поднимался со своего места и произносил слова, осмысляющие происходящее. Ираклий переводил. Иногда говорил сам. Тосты – это не барабанная дробь. Лучше всего о тостах сказал великий Окуджава: «Собирайтесь же, гости мои, на мое угощенье, говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву».
Прямо в лицо американцам говорил Ираклий. Он их искренне любил в этот момент, восхищался Голливудом и его влиянием на мировой кинематограф. Восторг подпирал душу доверчивых американцев. И в этот момент грянуло суровое многоголосье. Квартет сидел за соседним столом и ждал знака. Руководитель ансамбля Шота дал знак, дал тональность – и квартет вступил. Они тоже хорошо выпили и пели вдохновенно, прикрыв глаза. Пение было божественным. Люди не могут так петь.
Старый сценарист Майкл Михельсон не выдержал и заплакал. Хор пел. Майкл рыдал. Нана участливо наклонилась к старому Майклу.
– Что случилось? – спросила она по-английски. – Кто тебя обидел?
– Жизнь! – вскричал Майкл. – У меня двое детей, четверо внуков. Я записал на них всю свою недвижимость и все деньги. И хоть бы кто-то из них хоть раз приехал ко мне и спросил: «Дед, как ты себя чувствуешь? Что у тебя на душе? Какая твоя мечта?»
Майкл рыдал и не мог остановиться.
Ансамбль разделился: двое продолжали петь, а двое стали танцевать, мелко перебирая ногами, раскинув руки как крылья. Видимо, грузинские танцы имитируют полет орлов.
Нана присоединилась к танцующим, нежно поводя руками.
Американцы смотрели разинув рты и хлопали в такт.
Прием гостей продолжался четыре дня. Меню было каждый раз новым, и объект посещения каждый раз другой. На столах среди зелени лежали золотые поросята. Важному гостю полагалось отрезать поросячье ухо.
Американцы устали от постоянной еды и питья, но от природы устать было невозможно.
Тем временем из отпуска вернулись высокие чиновники. Они подключились к приему американцев по протоколу. Ираклий с облегчением выдохнул, но делегацию не бросил. Он к ним прикипел душой.
Настал четверг, день отъезда. Прощались в аэропорту.
– Я никуда не поеду, – вдруг объявил Майкл Михельсон. – Я остаюсь здесь. Я никогда и нигде не видел таких людей. Здесь даже солнце другое. Почему я не могу остаться там, где мне нравится? Я что, не заработал? Не заслужил?
Майкл смотрел на всех растерянно. Очки увеличивали глаза, и Майкл был похож на зверька лемура.
Чиновники испугались: а что, если этот сумасшедший старик и вправду останется в Грузии? Куда его девать?
Пора было проходить паспортный контроль.
– Мы больше не увидимся? – грустно спросили американцы.
– Мы увидимся! – искренне пообещал Ираклий.
– Да? – усомнились американцы.
– Увидимся! – заверил Ираклий.
– Когда?
– Скоро!
И это действительно случилось довольно скоро. Через год.
Ираклий снял свой основной фильм «Пловец». На съемки ушло восемь месяцев, и четыре месяца длился монтаж. Четыре месяца Ираклий не выходил из монтажной комнаты. Он там ел, спал и беспрестанно монтировал. Фильм украсил главный герой, которого Ираклий случайно встретил на бензоколонке. Не артист, просто работяга, абсолютно первобытный, громадный, как снежный человек. Чувствовалось, что такой может переплыть Ла-Манш, что требовалось по сюжету. Я не буду пересказывать фильм «Пловец», его надо смотреть.
Дальше этот фильм попал в Лос-Анджелес. Вместе с «Пловцом» там же оказался Ираклий, что само собой разумеется. Фестиваль был рад Ираклию. От него исходила радость и интерес к жизни. Позитивный человек.
Состоялась очередная вечеринка, не такая, конечно, как в Тбилиси, без шашлыков и песнопений. Просто танцы под магнитофон, легкая закуска: орешки, чипсы, вино, красивая переводчица Лена – эмигрантка родом из Ленинграда, какой-то киношный народ.
Ираклий пригласил Лену на медленный танец. Медленный танец всегда что-то обещает.
Нана Джорджадзе – это навсегда, как небо над головой, но, если что-то плохо лежит, почему не воспользоваться? Жизнь коротка. Мужчины полигамны. «Не обещайте деве юной любови вечной на земле», – как говорил великий Окуджава.
Ираклий притянул Лену поближе. Она не сопротивлялась, но неожиданно проговорила неуместную фразу:
– Ираклий, вы очень бледный. Надо показаться врачу.
– Ничего страшного, – успокоил Ираклий. – Просто я последние полгода не выходил из монтажной. Кислородное голодание.
– А как вы себя чувствуете?
– Прекрасно. – Ираклий придвинул Лену вплотную.
Она не сопротивлялась. Их лица сблизились.
– Надо вызвать амбуланс и съездить в госпиталь. Госпиталь рядом. Я вас провожу.
Последняя фраза решила дело. Ираклия поманила перспектива остаться вдвоем с Леной в амбулансе. Там не будет свидетелей, появится возможность ее обнять, а дальше – как повезет. Ираклий чувствовал, что нравится Лене. Он привык нравиться, у него не было комплексов.
Госпиталь действительно оказался рядом. Ираклий ничего не успел из задуманного.
Врачи – серьезные, деловитые – быстро организовали исследование сосудов. Эта процедура называлась «ангиография»: сделали в паху разрез и просунули зонд.
Лена стояла рядом. При ней было неудобно обнаруживать страх. Ираклий шутил, а врачи мрачнели.
Ангиограмма показала, что правая нисходящая артерия на девяносто пять процентов забита холестеролом. Кровь едва пробивается к сердцу. Этого русского нельзя выпускать из больницы. Он может умереть в любой момент. Его поджидает обширный инфаркт миокарда. Русскому необходима срочная операция на сердце: обойти забитый отрезок, сделать обходную дугу, восстановить кровообращение.
В России таких операций еще не делали. Люди пачками умирали от разрыва сердца. Сегодня, в двадцать первом веке, эти операции называются шунтированием, и они привычные, рутинные, как аппендицит. Но тогда была вторая половина двадцатого века и кардиохирургия только набирала обороты.
Врач-китаец обернулся к Лене:
– Необходима срочная операция…
Лена перевела, не снимая с лица улыбку.
– Какая еще операция? – опешил Ираклий.
– Тебе повезло. Этот госпиталь – лучшее место в Америке. Тебя отремонтируют, и через четыре дня выйдешь как новенький. Здесь долго не держат.
Лена взяла Ираклия за руку. Это было похоже на обещание. Через четыре дня они встретятся, и ничто им не помешает.
Лена улыбалась. Гордый грузин скрыл свое смятение и подчинился.
Саму операцию Ираклий, конечно же, не помнил. Глубокий наркоз отшиб мозги. На выходе из наркоза он услышал слова доктора-китайца:
– У него один выход – долгие прогулки. Сердце должно работать как насос. Проталкивать по сосудам плохую кровь.
Ираклий подумал: «Почему плохую?» – и отключился.
Ему привиделась Нана. Он открыл глаза. Не привиделась. У постели стояла настоящая Нана Джорджадзе. Она прилетела из Тбилиси. Была напугана. Ее лицо дрожало. И Ираклий тоже глубинно испугался. Испугался небытия. Как это вдруг его не будет нигде и никогда? Только темнота и холод, черный квадрат Малевича. Он страстно захотел жить, жить и только жить.
На кино наплевать. И на Лену тоже наплевать – кто она ему?
Ираклий медленно выплывал из облака боли.
