та заполошно пыталась приладить болт к арбалету… а потом всю битву все, как один, богатыри Акмаля раненого заслоняли.
Ехал он теперь, тяжело привалившись к шее любимого коня. На чужого садиться или кого-то к себе в седло пускать отказался.
“Ишь, – думала Алька, – гордый… кто б подумал теперь, что вор-конокрад…”
– Спасибо, – сказала она вслух. – Что заслонил.
Акмаль не стал тратить силы на ответ – лишь едва заметно плечом дернул. Не стоит, мол.
– В отряде каждый товарища защищает и спину прикрывает, – спокойно произнес Михайла. – А уж царевну-наследницу защищать – долг каждого воина в Тридевятом. Ничего, скоро в Камневе будем – там-то небось сыщутся лекари.
Какое-то время ехали молча. Устали все – и говорить не хотелось. Почти никому… кроме царевны.
На Альку, когда она переживала, всегда болтливость нападала. Все уж и привыкли, что она и в бою может трещать без умолку. Ну да ведь каждый с собой как может справляется.
– Савелий! А вот ты мне про себя все рассказал, а какой подвиг великий совершил – не сказал…
– Да тут и рассказывать нечего. Батюшку твоего, царя Игната, от стрел заслонил да спиной к спине с ним встал… правда, царем он тогда еще не был – только нареченным царевниным. Зато их и родители уже благословили. Стало быть, и наследником престола уже считался вместе с царевной Анной. На охоте от всех отбился, тут-то его засада и подстерегла…
– На батюшку покушались?! – Алька ахнула.
– А как же. Да и не один раз! Аккурат с тех пор как твоя матушка королю Демару отказала, да еще и выбрала вместо него простого воина. Ну, это у них там в Тридесятом так считают – простого. Словом, на охоте дело было… А я случайно рядом оказался – вот и встал с будущим царем плечом к плечу. Он-то, пожалуй, и без меня бы справился – чай, Игнат-то и сам был богатырем не из последних…
– Погоди, погоди… что значит – Демару отказала? Король Демар сватался к моей матушке?
– Сватался. Он давно на Тридевятое царство глаз положил. А пришлось на княжне из Дваждыпятого княжества жениться – она тоже наследницей была, вот и присоединил Демар ее земли к своим. А тогда еще не угомонился. Все надеялся… доказать-то, конечно, никто того не доказал бы. А только все одно к одному было. Вот мы тогда вдвоем с Игнатом-богатырем управились с ворогами… а потом обернулся он ко мне да и говорит: “Немалому ты научился, сын купеческий Сава Фидукин”. Я тут и обомлел. Я-то ясное дело, всех богатырей с того самого случая запомнил – у меня-то, чай, вся жизнь тогда перевернулась. И без алого плаща признал. Но чтоб он меня! Да еще спрашивает – что, мол, так же ли мечтаешь богатырем стать?
– Надо же… – Алька задумчиво наклонила голову. – А разве это подвигом считается… ну, то есть, понятное дело, что подвиг – спасти кого-то, но ведь мы каждый день кого-то спасаем!
Подумалось отчего-то – ведь одно дело целое село спасти, как вон, Ратмир, а другое – только одного человека!
– Жених царевны благословленный – не “кто-то”, а наследник престола, – вмешался Михайла.
– Но ты ведь сам говорил, наследников защищать – долг каждого воина!
– Верно, – Михайла кивнул. – Всякий воин на государевой службе, всякий стражник, всякий богатырь обязан защищать царя с царицею и наследников их – хоть бы и ценой своей жизни. Это их долг и их дело. Наше дело. Как и всех прочих жителей царства оберегать. Да только не был тогда Савелий ни богатырем, ни стражником. Дело крестьянина – пахать да сеять, дело купца – торговать честно. Никто не осудил бы ни купеческого сына, ни вольного наемника Савелия, кабы он, заметив, что на одного человека толпа с оружием напала, бросился бы бежать, да хотя бы и подмогу вызвать. Не его было долгом наследника оберегать и своей жизнью за него рисковать.
– Вон как… это, стало быть, и меня кабы кто не воинского звания спас – мог и богатырем стать, коли захотел?
Михайла отчего-то кашлянул, Савелий покосился на едущего рядом Светика, а тот вдруг залился краской. Алька переводила взгляд с одного богатыря на другого.
– Вы чего?
– Да тебя так-то и спас один… – негромко пробормотал Савелий.
– Да не было такого! – Алька нахмурилась. – Я б запомнила! Или…
И вдруг точно вспышкой возникло перед ней воспоминание. Лет пятнадцать царевне, пожалуй, было…
Никогда она лошадей не боялась. А вот после того случая – стал вдруг страх накатывать всякий раз, стоило коня увидеть. Вот тогда-то – назло своему страху! – Алька и потребовала учить ее верховой езде. Непросто было батюшку уговорить… зато выучилась. И бояться перестала.
А вышло это, когда царевна в очередной раз от нянек да учителей удрала, чтоб на воле да без стражи погулять. Вот и гуляла по городским улочкам, пока не свернула не на том повороте.
Лошадь будто появилась из ниоткуда прямо перед царевной. Это потом она думала, что, наверное, грохот копыт и колес по мостовой должна была слышать и прежде, да только в городском шуме да сутолоке – то ли внимания не обратила, то ли не поняла, что это может быть. После и не разобраться было: пчела ли ту лошадь ужалила, али еще что. А только смирная прежде кляча, запряженная в повозку, вдруг понесла. Возничий в тот же миг с козел скатился – а лошадь продолжала нестись, все быстрее и быстрее, пока не выскочила из-за угла прямо на наследную царевну.
Заметив неожиданное препятствие, обезумевшее животное взвилось на дыбы, заржало, забило копытами. Тут бы отскочить Альке, да только ноги вдруг ослабели – и точно приросли к земле. Все оборвалось в груди. Так и казалось, что вот он – последний миг ее.
Так бы, пожалуй, и было, не случись рядом парнишка примерно ее лет. Кто он таков был, каков из себя – Алька и не разглядела тогда. Мальчишка, кинувшись практически под копыта лошади, схватил царевну за руку и отшвырнул. И даже крикнул, кажется, непочтительно: “Дура!” А после и вовсе сотворил несусветное – отскочив и перекатившись по мостовой сам, он вскочил на снова помчавшуюся повозку да схватил вожжи…
Впрочем, что происходило дальше, почти беспамятная в тот миг Алька уже и не заметила. После батюшка хватался за голову, выговаривал – мол, дура и есть. И кабы, мол, не сын боярина Черноусова… Алька, стиснув зубы, кивала и старалась не слушать вовсе. Про тот
