— С добрым пробуждением вас, благородный господин, — первым подал голос шут, полагая, что в данной ситуации вежливость — лучший союзник.
Гнев благородного господина тем временем утих, и он уже с интересом разглядывал сидящую перед ним весьма забавную личность.
Маленького роста, горбатый, с крохотными руками и ногами, наполовину черных, наполовину алых, в камзоле, рейтузах и с уродливой физиономией, выглядывающей из капюшона, с которого на плечи ниспадала цветастая пелерина, также унизанная серебряными колокольчиками, сверкающими в лучах солнца и звякавшими при малейшем движении. Из-под выступающих надбровий смотрели два блестящих глаза, посаженных широко, словно у совы, большой рот постоянно кривила усмешка.
— Будь проклят и ты сам, и тот, кто тебя послал, — услышал шут, но в голосе говорившего уже не было гнева. Лицо уродца скривила гримаса неподдельного страха, и мужчина рассмеялся.
— Смиренно приношу мои извинения, ваше сиятельство, — залебезил шут, опасаясь получить пару оплеух. — За мной гнались.
— Гнались? — сразу обеспокоился его собеседник. — И кто же?
— Сам дьявол в образе и подобии доминиканского монаха.
— Ты что, смеешься надо мной? — вскипел незнакомец.
— Смеюсь? Кабы вы, как я, получили сандалией между лопаток, у вас бы сразу отпала всякая охота смеяться.
— Тогда ответь на простой вопрос, надеюсь, для этого у тебя достанет ума: монах что, где-то поблизости?
— Да, шныряет между кустов. Он слишком толст, чтобы бегать, иначе не отстал бы от меня, видя во мне исчадие ада.
— Веди его сюда, — последовал короткий приказ.
— О Боже! — в ужасе воскликнул шут. — Да я не посмею и близко подойти к нему, покуда он не остынет. Если, конечно, вы не избавите меня от горба и не посулите в награду наследство святого Петра.
Незнакомец отвернулся от шута и громко крикнул:
— Фанфулла! Эй, Фанфулла!
— Я здесь, мой господин, — донеслось из-аа кустов справа. Спавший там юноша поднялся на ноги, удивленно уставившись на шута, тоже пялившегося на него во все глаза. Конечно, одеяние Фанфуллы в немалой степени пострадало как в бою, так и от проведенной в лесу ночи, но шут отметил и отменный бархат камзола, и украшенную драгоценной цепочкой шапочку. Не ускользнуло от его внимания и то почтение, с которым этот богато одетый дворянин обращается к разбуженному им мужчине с волосами, забранными в золотую сеточку, который все еще сидел на земле, бережно поддерживая левую руку. Простой люд так не одевается. Маленькие глазки шута, всматривавшиеся в лицо мужчины, вдруг широко раскрылись — шут его узнал.
— Господин мой граф Аквильский! — воскликнул оп.
Но едва он договорил последнее слово, как сильная рука Фанфуллы вцепилась ему в плечо, а над головой сверкнул кинжал.
— Клянись на кресте, что никому не скажешь о пребывании здесь его светлости, не то этот кинжал поразит твое сердце.
— Клянусь! Клянусь! — торопливо выкрикнул бедолага.
— А теперь, добрый шут, веди сюда монаха, — вновь велел граф и улыбнулся. — Нас тебе бояться нечего.
А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипретти:
— Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Ну и что, если меня узнают?
— Я бы не хотел, чтобы это случилось в столь опасной близости от Сан-Анджело. Да, мы, шестеро, обречены, во всяком случае, те, кто еще жив. Для меня и да Лоди, если только он не попал в лапы Мазаччо, единственное спасение — в бегстве. Отныне я не смогу ступить ногой на землю Баббьяно, пока у власти находится Джан Мария, — мне пока еще не надоела жизнь. Что же касается вас… Вы слышали, да Лоди поклялся, что все по-прежнему остается в тайне. Однако стоит его высочеству узнать о вашем появлении в здешних краях, к тому же в моей компании, у него могут зародиться подозрения, которые выведут его на путь истины.
— Ага! И что тогда?
— Тогда? — В глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. — Тогда обратятся в прах наши надежды, а также надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот идет наш приятель-шут и ведет с собой почтенного монаха.
Фра Доминико — его нарекли так в честь святого покровителя ордена — с важным видом подошел к Фанфулле и поклонился, показав свою желтую тонзуру.
— Вы обучены искусству врачевать? — осведомился Фанфулла.
— Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
— Тогда осмотрите раны этого господина.
— О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
— Рана одна, святой отец.
Толстый монах хотел было опуститься на колени, дабы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий потребует это телодвижение, поднялся сам.
— Она не так уж опасна, чтобы я не смог встать.
После осмотра монах подтвердил, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать болью доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развел руками, ибо не имел при себе ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что все необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил провести святого отца туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося по-турецки на землю.
— Кто твой господин, шут? — поинтересовался граф.
— Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но истинный мой господин — глупость.
— А зачем же тогда этот человек дает тебе еду и одежду?
— Затем, что я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению со мной он кажется себе мудрым, что льстит его самолюбию. Ну и я куда уродливее его, а посему он мнит из себя красавчика.
— Глупо, не правда ли? — Граф улыбнулся.
— Да уж, никак не глупее того, что граф Аквильский лежит на земле с раной в плече и беседует на равных с дураком.
Улыбка Франческо сделалась шире.
— Благодари Бога, что Фанфулла ушел, а не то эти слова стали бы для тебя последними. Ибо, обладая приятной наружностью, Фанфулла в душе кровожадное чудовище. Со мной же все обстоит иначе. По натуре я человек очень мягкий, как ты, добрый шут, должно быть, слышал. Только постарайся как можно скорей забыть мое имя и нынешнее состояние, иначе тебе прямая дорога в ад — в раю шуты не требуются.
— Мой господин, простите меня. Я во всем буду повиноваться вам.
