Потом они оказались в небольшом кинозале, устроенном тут же, на втором этаже, и началось нечто странное: под громкое скандирование публики — кажется, кто-то даже бряцал оружием — шел ролик, склеенный из отрывков «Защиты…», где фигурирует Ворон и толпа. Глаза. Повелительный жест руки. Топот ног. Море голов. Снова повтор пронзительного взгляда Ворона. И снова толпа сужает круги вокруг Зимнего дворца. «Кстати, склеено профессионалом, — подумал Эйсбар. — Не исключено, что использованы не только те дубли, которые стоят в фильме. Что тут в конце концов происходит?» На мгновение подкатило ощущение кошмара, к которому он привык в Индии и только-только начал отвыкать. Ему снится этот безумный просмотр? Или он на самом деле сидит в зале? Этот фрагмент фильмы существует в его воображении или его крутит живой киномеханик?
— Вы понимаете, то, что вы сняли, — это библия. Животворные слова, существующие в волшебстве света на экране, которые входят в плоть людей и зовут их к борьбе. К единственно правильным действиям! — шептал Эйсбару на ухо толстячок.
— А вы понимаете, что занимаетесь воровством интеллектуальной и студийной собственности? — громко и членораздельно сказал Эйсбар.
— Ах, Сергей Борисович, разве вам, гению, Матфею от кинематографа, стоит говорить о таких низких материях? Есть у нас листок, подписанный представителем вашей студии. Все это делается в рамках пропаганды вашего творчества. Привлечение разных кругов аудитории — специальный рекламный проект. Разве можно иначе? Каждый ваш кадр, запечатленный господином Гессом, это, знаете ли, культурное достояние нации, общества. Какого общества? Вот в чем вопрос. Сплоченного, сильного, ответственного, знающего себе цену, не считающего более нужным подчиняться тонконосой романовской семейке. Есть более серьезные силы. Впрочем, умолкаю. Я вижу, вы сегодня не в настроении. Прискорбно.
Эйсбар озирался в поисках выхода. Александриди помахал ему с последнего ряда, но, судя по льняной головке, покоящейся у него на плече, уезжать не собирался. С задних рядов шел приторный запах гашиша. Распорядитель просмотра исчез, Эйсбар остался один. Кое-как найдя в темноте выход, он выбрался из зала и поднялся в проекционную будку. Девушка-киномеханик в солдатской шинельке раскладывала по полкам коробки.
— Позвольте отрекомендоваться — Сергей Эйсбар. Где пленка, которую только что крутили? Отдайте ее мне — надо внести небольшие поправки, — строго сказал он девице.
— Но… — засомневалась он. — Георгадзе в курсе?
— Он в курсе всего, вы же знаете.
— Ваша правда, — рассмеялась девица. — Он измучил вас статистическими данными? Это не человек, а радио — переключай на любую программу. Вот коробка. Под вашу ответственность. Завтра в шесть должна быть тут. А я не знала, что вы уже с нами.
Эйсбар быстро сбежал по лестнице вниз, толкнул дверь с надписью «Служебный выход» и оказался на улице. Решил пройти через двор, и скоро свежий воздух с набережной бил ему в лицо. «Только этого мне не хватает!» — мрачно твердил он вслух. Утром надо во что бы то ни стало найти Долгорукого! Найти Долгорукого… Эйсбар злился. Формально Долгорукий заказчик «Защиты…», и хочется верить, он в курсе этого бреда.
Утром Эйсбар проснулся еще более раздраженным, чем засыпал. Нет уж, в контору князя он, конечно, не пойдет. Проще выловить Долгорукого на каком-нибудь званом торжестве. В ресторации, в ожидании завтрака, Эйсбар затребовал газету — что готовит вечерняя столица праздному обывателю? Гранд-событие — в Театре Мейерхольда нынче вечером премьера. «Наш распорядитель талантов, конечно, не преминет», — думал Эйсбар, как личного врага разглядывая гору омлета у себя на тарелке.
Он оказался прав. Улыбающийся, холеный Долгорукий будто не шел, а плыл по фойе мейерхольдовского театра, раскланиваясь, одаривая любезным взглядом сразу нескольких знакомых, подбадривая кого-то жестом, а иному посылая в дар благодарственный поклон. Едва касаясь локтя Лизхен, он вел возлюбленную по залу, которая и была тем чарующим облаком, которое позволяло паре меланхолично плыть сквозь собирающуюся толпу. Лизхен первая увидела Эйсбара и неожиданно для себя радостно ему улыбнулась. Она так соскучилась по своей Ленни, так давно не видела беглянку, что видение ее любовника вдруг показалось ей минутным возвращением в прошлое — сколько раз они обсуждали этого человека, задавались дурацкими вопросами и давали друг другу смешные ответы. Через мгновение она уже вспомнила про его отъезд в Индию и горькую тоску Ленни, но было поздно — Эйсбар шел им навстречу, целовал ей руки, здоровался с Долгоруким. Лизхен отплыла к знакомым, оставив их наедине.
— Сергей Борисович, милый вы мой, что вы говорите! — усмехнулся Долгорукий в ответ на рассказ Эйсбара о вчерашнем просмотре. — Да, рекламная компания «Защиты Зимнего», безусловно, существует, но никто не давал никому права перемонтировать ваше вечное полотно. Даже трогать те нити, из которых оно, с позволения сказать, сплетено. Это чистая самодеятельность. Кто-то из ваших завистников постарался, насколько я понимаю. Ведь вы личность, которая притягивает самые разные умы. Ну а с «Цветом Ганга» все неплохо, я надеюсь? Вся требуемая помощь оказывается? Чеки на вашу текущую работу отправляются регулярно, насколько мне докладывают. — И Долгорукий уже похлопывал режиссера по плечу, прощаясь. Губы его что-то говорили, но это был лишь умелый спектакль: аудиенцию князь закончил. Его прощание еще висело в воздухе, а сам он был в другом конце фойе, где заразительно смеялся чьей-то шутке.
Толпа плескалась все громче. Эйсбара приветствовали, удивлялись, кланялись, пожимали руку, кто-то понимающе подмигивал — но чему именно? — подмигивания сменялись анекдотами, новыми возгласами. Открылись двери в зал, и, прежде чем публика хлынула туда, появился сам синеглазый Мастер. Эйсбар хотел было подойти к Мейерхольду, но почувствовал, что оставаться на спектакль нет сил. В нем текли грязные воды Ганга, подталкиваемые и останавливаемые монтажными стыками, которые то и дело возникали в его голове, отбивая ритм невидимой жизни. Что смотреть на чужой спектакль, если свой кипит!
На студии тоже не удалось выяснить, кто и когда мог иметь доступ к его материалам по «Защите…». Все пеняли на переезд, перевоз коробок, неразбериху с ремонтом. Викентий обиделся, предположив, что тень подозрения падает на него, и попытался уволиться. Пришлось перед ним извиняться. Викентий гундосил, сморкался, собирал вещички, писал инструкции тому, кто придет ему на смену, но в конце концов смилостивился. Однако еще несколько дней бубнил:
— Однако, Сергей Борисович, не буду отрицать, что подозревал — какая-то монтажная банда существует и слоняется со студии на студию. Я слышал про них. Берут чужие срезки, выкинутые обрывки пленки или подворовывают по ночам в монтажных чем бог пошлет. Бессовестные лентяи! Сами-то камеру в руки взять боятся, вот чужое и воруют.
Так эта история и зависла. Пленку со злосчастным роликом Эйсбар, конечно, не вернул, однако — вот странность! — никто ее и не искал. И Эйсбар выкинул из головы этот неприятный эпизод.
Он уже отсмотрел почти весь материал и предвкушал, что вот-вот начнет монтировать, но… Как-то вечером, когда он только вернулся со студии, пришла записка из тайной арбатской квартирки: заболел младенец. Некрещеный, уже полгода как без имени… Когда Эйсбар смотрел на испуганное маленькое личико — он заходил на Арбат нечасто, примерно раз в неделю, пересиливая себя, — то втайне надеялся, что, может быть, кошмар рассеется и существо с разноцветными глазами тоже окажется порождением гадостных сновидений. Уходя, он всегда вздыхал с облегчением, но сморщенное коричневое тельце долго еще стояло перед глазами, создававая ощущение тошнотворного послевкусия. В эти дни Эйсбару было все противно, и сам себе он был противен. Чтобы избавиться от наваждения, он перестал брезговать травой Александриди, купил у того пару пакетиков и время от времени по вечерам делал добрую затяжку — и мысли выстраивались в ряд, как бы патрулируя столбовую дорогу воображения, становилось спокойнее. Вот и сейчас перед приездом в квартирку на Арбате, где обиталось порождение похотливых чресел, он выкурил на всякий случай цигарку.
Ждали врача. Тот приехал, осмотрел младенца и предложил «уменьшить масштабы надежды» — эдакий мастер формулировок! Младенец хрипел. Горничная носилась с горячей водой и полотенцами. Индийская кормилица, держащая младенца на руках, что-то по-птичьи высвистывала ему. Эйсбар сидел в кресле, не вмешиваясь, и как бы со стороны смотрел на происходящее. Его занимали мысли о здании, сделанном по его, Эйсбара, образцу и подобию. Человек, который находился внутри этого здания и смотрел через окно наружу, думал о том, что если младенец сейчас отправится в мир иной, то будет нанесен ущерб всей конструкции… Будет вытащен некий кирпичик — один, но какой именно — неведомо, здание покосится и начнет невидимо для окружающих, но неостановимо разрушаться. «Это как отмена большого проекта, куда вложены средства, и фантазия уже начала осуществляться. Это неправильно», — думал Эйсбар, не мигая глядя на дитя. Лихорадка у сморщенной крошки прекратилась. Надолго ли? Доктор не давал никаких гарантий. Имя существу так и не было придумано. «Название — слишком сложная задача для фильма, у которого нет сюжета», — думал Эйсбар. Имелось в виду дитя. Он поднялся и подошел к доктору.
