важно. Я все равно не собираюсь возвращаться в этот стрип-не-стрип, какой-то клуб.
Майкл все еще в шоке, а она вовсю хохочет, почти до слез.
– Рад, что тебе так весело.
– О. Мой. Бог, – произносит сидящая прямо перед ними женщина, на лицо ей падают светлые рыжеватые волосы, – вы так красиво смотритесь вместе. – У нее заплетается язык. – Давно встречаетесь?
Майкл смотрит на Нее, сидящую рядом, и впервые видит ее такой сконфуженной.
– Мы не вместе. У меня нет парня, – отвечает она женщине.
– Божечки… смотритесь так, будто вы вместе уже несколько лет. Вы давно знакомы?
– Недавно.
Женщина вопит и произносит: «Милочка», – потом встает, подходит к Ней и шепчет что-то на ухо. Снова садится и, подняв брови, тычет пальцем. Поезд тормозит на станции, и женщина выходит со своей свитой, все еще оборачиваясь, с поднятыми бровями, все еще тыча пальцем. Их место занимают другие люди. Шум утихает, а мир исчезает, и кажется, что они совсем одни, в волшебном поезде метро, двигающемся к свободе.
– У тебя нет парня?
– Нет, – отвечает она обыденно. – А у тебя есть девушка?
– Нет.
– Наверное, тебя как парня стоило спросить, есть ли где-то в мире девушка, которая думает, что она твоя девушка?
– Воу. Нет, у меня нет девушки. Я же это и сказал.
Она усмехается.
– Кто вас, парней, разберет?
– Что?
– Я не доверяю мужчинам. По моему опыту, у тебя вообще может быть жена в другой стране.
– Если задуматься, у меня и правда припрятана парочка жен в деревнях Конго.
– Не смешно.
– Все это звучит так, будто ты проецируешь на меня…
– Тебе повезло, что я знаю это слово, иначе подумала бы, что это оскорбление. И нет, я не проецирую.
– Значит, ты ненавидишь всех парней из-за бывшего? Он что, изменял?
– Нет. Она… не изменяла.
– Оу.
– Мы собирались пожениться, но все стало слишком сложно. У меня началась депрессия, она стала токсичной, мы друг друга просто разрушили. Я не ненавижу ее, просто мы друг другу не подошли. – Она опускает взгляд на свои руки, с кольцами на пальцах, и беспокойно потирает их. – Мне на этой станции, – говорит она, когда поезд подъезжает к платформе, и быстро встает.
– Стой! Я так и не узнал твое имя! – кричит он.
– Белль.
$1,631
Глава 24
Академия Грейс Харт, Лондон, 9.17
В понедельник утром я пришел на работу чуть позже обычного. Пропустил учительское собрание, нелепые разговоры и пошел сразу к себе в кабинет. Утро без уроков дало возможность побыть одному, в чем я отчаянно нуждался. Я сидел на столе и не мог перестать думать о мистере Барнсе: как его голова ударяется о землю и отскакивает, раз и два. Воспоминание всплывало в голове, стоило только рассредоточиться. В последнее время это происходило часто: я грезил, проматывал в голове мысли снова и снова, и каждый день казался еще незначительнее, еще ничтожнее, еще мертвее предыдущего.
Я проверил почту и понял, что могу заглушить это ужасное чувство работой. Тык. Удалить. Тык.
