пребывать в раздумьях… – она покачала головой, – постоянно пребывать в раздумьях – опасно.
– Вы правы, – согласился Хейд, наливая ей чай. – Желательно всегда чем-то занимать свой разум. – Он поставил чашку на блюдце и подал ее Каролине.
После ухода дворецкого она тронула медальон с прядью волос Эмили, который носила на шее. Стиснула его в руке, словно в нем была заключена магическая сила, и продолжала ждать, когда ее мир снова перевернется с головы на ноги. Когда все вернется на круги своя. Отсутствие Эмили ощущалось как нечто временное. Нечто не совсем реальное. Каролина надеялась, что дверь вот-вот отворится и войдет ее дочь. Не может быть, чтобы она ушла навечно.
* * *
Хейд тоже страдал бессонницей, что для Каролины стало спасением в те дни траура. Частенько они вдвоем встречались глубокой ночью и проводили время за игрой в карты. Или сидели в библиотеке, положив ноги, прямо в тапочках, на стоявшую между их креслами оттоманку с гобеленовой обивкой, и он читал ей вслух.
В какой-то момент они перешли на менее официальное общение: она стала звать его по имени – Томас, а не Хейд; а он теперь при обращении к ней называл ее не мадам, а миссис Астор. Томас чтец был отменный; его голос, звучный и резонирующий, вызывал у нее восхищение. Выяснилось, что они оба разделяют любовь к русской литературе, и, закончив читать «Войну и мир», они взялись за «Преступление и наказание».
Однажды ночью, когда усталость вполне могла бы сморить ее, Каролина, поборов сон, в двенадцать часов сняла с подставки парик, стоявшей на туалетном столике, надела его и спустилась в библиотеку. Вошла в комнату и стала ждать. Ждала, ждала. Ей и в голову никогда не приходило, что Томаса там может не оказаться. Каролине и самой было дико, что она так отчаянно жаждет проводить время с дворецким, но в период траура общение с ним было единственным ярким пятном в ее существовании.
Траур. Эти последние месяцы на многое открыли ей глаза. Теперь она понимала, что, должно быть, чувствовала ее мать, одного за одним теряя своих детей. Дети не должны умирать. Это противоестественно, неправильно. Впервые она поняла, почему ее мать была такой, какой была. Ритуалы, традиции, укоренившийся порядок – все это ее матери было необходимо, чтобы выстоять, не пасть духом. Теперь ей это стало ясно как божий день, потому что Эмили, отойдя в мир иной, забрала с собой и ту легкость, что незадолго до смерти дочери обрела Каролина. Ощущение свободы, оптимизм, что она недавно открыла в себе, – все это исчезло. Она уже не смотрела с надеждой в будущее. Не была готова к переменам. Не хотела перемен, не смогла бы с ними совладать. Теперь Каролине нужно было одно – стабильность. Лучше, чтобы все оставалось как есть. Ей и без того каждый день давался с трудом. Она льнула к проверенному, надежному, к тому, на что можно положиться.
В ту ночь, ожидая в библиотеке Томаса, Каролина вновь заползла в мир матери и плотно закрыла за собой дверь.
Глава 24
Альва
1882 г.
Альва тяжело переживала смерть Эмили. Конечно, она не была очень уж близка с ней, не то что с Герцогиней или с Джеремайей, но все же они дружили. Тем более что Эмили была еще так молода. Мать, жена, сестра, дочь. Альве уже приходилось терять близких и родных, но в случае всех прежних потерь, от матери до Командора, у нее было время подготовиться к утрате – войти в комнату больного или больной, посидеть у смертного одра, подержать за руку умирающего, попрощаться. А Эмили скончалась так быстро, так внезапно. От такого потрясения трудно было оправиться. Смерть подруги заставила Альву осознать, что жизнь бесценна и непредсказуема, что ее нельзя принимать как должное. А ведь она относилась к жизни именно так.
Альва хотела проводить Эмили в последний путь, но, разумеется, ее и Вилли на похороны не пригласили. Вместо этого они навестили Джеймса и выразили ему свои соболезнования. Втроем они сидели у камина, вспоминая совместные ужины, дни рождения детей, их крестины, как ежегодно на следующий день после Рождества они собирались вместе и обменивались подарками, пили глинтвейн, хохотали над всякой ерундой. Заразительный смех Эмили – если она начинала смеяться, то остановиться уже не могла – всегда заставлял Альву хохотать до упаду. О, как же ей будет этого не хватать. Джеймс периодически давился слезами, и ему приходилось снимать монокль, чтобы отереть глаза. Когда няня принесла в гостиную малышку и положила ее на руки Джеймсу, Альва и сама чуть не расплакалась.
На следующий день, набравшись смелости, она завезла миссис Астор свою визитную карточку, с загнутым правым уголком – в знак сочувствия. Просто засвидетельствовала свое почтение, ничего не ожидая взамен, и впервые не разозлилась и не обиделась, не получив ответа от миссис Астор.
Время шло, и пока миссис Астор соблюдала траур, Альва, как и многие предприимчивые дамы, в ее отсутствие на светской сцене, старалась утвердиться в обществе. У нее не было ни минуты свободного времени. Она наносила светские визиты, посещала чаепития и званые обеды, делала щедрые пожертвования в благотворительные фонды, учрежденные другими матронами. Но главным образом она носилась туда-сюда между двумя строительными объектами. Правда, при осуществлении проекта нового оперного театра ее слово имело гораздо меньший вес.
Альва изначально считала, что мистер Кэди не подходит для этой работы, и оказалась права. Акционеры, особенно ее свекор, только рот ей затыкали, когда она, приходя на их собрания, выражала озабоченность по поводу оформления фасада. На ее замечание о том, что ему не хватает элегантности, что камень подобран неверно, они просто кивнули, не соглашаясь с ней. Альва поняла, что изменить внешний облик здания она уже не сможет, но вот по поводу интерьера молчать не собиралась.
В обход акционеров она встретилась с самим архитектором на пересечении Бродвея и Тридцать девятой улицы. Со всех сторон раздавался стук молотков. Она шла рядом с мистером Кэди, минуя пильные козлы, лестницы, поднимающиеся на два этажа, глыбы мрамора и массивные стальные опорные балки.
Альва вытащила из кармана плаща схематичный чертеж, который набросала накануне вечером.
– Посмотрите, что я имела в виду относительно потолка. – Она вручила ему рисунок. – Вот, тут я указала, где начинается фреска, и видите, как она заворачивает вправо к этому краю?
Мистер Кэди прищурился, изучая набросок.
– Я непременно спрошу у мистера Вандербильта, что он думает на этот счет.
– Мистер Вандербильт доверяет моему мнению, – улыбнулась Альва.
– И все же мне будет спокойнее, если все эти вопросы я обговорю с мистером Вандербильтом.
– Не сомневаюсь. Но уверяю вас, в том нет необходимости.
Дойдя до бортиков коробов – будущих лож, Альва нахмурилась. Она представляла себе нечто более изысканное.
– Мистер Кэди, вы с миссис Кэди любите бывать в опере?
– Э… да, – отвечал он, несколько озадаченный ее вопросом. – Особенно миссис Кэди.
– Готова поспорить, что вашей супруге наблюдать за публикой не менее интересно, чем за артистами.
– Прошу прощения?
– Как вам известно, – и, я уверена, миссис Кэди это подтвердит, – опера, помимо представления, для многих привлекательна еще и тем, что там можно себя показать и на людей посмотреть. Мы хотим видеть туалеты,
