А вдруг в последнюю минуту Артаксеркс переменит свое решение? Что тогда будет с Эсфирь? А вдруг сразу же после свадьбы её постигнет такая же судьба, как царицу Астинь? Но ведь Мардохей сам за руку привел свою приемную дочь во дворец - вопреки всякому здравому смыслу, поверив своим домыслам и сновидениям, и теперь должен был знать все, от начала до конца. Он не может оставить здесь Эсфирь одну, почти что одну... Если когда-нибудь придет время отправиться в путь, то лучше они сделают это все вместе.
Но вот только придет ли когда-нибудь это время? Или он, Мардохей, просто страшится неизвестности и нарочно придумывает себе всякие отговорки? Ведь если здраво на все поглядеть, теперь Гадасса, то есть, Эсфирь, стала взрослой женщиной и уже познала ложе необрезанного, в ней больше нет прежней святости, о которой твердил когда-то Аминадав. А когда по закону она станет персидской царицей, то быстро забудет свое прошлое, забудет, что сейчас пока помнит. Все проходит...
"А ведь я нередко думаю о ней не как о своей дочери, а как о посторонней, немыслимо красивой женщине, - вдруг подумал Мардохей и испугался таких мыслей. - А она дочь мне, любимая дочь, перед которой я отвечаю перед Господом."
Мардохей прислушался к тому, о чем с пылом говорил за столом Ездра.
"Дочерей ваших не выдавайте за чужеземцев, и дочерей их не берите за сыновей ваших, и не ищите их мира и блага!" - выкрикнул Ездра и Мардохею показалось, что теперь книжник именно к нему обратил свое узкое, восторженное лицо, и многие за столом тоже как будто бы незаметно повернулись в его сторону.
Кровь прилила к щекам Мардохея, и без того пылающим от жары и душевного смятения.
Некоторые из иудеев, кто сидел сейчас за этим столом, знали, что новая царица Эсфирь - приемная дочь Аминадава, а затем и Мардохея, сирота, которую он отвел во дворец к царю и кое-кто сильно осуждал стражника за такой поступок, хотя никто не заговаривал с ним про это вслух, даже Уззииль.
Уззииль же вообще стоял возле постели умирающего Аминадава, когда тот тот говорил Мардохею: "Вот дочь Абихаила и Анны, теперь это твоя дочь, я успел выкормить её, а тебе досталось воспитать её, как подобает, и найти ей хорошего мужа. Знай, что в ребенке этом есть великая святость, которую ты должен сохранить".
Мрдохей встретился глазами сУззиилем, но не выдержал, отвернулся - он боялся даже представить, что думал нем лучший друг Аминадава. Мардохей даже с ним не посоветовался, когда отвел Эсфирь во дворец к иноверцам. Он ни с кем не посоветовался, сделал по своему разумению... Но откуда вдруг взялась такая нетерпимость к иноплеменникам. По преданиям, жена Иосифа Прекрасного была египтянкой, а пророка Моисея, чьи заповеди неустанно повторял Уззииль, была из мадианитянок, Соломон тоже спал со многими чужеземками и при этом не считал, что делает что-то нечистое...
"Неужели мы будем снова и снова нарушать заповеди Твои и вступать в родство с отвратительными народами? Не прогневаешься ли Ты за это даже до истребления нас, так что не будет среди нас уцелевших и никто не найдет спасения? "- продолжал громко взывать Ездра.
И многие, кто сидел за столом, отвечали ему: "Нет, не будет этого, мы не допустим такого". А некоторые даже плакали от раскаяния: Ездра умел говорить так горячо и убедительно, что, наиболее чувствительных, его речи пронимали до слез.
Узииль снова взглянул на Мардохея и, как ему показалось, с осуждением, слегка покачав головой.
Получается, что он, Мардохей, нарушил одну из главных заповедей. А вдругУззииль тоже думает, что он сделал это из-за выгоды для себя? Он же ничего не знает... Не случайно Уззииль даже не расспрашивал Мардохея, собирается ли он пополнить своим семейством караван Ездры, как будто бы заранее знал ответ.
А ответ прост: не достоен! Он, Мардохей Иудеянин, сын Иаира, сын Семея, сын Киса из колена Вениаминова был ещё не достоен того, чтобы припасть вместе с остальными к храму, он даже не должен сидеть и за этим столом...
"Со дней отцов наших все мы в великой вине, и за безакония наши преданы были мы, цари наши, священники наши, в руки царей иноземных, под меч и плен, и на разграбление и на посрамление, как это и ныне" - громко, вздымая руки, провозгластл Ездра, и Мардохей больше не выдержал.
Он вскочил со своего места и, ничегоне объясняя, поспешно направился к выходу, как будто бы вдруг вспомнил о срочном и неотложном деле.
В это же вечер Мардохей сказал жене своей, Маре, что передумал присоединяться к каравану Ездры, и она обрадовалась, потому дети их Вениамин и Хашшув - были все же ещё слишком малы для такого трудного перехода.
- О чем же ещё говорил Ездра? - допытывалась Мара, которая давно вернулась со своими мальчиками из дома Уззииля и поджидала мужа дома.
- О наказаниях за грехи.
- За чьи грехи?
- За наши. Нет, за мои.
- Не пойму, чем ты так расстроен? На тебе лица нет. Или встретил кого по дороге?
- Я шел по дороге и думал про Гивы. Тогда за грехи могло быть уничтожено все колено Вениамина, свои же собраться порешили между собой его уничтожить.
- Но ведь там был страшный грех!
- Для Господа нет разницы: он видит даже глубоко запрятанные дурные помыслы и за все наказывает одинаково.
- Не понимаю, о чем ты, Мардохей?
- Я тоже пока не понимаю. Но, получается, на всех нас - печать того будодейства, печать из Гивы.
- Но о чем ты? О ком?
- Обо всех, кто называет себя...
4.
...сынами Вениаминовыми.
Знал ли тот древний левит, священник, служивший в храме на склоне горы Ефремовой, что ему следует стороной обходить Гивы - город своих единоверцев, из колена Вениаминова? А ведь левит этот был человеком осторожным и неспешным, он даже не сразу отправился на поиски своей молодой, вспыльчивой жены, которая убежала от него в отцовский дом в Вифлееме, и лишь спустя четыре месяца решил вернуть её себе.
Оказывается, слуга не напрасно твердил ему на обратном пути: не будем ждать темноты, заночуем в первом встречном городе, тоже самое говорила и женщина, даже осел упирался и не хотел идти дальше. Но левит сказал: нет, я буду ночевать только в Гиве или Раме, среди своих собратьев, а не среди иноплеменников, и дошел до Гивы, когда уже солнце закатилось, но почему-то никто не позвал его там в свой дом для ночлега.
На левита и на его женщину с любопытством смотрели глаза из многих окон и дверей, а некоторые жители даже проходили мимо и заглядывали ему в лицо, щелкая языком, но они никому здесь не были нужны, и, похоже, всем предстояло ночевать, под открытом небом, хотя было уже холодно. Наконец, один старик, который шел с полевых работ домой, остановился возле странников, расспросил, куда и зачем они идут, после чего ввел в своей дом, и людей, и ослов накормил ужином и уложил на ночлег.
"Много в Гиве развелось всякого беззакония и безумия, - ответил старик уклончиво на вопрос о странных жителях своего города. - Но тому, кто служит в доме Господа, нечего бояться в моем доме, не должны обидеть сыны Вениаминовы левита, до этого дело никогда ещё не доходило."
Но среди ночи и левит, и его жена, и слуга проснулись от сильного шума за воротами и ярких огней, и вскоре узнали, что жители Гивы окружили дом старика и потребовали немедленно выдать им гостя, которого тот вечером поселил у себя дома.
"Но что я сделал им плохого? Зачем они пришли за мной?" - изумился левит.
Старик молчал, но по крикам за окнами левит вскоре и сам догадался, что развратные эти люди требовали познать его, потому что им понравился цветущий вид левита, и особенно его молодое тело.
Сто сорок семь телесных изъянов делали священника непригодным для служения, и у левита не было ни одного из этих изъянов и болезней, которыми страдали многими из сынов Вениаминовых, и потому они возжелали себе для потехи "чистого, белого голубка".
Сильно испугался старик, узнав, какое готовится на него бесчестие, к тому же многие из развратникиов были пьяны, грязно ругались, размахивали факелами и грозились поджечь дом вместе со всеми остальными людьми.
Тогда хозяин вышел на порог и сказал: "Братья, не делайте великого зла, на вас напало опасное безумие, раз вы желаете причинить бесчестие моему гостю, служителю Господа".
А когда они ещё больше стали угрожать поджогом и расправой, старик предложил с тяжким вздохом: "У меня есть дочь, девица. Я выведу вам её, и можете делать с ней, что хотите - не только не трогайте левита, не гневите нашего Господа. Он простит меня за дочь, а за своего служителя - не простит."
Но кто-то закричал: "Не нужна нам твоя дочь! Она у тебя хромая, ты нарочно хочешь нам её подсунуть, потому что никто не желает брат её к себе в жены, нам нужен левит или хотя бы его женщина."
Тогда левит, который слышал все это из-за двери, взял свою жену и вывел её на порог, тут же услышав крики: "Она моя!", "Нет, моя!", "Дайте её скорее мне!". А потом закрыл руками свои уши, чтобы больше не слышать и ушел в дом молиться.
