Глава IX
О том, как рыцарь и его молодая жена оставили хижину
Рыцарь, проснувшись с зарей на другой день, весьма удивился,Видя, что подле него Ундины нет, и снова он началДумать, что все, происшедшее с ним в последнее время,Было мечта. Но в эту минуту Ундина явилась;Севши к нему на постель, сказала она: «Я ходилаВ лес проведать, исполнил ли дядя свое обещанье?Все исполнено; воды свои он собрал и сноваЛесом бежит одинок, невидим и задумчиво шепчет;Всех водяных и воздушных друзей распустил он, и сталоТихо в лесу, и все в порядке по-прежнему; можем,Милый, отправиться в путь, как скоро захочешь». С каким-тоСтранным чувством, похожим на робость, слушал УндинуРыцарь: ее родные были ему не по сердцу.Но Ундина своею тихою прелестью сноваСладкий покой возвратила ему; и, любуясь с ней вместеЗеленью берега, так благовонно, свежо и прозрачноСветлою влагой объятого, рыцарь сказал: «Для чего жеТак нам спешить отсюда, Ундина? Уже верно не встретимМы нигде толь мирного счастья, каким насладилисьВ этом краю; пробудем же здесь; никто нас не гонит». —«Что ты, мой друг, прикажешь, то и будет, – сказала с покорнымВидом Ундина, – но слушай: моим старикам разлучаться со мноюТяжко и так, а они еще не знают Ундины,Новой, нежной, любящей, смиренной Ундины; и все имМнится еще, что смиренье мое не надежней покояВод; и меня легко позабудут они, как весеннийЦвет, как быструю птичку, как светлое облако; дай же,Милый, в тот миг, как навек на земле нам должно расстаться,Скрыть мне от них тобой сотворенную, верную, душу.Если же долее здесь мы пробудем, то буду ль уметь яТак притвориться, чтоб им моя не открылася тайна?»Рыцарь был убежден, и вмиг собралися в дорогу;Снова коня оседлали; священник вызвался с нимиВ город идти через лес и с рыцарем вместе УндинеСесть помог на седло. Обнялися; расстались; УндинаПлакала тихо, но горько; добрый рыбак и старушкаВыли голосом, глядя за нею вслед и как будтоВдруг догадавшись, какое сокровище в эту минутуВ ней потеряли. В грустном молчанье вперед подвигалисьПутники. Гущи лесной уж достигли они, и прекрасноБыло видеть в зеленой тени на разубранном пышно —Гордом коне молодую робкую всадницу, справаСтарого патера в белой одежде, а слева, в богатомПестром уборе, прекрасного рыцаря. Бережно чащейЛеса они пробирались. Рыцарь одну лишь УндинуВидел; Ундина ж влажные очи свои в упоеньеНовой души на него одного устремляла, и скороТихий, немой разговор начался между ними из нежныхВзглядов и вздохов. Но вдруг он был прерван каким-тоШепотом странным: шел рядом с священником кто-то четвертый,К ним недавно приставший. Он-то шептал. Как священник,Был он в белом платье, лицо закрывалось каким-тоСтранным, широким покровом, которого складки, как волны,Падали с плеч и стан обвивали; и он беспрестанноИх поправлял, закидывал на руку полы, вертелся;Прыгал; но это ему ни идти, ни болтать не мешало.Вот что шептал он в ту минуту, когда молодыеВслушались в речи его: «Уж давно, давно, преподобный,В этом лесу я живу, как у вас говорится, монахом;Правда, я не пощусь, не спасаюсь, а просто мне любоЖить на воле в глуши и в этом белом, волнистомПлатье под тенью густою разгуливать. Часто и солнцеЧудно сверкает по складкам моим; а когда я кустамиКрадусь, бывает такой веселый шорох, что сердцеПрыгает…» – «Вы человек замечательный, – молвил священник, —Я бы желал покороче узнать вас». – «А ты кто, когда ужДело у нас пошло на расспросы?» – сказал незнакомец.«Патер Лаврентий, священник Мариинской пустыни». – «Дельно;Я же, просто сказать, свободный лесной обыватель;Имя мне Струй; ремесла не имею; волен как птица;Нет у меня господина; гуляю, и все тут. ОднакоНужно мне кое-что молвить вот этой красавице». С этимСловом он прянул к Ундине, вдруг вырос, и подлеУха ее очутилась его голова. Но УндинаВ страхе его оттолкнула, воскликнув: «Поди поскорееПрочь; я более с вами не знаюсь». – «О! о! да какая жЗамужем стала она спесивая! с нами, роднею,Знаться не хочет! Да кто же, скажи мне, пожалуй, не я ли,Дядя твой, Струй, малютку тебя на спине из подводнойОбласти на́ берег здешний принес? Позабыла?» – «Оставь нас,Именем бога тебя умоляю, – сказала Ундина. —Ты мне страшен; ты сделаешь то, что и муж мой дичитьсяСтанет меня, как скоро увидит с такою роднею». —«Здесь я недаром; хочу проводить вас, иначе едва лиВам через лес удастся пройти безопасно. А этотПатер уж знает меня; говорит он, что будтоБыл я в лодке, когда он в воду упал; и, конечно,Был я в лодке; я в эту лодку прянул волною,Вырвал его из нее и на? берег вынес, чтоб свадьбуМожно было сыграть вам». Ундина и рыцарь при этомСлове взглянули на патера: шел он, как будто в глубокийСон погруженный, не слыша того, что вблизи говорилось,«Вот и лесу конец, – сказала дяде Ундина, —Помощь твоя теперь не нужна, оставь нас; простимсяС миром; исчезни». Струй рассердился; он сделал такуюСтрашную харю и так глазами сверкнул, что УндинаГромко вскрикнула; рыцарь выхватил меч и хотел имВ голову Струя ударить, но меч по волнам водопадаС свистом хлестнул, и в воде как будто шипящийХохот раздался; рыцаря обдало пеной холодной.Патер, вдруг очнувшись, сказал: «Я предвидел, что этоС нами случится, лесной водопад был так близко; и все мнеМнилось до сих пор, что он живой человек и как будтоС нами шепчет». И, подлинно, рыцарю на ухо внятноВот что шептал водопад: «Ты смелый рыцарь, ты бодрыйРыцарь; я силен, могуч; я быстр и гремуч; не сердитыВолны мои; но люби ты, как очи свои, молодую,Рыцарь, жену, как живую люблю я волну…» – и волшебныйШепот, как ропот волны, разлетевшейся в брызги, умолкнул.Кончился лес, и вышли в поле они: там имперскийГород лежал перед ними в лучах заходящего солнца.
Глава X
О том, как они жили в имперском городе
В этом имперском городе все почитали погибшимНашего рыцаря, все сожалели о нем, а БертальдаБоле других; она себя признавала причинойСмерти его, и совесть терзала ей сердце, и милыйРыцарев образ глубоко в него впечатлен был печалью.Вдруг он явился живой и женатый, а с ним и свидетельБрака его, отец Лаврентий; весь город нежданнымЧудом таким приведен был в волненье; прелесть УндиныВсех поразила, и слух прошел, что в лесу из-под властиЗлого волшебника рыцарь избавил ее, что породыЗнатной она. Но на все вопросы людей любопытныхРыцарь ответствовал глухо; патер же был на рассказыСкуп, да и скоро в свой монастырь возвратился он; словом,Мало-помалу толки утихли; одной лишь БертальдеБыло грустно: скорбя о погибшем, она поневолеСердцем привыкла к нему и его своим называла.Скоро, однако, она одолела себя; от природыБыло в ней доброе сердце, но чувство глубокое долгоВ нем не могло сохраняться, и здесь легкомыслие былоВерным лекарством. Ундину ласкала она, а Ундине,Простосердечной, доброй Ундине, боле и болеНравилась милая, полная прелести сверстница. ЧастоЕй говорила она: «Мы, верно, с тобою, Бертальда,Как-нибудь были прежде знакомы, иль чудное что-тоЕсть между нами; нельзя же, чтоб кто без причины, без сильной,Тайной причины, мог так кому полюбиться, как ты мнеВдруг полюбилася с первого взгляда». И в сердце БертальдыЧто-то подобное было, хотя его и смущалаЗависть порою. Как бы то ни было, скоро друг с другомСтали они неразлучны, как сестры родные. Но рыцарьБыл готов уж в замок Рингштеттен, к истокам ДунаяЕхать, и день разлуки, может быть вечной разлуки,Был недалек; Ундина грустила; и вот ей на мыслиВдруг пришло, что Бертальду с собою в замок РингштеттенМогут они увезти, что на то герцогиня и герцог,Верно, по просьбе ее согласятся. Однажды об этомРыцарь, Ундина, Бертальда втроем рассуждали. Был теплыйЛетний вечер, и темною площадью города вместеШли они; синее небо глубоко сияло звездами;В окнах домов сверкали огни; перед ними ходилиЧерные тени гуляющих; шум разговоров, слияньеМузыки, пенья, хохота, крика детей наполнялиЧудным каким-то говором воздух, и он напоен былВесь благовонием лип, вокруг городского фонтанаГусто насаженных. Здесь, от шумной толпы в отдаленье,Близ водоема стояли они, упиваясь прохладойБрызжущих вод, их слушая шум и любуясь на влажныйСноп фонтана, белевший сквозь сумрак, как веющий, легкийПризрак; и их веселило, что так они в многолюдствеБыли одни, и все, что при свете казалось столь трудным,Сладилось само собой без труда в тишине миротворнойНочи; и было для них решено, что Бертальда поедетВ замок Рингштеттен. Но в ту минуту, когда назначалиДень отъезда они, подошел к ним, как будто из мракаВдруг родившийся, длинный седой человек, поклонилсяЧинно, потом кивнул головою Ундине и что-тоНа ухо ей прошептал. Ундина, нахмуривши бровки,В сторону с ним отошла, и тогда начался между нимиШепот на странном каком-то, чужом языке; а ГульбрандуВ мысли пришло, что он с незнакомцем где-то встречался;Тщетно Бертальда его осыпала вопросами; рыцарьБыл как в чаду и все с беспокойством смотрел на Ундину.Вдруг Ундина, захлопавши с радостным криком в ладоши,Кинулась прочь, и блаженством глазки сверкали; с досадойСморщивши лоб и седой покачав головой, незнакомецВлез в водоем, где вмиг и пропал. Тут решилось сомненьеРыцаря. «Что, Ундина, с тобою смотритель фонтановЗдесь говорил?» – спросила Бертальда. С таинственным видомЕй головкой кивнула Ундина. «В твои именины,Послезавтра, ты это узнаешь, Бертальда, мой милый,Милый друг; я тебя и твоих приглашаю на этотПраздник к себе». Другого ответа не было. СкороПосле того они проводили Бертальду и с нею простились.«Струй?» – спросил с содроганьем невольным рыцарь Ундину,С ней оставшись один в темноте перед герцогским домом.«Он, – отвечала Ундина, – премножество всякого вздораМне насказал; но между прочим открыл и такуюНехотя тайну, что я себя не помню от счастья.Если велишь мне все рассказать сию же минуту,Я исполню приказ твой; но, милый, Ундине большаяРадость была бы, когда б ей теперь промолчать ты позволил».Рыцарь охотно на все согласился, и можно ли былоВ чем отказать Ундине, столь мило просящей? И сладкоБыло ей в ту ночь засылать; она, забываясьСном, потихоньку сама про себя с улыбкой шептала:«Ах, Бертальда! как будет рада! какое нам счастье!»
Глава XI
