Тем временем де Моро, щурясь на свет, вышел из овина и с удивлением озирал сокурсников. Начало разговора пришлось взять на себя Гастону, хоть он и был несколько шокирован увиденным до этого и пребывал в состоянии легкой оторопи. Потье коротко обозначил для Дамьена сложившуюся ситуацию. Некий дворянин, имя которого называть ему не хочется, которого судьба в недобрый час свела с ними, весьма отягощает, по разным причинам, им существование. Не так важно, и они не намерены интересоваться, почему именно он, де Моро, проиграл ему поединок, но есть одно обстоятельство, которое, на их взгляд, ему нет резона скрывать. Что требует с него Лоран де Венсан за молчание? Деньги?
Выяснилось, что Дюпон рассчитал правильно. Одному Потье, равно как д'Этранжу или Дюпону Дамьен ничего не сказал бы, но, оглядев всех троих, понял, движет ими не праздное любопытство, но некий расчёт, при этом было очевидно, что сами они уже сумели договориться. Что он терял? Де Моро глянул в небеса, не взывая к Господу, но формулируя мысль.
— Сложно объяснить. Я предпочел бы платить. Но он… ему нравится измываться, ничего не требуя. Он понимает свою власть и развлекается. Если бы он брал деньги — я, наверное, не так злился бы. — Лицо Дамьена потемнело, — а что? Он с кого-то берет деньги? — и, еще не договорив, повернулся к д'Этранжу, — с тебя?
Тот мрачно кивнул.
— Логично. А с тебя что, Мишель?
Тот объяснил. Дамьен расхохотался. Так вот почему Дюпон считает, как Фалес из Милета! Каждый день делать удвоенное задание… Однако, сам он предпочёл бы такую дань. Ну а чем расплачивается мсье Потье? До недавнего времени — дамокловым мечом, висящим над головой, пояснил тот, но с недавних пор, когда он стал praefect» ом studiorum, тот требует отличной успеваемости. Потье правит все его задания, изучил почерк мерзавца до тонкостей, переписывает все его работы, кроме математических, — тут он любезно поклонился Мишелю Дюпону, — короче, делает из дурака гения.
— Я сто раз предлагал тебе… — Филиппа трясло, — сто раз говорил… Написал бы записку его почерком, не хочу, мол, жить, осознал свою мерзость и решил утопиться в болоте…
— И что дальше? — издевательски вопросил Потье. Чувствовалось, что разговор дружков не нов, повторялся неоднократно и скользит ныне по наезженной колее, — написать-то нетрудно! Как сделать, чтобы он поступил по написанному?
Д'Этранж, вцепившись в волосы, застонал.
— Давно бы все рассказал бы отцу! — устало бросил ему Потье.
— Да не могу я, это убьёт его, у него тогда приступ был, если бы не Дешан… все остальные руками разводили, хоронили, сволочи, — Филипп истерично завыл, — я все равно убью его, не знаю, как, но убью…
Было понятно, что убивать д'Этранж собрался не отца, а Лорана, но Дюпон был согласен с Потье — из него такой же убийца, как из старой подошвы — марципан. С его-то аристократической утончённостью — и вдруг убийство? Смешно. Да и убить-то, может, и просто, а что делать потом? Лгать всю жизнь? Утомительно и тягостно. Потье кивнул, соглашаясь. Такое душа не понесёт. Это нестерпимо. Дамьен тоже кивнул. Придушить-то гадёныша проще простого, а вдруг этот упырь будет потом являться ему по ночам и тревожить его сон? «Надо молиться. Всем. Да избавит нас Господь от негодяя», — это подлинно праведное и кафоличное утверждение, прозвучавшее из уст Потье, поддержали все, кроме Дофина, мрачно смотревшего на стену конюшни и пробормотавшего, что он всё равно уничтожит вампира…
Тут, однако, их содержательная беседа была прервана отцом Симоном, позвавшим Дюпона к отцу Илларию, равно был отозван д'Этранж, которому подошла очередь дежурить в библиотеке. Потье получил возможность задать вопрос, который ему не хотелось бы задавать при посторонних. Может ли он узнать, что за монашеские истязания практикует его товарищ? Это закалка для турнира? Ответ ошеломил Потье и заставил побледнеть. Нет. Дамьена искушает похоть, но стоит ему раз искуситься — он получает десять ударов кнутом.
— … И… что? — язык почти не шевелился у потрясённого Потье во рту, прилипая к гортани.
А ничего. Поначалу не помогало, но когда спина превращается в кровавое месиво, и ты понимаешь, что за следующее искушение головы и известного органа заплатит спина — начинаешь осознавать, что блуд — мерзейший грех и его надо избегать. Так что — помогает.
— Ты это… сам придумал?
Нет, это был рецепт отца Горация. Тот сказал, perfer et obdura, labor hic tibi proderit olim…
Сам Дамьен был готов и не на такое. Он был почти до слёз благодарен отцу Горацию за то, что тот никогда не возвращался к разговору о проигрыше на турнире, нисколько не упрекал его, казалось, просто забыв обо всём. Дамьен не мог ответить на его вопрос, заданный тогда же, на сеновале конюшни, лгать не хотел, но правда была слишком омерзительна. На минуту решился было на откровенность, но тут же почувствовал, что ничего сказать не сможет.
Плотские искусы были для Дамьена незначительным пустяком, искушался он нечасто, — слишком уставал на корте, но с готовностью исполнял все предписания отца Горация, направленные не столько на борьбу с рукоблудием, сколько задаваемые отроку в чаянии закалить его волю.
Потье неопределенно кивнул, что можно было истолковать, как восхищение столь необычным методом, и поспешил в спальню, внутренне содрогаясь. Отец де Шалон восхищал его, но сейчас, при мысли, что он может предложить подобное и ему, Гастон побледнел. И было с чего. После возвращения с вакаций Потье вынужден был каяться — и не один раз, — в ставшем навязчивым грехе самоискушения, посягательства на собственную плоть. Мозг, опустевший от страха безумия, заполнился блудными искушениями, — мальчику шел семнадцатый год. Если бы он мог забыть Дениз и не думать о ней, но — он ложился и вставал с мыслью о предмете своих мечтаний. Плоть начала неимоверно тяготить его. Советы отца Горация — двухкратно увеличить молитвенные бдения — ни к чему не привели. Засушенная роза, подаренная Гастону Дениз, хранилась, как сокровище, в его шкатулке с письмами.
Несколько дней назад отцом Горацием было поручено Потье сделать сообщение на новое заседание «академии» по теме «Градации греха». Гастон, услышав это, сумрачно взглянул на обожаемого педагога, подумав, что отец Гораций хочет избавить его от греха достаточно жестокой терапией — заставив каяться публично. Прямо спросил об этом. Однако де Шалон уведомил его, что его мерзейшие плотские искушения — дело его личного неуважения к себе, как к образу Божьему, его личная борьба с сатаной, и нечего приплетать сюда посторонних. «Кстати, как её зовут? Дениз? Или Коринн?» Отец де Шалон насмешливо взирал на ошарашенного Потье. «Откуда?»
