Когда все было готово, Бренна встала перед ним и, намочив в горячей воде рукавицу, намылила его бороду. Ощущения были необычными. Его кожа была совсем не похожа на ее собственную. Мужская. И такая интересная.
Она осторожно провела лезвием кинжала по его щеке, а потом опустила его в воду.
— Как вы поняли, что я не ударю вас кинжалом?
Он улыбнулся одними глазами:
— Я не знал. Но, по-моему, ты достаточно умна, чтобы понять, что снова пытаться меня убить не самое разумное.
Она провела лезвием вниз по его шее.
— Может быть, я просто хотела подойти поближе.
— Бренна, дорогая, ты не убийца, а я мог бы убить тебя одним ударом, даже если бы у меня в горле торчал кинжал.
Его слова потрясли ее. Она поняла, что это была правда. Так оно и было бы. Сила, исходившая от него, и завораживала ее, и пугала. Бренна чувствовала себя мотыльком, крылышки которого были обожжены свечой.
Закончив брить его, она провела пальцами по его щеке, чтобы проверить, хорошо ли он был выбрит. Баки были так же коротко подбриты, как в день их свадьбы, и когда он одобрительно кивнул, чувство гордости переполнило ее.
Муж протянул к ней руки и усадил к себе на колени. Бренна не воспротивилась, а он провел пальцем сначала по ее шее и между грудями, а потом стал описывать круги вокруг пупка.
Ее обдало жаром. Как бы она ни хотела притвориться, что он на нее не действует, у нее ничего не получалось.
Она непроизвольно закрыла глаза и позволила его рукам свободно блуждать по ее телу.
Но ведь он ее муж. Это наверняка умаляет ее вину, и то, что она наслаждается его прикосновениями, не является предательством. Все же надо сердиться на него.
Его руки продолжали двигаться по ее телу. У нее было такое чувство, будто они парят в воздухе.
— Моя прелестная леди, — прошептал он ей в ухо.
Прелестная? Она задержала дыхание. Может, он всех своих возлюбленных так называет?
— Позволь мне посмотреть на тебя.
Он опустил ее спиной себе на руку и медленно провел пальцем от горла до пупка, а потом ниже.
Как бы она этого ни хотела, сил сопротивляться у нее не было.
Ее бедра как-то сами по себе приподнялись навстречу его прикосновению. Она хотела… просто умирала от желания, чтобы он дотронулся до спрятавшихся в завитках волос влажных лепестков у нее между ног.
А он вдруг встал и усадил Бренну на стол лицом к себе. Потом раздвинул ей колени и наклонился, так что его лицо оказалось напротив ее естества.
Она знала, что ее лицо стало такого же цвета, как ее волосы. Она много раз смотрела на себя в зеркало, когда писала на продажу свои портреты в обнаженном виде. И теперь знала, что он видит: завитки рыжих волос, розовые лепестки со слетка волнистыми, как у розы, краями, а между ними чувствительный бугорок— жемчужина женского естества.
Но картины — это картины, и когда она их создавала, у нее межу ног никогда не было так жарко и мокро. А сейчас на все это смотрит мужчина, этот великолепный завоеватель.
— Раздвинь ноги, дорогая.
Он запустил пальцы в рыжие завитки, и она вздрогнула, едва не поддавшись желанию лечь спиной на стол.
Ей было так жарко, будто внутри у нее горела печка.
Раздвинув розовые лепестки, он лизнул сначала один, потом другой. Она застонала. Неудивительно, что служанки говорили о совокуплении как о наслаждении. Отдавшись ощущениям, она закрыла глаза, откинулась назад и раздвинула бедра.
Но Джеймс вдруг дотронулся до ее локтя, и она приоткрыла глаза.
Он держал в руке l'occhio del diavolo!
— Тихо, Бренна. Я не сделаю тебе больно. Я хочу, чтобы ты увидела, как ты прекрасна.
Он говорил тихо и улыбался, а его глаза горели. Он намылил рыжие завитки.
Она нахмурилась, пытаясь догадаться, что он собирается делать. Следует ли ей сопротивляться или смириться?
А он взял кинжал и, немного оттянув кожу, сбрил клочок волос на лобке.
Бренна вскрикнула и моментально сдвинула ноги, сжав бедрами его руку.
— Какого черта вы делаете?
Он усмехнулся:
— Я же сказал, что нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.
Бренна нахмурилась. Может, ей вскочить и бежать вон из комнаты?
— Но вы не можете меня брить!
— Почему? Ты же меня побрила.
— Это совсем другое.
Не сводя с нее глаз, он дотронулся пальцем до чувствительного бугорка.
Она вздрогнула и задрожала.
Искуситель широко улыбнулся, показав во всей красе свои два передних зуба.
— Откройтесь мне, миледи. Клянусь всем, что есть на свете святого, тебе не будет больно. Тебе нечего бояться.
Ничего, кроме собственной реакции.
— Как такой негодяй, как вы, может клясться всем святым на свете? Что вы об этом знаете? — возразила она.
Нагнувшись, он поцеловал ее в то место, где сходились ее бедра, и просунул туда язык.
— Мне кое-что известно о том, чему поклоняются у этого алтаря, — заверил он.
Бренну внезапно пронзило такое желание, что из ее груди вырвался громкий стон.
Она опять раздвинула ноги.
Лезвие царапало кожу, которая горела. Побритые места стали такими чувствительными, что казалось, можно разлететься на куски от одного его прикосновения.
Он продолжал брить ее, а она боялась пошевелиться. Где-то глубоко еще гнездился страх, но адский огонь желания сжигал его напрочь. Лезвие было острым и холодным, но движения были уверенными и умелыми. Ни одного пореза.
Джеймс посмотрел на свою работу взглядом художника, завершившего свое творение. Стоя на коленях между ее ног, он удерживал бедра Бренны своими широкими плечами.
Ее жемчужина трепетала, но он к ней не прикасался, поэтому она приподняла бедра, будто приглашая его. Но он даже не обратил на это внимания, а лишь продолжил свою работу, освобождая ее естество от всего того, что мешало его взгляду.
А она еще никогда в жизни не чувствовала себя такой уязвимой — словно выставленной напоказ — и в то же время такой защищенной.
Он, очевидно, точно знал, что делает. Острое чувство ревности вдруг пронзило ее — неужели какая-то другая женщина наслаждалась таким пристальным вниманием?
Закончив работу, Джеймс посмотрел на нее так, будто она была не Бренна, дочь мятежника со шрамом на лице, а Венера, богиня любви.
Потом он смыл мыло и вытер выбритое место.
Он встал и понес ее на кровать. Она уже больше не боялась того, что произойдет между ними, она обняла его за шею и отдалась на волю его прикосновений. Мужчина, который с такой уверенностью держит лезвие, наверняка может контролировать свою плоть и не причинит ей вреда.
— В первый раз тебе может быть немного больно, дорогая, — прошептал он ей на ухо, опустив на кровать. — Не сильно, и я не пошевелюсь до тех пор, пока ты не будешь готова.
