Пастух ждал.
– Вот что, – сказала она, отвернувшись от окна, – вы не думайте, что я там обижаюсь, или сержусь, или еще чего-нибудь. Но я – женщина, право слово, извините, если что не так. Мне не страшен ваш Слим, как не были страшны прежние лиходеи. Я вообще не пугливая, и вам я верю, слышите?.. Ну вот верю – и все. Не бросайте меня, Пастух, я знаю, я – ваша работа, но не бросайте эту работу, ладно? Мне в Москву хочется, и чтоб дело поехало, раскрутилось, и чтоб вы не исчезали…
Серьезно говорила. Но – без слезы, жестко.
– Я не исчезну, – сказал Пастух, искренне в сей момент думая, что он и впрямь не оставит Марину в Москве, будет встречаться, болтать, слушать о ее новой работе, ан понимал, что не властен над собой, над своим временем, над теми приказами, которые для него сочинят. Как там в давней-предавней песне, откуда-то слышанной: «В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора… Целься в грудь, маленький зуав, кричи «Ура!»…» – Я не исчезну, – повторил он. – Москва – город маленький и тесноватый… Да и не думаю, что вас кто-то будет преследовать, пугать. Работа все отторгнет, а работы, понимаю, у вас будет много… Но я правда никуда не денусь. Хотите, я запишу вам все свои координаты?..
Марина засмеялась легко и в общем-то радостно.
– Спасибо вам. Всем вам. Я верю, что все так и будет. Но нам еще ехать и ехать…
– Доедем, – сказал Пастух и встал. – Пойду погляжу по сторонам, вдруг да кого знакомого увижу… А Стрелок с вами побудет. Я ненадолго.
Вышел в коридор, подцепил Стрелка под руку, отвел от открытой двери купе. Сказал:
– Стой у дверей памятником. Никуда ни шагу! Я – быстро. Посмотрю там…
И пошел в сторону вагона, в котором все еще жили, пили, жрали и наверняка орали подельники Слима. А хорошо б еще и Слима там повидать. Если он там будет.
Глава четырнадцатая
Куда шел, зачем, ради чего – этого, честно, Пастух не знал. То есть начальный – абсолютно мальчишеский! – порыв понятен: ворваться в купе Слима с оружием в руках и убить врага в его местном поездном логове, то есть в купе. Детский сад! И одновременно – самоподстава в чистом виде. Что Пастух преотлично понимал…
Только перешел по «гармошке» в следующий вагон, столкнулся с проводницей Лизой, спешащей, судя по увесистости их столкновения, сломя голову.
Ухватил ее за плечи, зафиксировал на месте, спросил:
– Куда такая гонка?
– К вам, – ответила Лиза, – мне сказали, чтоб я – мухой… Чтоб письмо скорей передать…
Она протянула Пастуху тетрадный в клеточку листок, отменно сложенный старозаветным почтовым «треугольником».
– От кого это? – удивился Пастух. – Никак от прекрасной дамы…
– Нет, – категорически и даже с неким надрывом в голосе сказала Лиза. – Это от этого… ну, который белый совсем… в том вагоне едет… ну, с парнями своими…
Слим, понял Пастух. С чего бы это он в переписку вступил?..
Развернул «треугольник», прочел неаккуратно, неровно печатными кривыми буквами написанное под ход вагона: «Через десять минут встречаемся в купе начальника поезда. Без оружия и без сопровождающих. Не бойся. Пора потолковать».
– Когда он тебе эту хрень передал? – спросил Лизу.
– Ну, только что. Минуты три назад. Сказал, чтоб бегом…
Семь минут остается до встречи, ну, шесть или пять – без разницы. Нет смысла дипломатически выжидать означенного в записке срока. Чай не баре, можем и на пару минуток раньше прийти. А вот Лиза…
Спросил у нее:
– Можешь сейчас к Марине пойти и посидеть с ней, пока я не вернусь?
– Могу, – сказала Лиза. И спросила: – А вы вернетесь?
С тоской какой-то спросила, будто уж и хоронила Пастуха заранее.
– Не трухай зря, – сказал. – Я всегда возвращаюсь…
Он ворвался – иного слова не подобрать! – в вагон, где ехал Слим сотоварищи, межвагонная дверь тяжело и громко захлопнулась позади, он вошел в вагон, заглянул в купе проводниц:
– Где у вас тут высокий с белыми волосами, в каком купе?
– В купе начальника поезда, – сказала проводница. – А что?
– А сам начальник-то где?
– Его нет пока… Он пришел недавно совсем и почти сразу ушел… вперед, в сторону головного вагона.
Что ему в головном вагоне делать – этого Пастух не представлял. Разве что на тепловоз перебраться и затаиться от всей этой хренотени. А может, его Слим некуртуазно прогнал, чтоб начальническое купе освободилось?..
Да черт с ним, не пропадет!
Пастух дошагал до начальнического купе, держа правую руку под футболкой на ручке пистолета, засунутого за спину под пояс, дверь в купе была прикрыта. И тут его тормознули двое гоблинов – явно подопечных Слима, но вежливо тормознули. И вежливо спросили:
– Оружие есть?
– Нет, – ответил Пастух и сам поднял руки.
Один из гоблинов быстренько не шибко внимательно его полапал, потискал.
– Чисто, – сказал.
– Проходи… – Второй гоблин ну прям куртуазно отодвинул ему дверь в главное купе.
А уж там вольготно сидел Слим, улыбался приветливо.
– Заходи, – сказал, – поговорим. Приспело уж…
Пастух сел напротив, спросил с ходу:
– О чем-то договориться хочешь?
– Угадал, – подтвердил Слим. – Ты готов выслушать? Или сразу убивать меня станешь? В который уж раз…
– Почему бы и нет? Говори. Убить – это и попозже можно… – вроде как пошутил.
– Нам с тобой, Пастух, тесновато на этой земле! – яростно сказал Слим. – Ты меня уж в какой раз порешить хочешь, да пока не получается, но ты ж мне по определению мешаешь нормально красиво жить, Пастух. А вот я тебе мешаю – как вечно недоубитый тобой. Скучный ты, Пастух, одно слово – машина. И мне тебя убить – как два пальца об асфальт, но не интересно мне вот так просто: пиф-паф, ой-ой-ой… Бытовуха!.. Вон, ты в меня стрелял – какой я тебе театр устроил! – правдивый, как жизнь. Чистый реализм. Ты поверил и ушел. И жил спокойно и радостно. А и то: одним врагом меньше, и каким врагом!.. А я за это время где только не побывал, кого только не убивал, и – никакой рутины! Каждый раз – как премьера в театре! Ты хоть такое слово-то знаешь – премьера?.. – Засмеялся, резко оборвал смех. – И вот что я тебе предлагаю, Пастух: сыграть премьеру. Два актера. Ты и я. Я – плохой и черный, ты – хороший и белый. На равных. Спектакль называется: «Дуэль»!..
Все-таки он был сумасшедшим. Всегда. И еще – актеришкой третьестепенным.
– Какая в жопу дуэль? – спросил Пастух. – Я больше не хочу тебя убивать. Обрыдло. Все куда проще и прагматичнее. Минут через сорок в Ишиме тамошние менты встретят поезд, возьмут тебя в кандалы и отвезут в застенок. И оружие на фиг отберут. И сто пятая статья Уголовного кодекса по тебе исплакалась прям. Конкретно – пункт два, все подпункты от «а» до «н». Все просто, как валенок. Сиди и жди. Или прыгай с поезда и исчезай… Только это вряд ли. Я тебе прыгнуть не дам…
– Все пункты сто пятой не прокатят, – засмеялся Слим. – Сам подумай. Пункт «и», например: «Из*censored*ганских побуждений». Это не ко мне, извини. Я и в юности «хулиганкой» не занимался… Или пункт «м»: «В целях использования органов или тканей потерпевшего». Вообще не по делу! И еще пара пунктов легко пролетает мимо… Читай почаще кодекс и фильтруй базар, Пастух, когда имеешь дело с юридически грамотными людьми. Вот мое оружие… – И достал из-под подушки «глок», семнадцатую модификацию.
Хороший ствол, знал Пастух.
Оружие у самого Пастуха, как всегда, при себе имелось. Такой же «глок». Тоже семнадцатый. Но как ни странно, он был склонен думать, что Слим придет на встречу без оружия. Ан нет. Он и впрямь пришел сюда с бредовой идеей дуэли, которая никому, кроме него, была не нужна. Хотя… Пастух не особо мучился воспоминаниями о своих жизненных неудачах: было – и было. Прошло. Да и, если честно, то мало их было. Слим – одна из. И все-таки он – сумасшедший, больной на всю голову, не ведает, что несет…
Не утерпел, спросил все ж:
– А где ты стреляться-то собираешься? Лезем на крышу вагона и на полном ходу – бах-бах, так?
– Зачем на крыше? – вполне искренне удивился Слим. – На природе. На свежем воздухе.
– А где ж мы его, свежий, возьмем до Ишима? Или стоп-кран и – быстро-быстро на полосу отчуждения?..
– Ты придуриваешься, да?.. Какая полоса?.. У тебя ж есть бабулька… Марина, так?.. А у нее имеется некий приборчик, который мухой перенесет нас из поезда на травку, в поле или на поляну в лесу, тебя, меня, Марину твою, твоего мудацкого Стрелка, того же начальника поезда… да кого угодно этот приборчик перенесет, только нам много свидетелей не надо. У тебя – секундант, у меня – секундант, и – по одному патрону в стволе. Как когда-то…
Информация в поезде распространяется быстро до невероятия. А и то: теснота кругом.
Невесть с чего вспомнилось школьное, давнее: возьмем Лепажа пистолеты, отмерим тридцать два шага… А почему бы, кстати, и нет?.. Как там дальше?.. Право, эти эполеты я заслужил не бегством от врага. Эт-то точно… Какого черта, думал Пастух, меня откровенно и, похоже, желанно вызывают на бой один на один. Он и я. И два секунданта. И откуда-то из детства выплывает: детдом… затерханная книжка в тамошней библиотеке… когда-то где-то читанные древние правила дуэли… наизусть выученные… противники ставятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и десять шагов от барьеров, дистанция между которыми равняется десяти шагам… ну, что-то в этом роде. Стрельба в упор, по сути…
