— Возможно, — отозвался Феликс Чатто, присоединившийся к ним уже в сумерках. — Возможно, — повторил он, глядя на золотистые, как мед, арки акведука, изумительно красивые на фоне вечернего неба, — для тогдашних архитекторов такие сооружения не были особо сложными — обычные законы гидравлики, предельная функциональность. Не было даже римской девственницы, отданной заживо богине реки! Принц кивнул.
— Да, не было. Насколько нам известно! А, может быть, строительство затеяли, чтобы избежать социальных беспорядков и примирить римских колонистов с местными жителями? Как плохо, когда чего-то не знаешь. А ведь мы не знаем, когда сугубо функциональный объект, форт, железная дорога, дамба (словно у них изменился шифр) становится бесценным эстетическим объектом.
Все эти рассуждения насчет эстетики были сейчас как-то не совсем уместны. Ибо услышав от префекта, что грядет праздник и vin d'honneur[159] в честь восстановления убежища святой Сары, сообразительные цыгане, поняв намек, уже хлынули в долину, туда, где меж высоких скал и влажных лесов стремительно неслась зеленая речка, бившаяся на бегу об усеянные камнями берега.
— Да, насчет эстетической ценности мы никогда ничего толком не узнаем, — вздохнул Феликс. — Много лет назад мне довелось зайти в один греческий монастырь, а там — музыкальный автомат, мы все просто остолбенели. Автомат — в монастыре! Оказывается, один из монахов ездил в Америку и привез это, так сказать, достижение культуры ех voto. Это было даже забавно, потому что необычно. Приехав туда снова через несколько лет, мы обнаружили, что теперь во всех монастырях есть музыкальный автомат, иногда не один. И они орут-надрываются на полную мощь весь день напролет. То, что раньше казалось забавным и редким, теперь стало сущим кошмаром. Как такое произошло? Неужели объектом наших желаний и восторгов становится только нечто редкостное, и как только эта неповторимость исчезает, исчезают и восторги? Эта мысль часто не давала мне покоя.
Лорд Гален чувствовал себя не слишком уверенно, поскольку, в отличие от Аристотеля, был неважным оратором.
— Естественно, лучше всегда больше, чем меньше, — решился вставить он, — как с деньгами.
Феликс покачал головой.
— А с микробами?
— Боже мой! — воскликнул лорд Гален. — Терпеть не могу таких аргументов, ведь они ничего не доказывают. Неужели было бы плохо, если бы греческие монастыри тратили больше денег на сантехнику? Лично я был бы очень рад.
Пока этот «религиозный», но вполне дружелюбный спор, продолжался, Сатклифф делал в своей записной книжке пометки — любопытные детали, число и час, где все происходит… На случай, если Обри почему-то не приедет или опоздает, мало ли что. Самым интересным было то, что каждый из собравшихся лелеял свои мечты и планы относительно предстоящего события. Для принца и его компаньонов особо была важна материальная сторона, для сотрудников музея — эстетическая, цыгане пеклись о судьбе святой Сары, и так далее. Даже маленький доктор и мертвенно-бледный Катрфаж, с повадками эпилептика, ожидали откровений, новых сведений о таинственных тамплиерах и их заветном кладе. Все должно было решится — если повезет — после полуночи, когда собравшиеся, хорошенько напраздновавшись, отправятся в темный лабиринт коридоров и гротов. Что до цыган, то это были такие ловкачи, что проникли бы куда угодно, кибитка за кибиткой, табор за табором. Волшебные слова «Святая Сара». Они мигом облетели все кочующие таборы — вплоть до северных Балкан. Цыгане из Югославии, Италии и Алжира решили, что их посланники непременно должны присутствовать на столь важном событии. На их языке это называлось «пробуждением». Так сказать, обряд инаугурации таборной святой, предсказательницы и предводительницы. Естественно, что местные цыгане, из городских и сельских таборов, пользовались правом наибольшего благоприятствования, так как их было больше и они были более близки к местным властям. Они запросто улаживали отношения и с полицией, и с прочими властями. Пока все шло довольно гладко, хотя префект провел бессонную ночь: неожиданно проснулся задолго до рассвета, похолодев от страха, поняв вдруг, что может начаться пожар, который мигом охватит лес вокруг Пон-дю-Гар. А ведь он сам предложил устроить небольшой салют в честь святой Сары. Кровь застыла у него в жилах, едва он представил, что будет, если кто-нибудь закурит… или упадет лампа… Утром он, слегка успокоившись, отправился к мессе, однако и во время службы не мог отделаться от видений горящего Пон-дю-Гар, то и дело возникавших у него перед глазами. Менять что-нибудь было уже поздно, поэтому префект вызвал команду пожарных, пусть будут наготове, если вдруг что…
Так или иначе, предстоящее мероприятие считалось событием общегородского масштаба (что льстило цыганской гордости), и было очевидно, что и все окрестности, и овраг заполнят зрители и участники празднества. Городские pompiers[160] дружно взялись за дело, начав с наладки освещения. Были протянуты провода, с которых свисали гирлянды из разноцветных лампочек, в грузовике заработал переносной генератор. Впервые все здешние дома были так ярко освещены. Ведь помимо этой иллюминации в городе имелась запасная система освещения, которую использовали в дни национальных праздников или в туристический сезон. Покачивающиеся лампочки делали город похожим на волшебную страну, сказочный свет лился сверху из театральной тьмы ночных небес. На вздымавшихся вверх скалах, поросших влажным кустарником и каменными дубами, уже обосновались цыгане.
(И опять у префекта холодела кровь, так как невозможно было запретить им разжигать костры, на них цыгане готовили себе еду!) Они привезли с собой и товары, и гадальные карты, а приехали на старых грузовиках или в кибитках, держа на руках завшивевших востроглазых детишек. Привезли они и блох, если верить рапортам местной полиции! И музыку тоже. Расположившись, они тотчас начинали веселиться. Зазвучали разнообразнейшие мелодии, исполняемые на разных инструментах и в разных ритмах — плаксивые мандолины что-то мурлыкали, изнемогали под смычками пугливые томные скрипки, звуки тромбонов напоминали бормотанье деревенских дурачков, которые талдычат одно и то же. Потом пустились в пляс дети. Цыган становилось все больше, и вот уже появились столики, на которых были разложены товары: пироги с мясом, яблоками или вареньем, жареное мясо, фрукты, ячменные и пшеничные лепешки, были даже всякие безделушки и корзины — плоды трудов самих цыган, не упускавших возможности подзаработать. За другими столами-прилавками вели торговлю кузнецы, которые могли тут же подковать лошадь, изготовить отмычки для офисного сейфа и продать точило для кухонных ножей, чтобы они в мгновение ока стали острее бритвы. Были тут торговцы шарфами, кружевами, разноцветными салфетками из Турции и Югославии. И, наконец, как не упомянуть армию гадалок, нарядных, ярких, точно попугаи, и со всяким подспорьем для ворожбы…
Тем временем возвели центральный шатер, очень большой, ибо он должен был вместить большую часть выдающихся горожан, на середине поставили некое подобие трибуны, с которой префект собирался произнести речь в честь святой Сары. Он никогда не упускал случая выступить перед публикой. Это была его работа, но еще и искусство.
Цыгане стояли группами вокруг полудюжины старомодных кибиток с маленькими окошками, украшенными яркими расписными наличниками и завешанными дивными занавесками. В центре располагалась самая красивая кибитка, в которой обитала предводительница табора, цыганская Мать. Над ней и вокруг нее витал аромат благовоний и виски, дразня обоняние клиентов, которые пришли проконсультироваться с этой почтенной дамой насчет своих денежных дел. Вечерний ветерок гнал на скалы и вниз по течению реки запахи костров, еды, табака, индийских курительных палочек.
— Поищу-ка я нашу госпожу Сабину, — сказал лорд Гален. — Хорошо бы получить от нее более солидное, подробное предсказание. В последний раз, когда мы виделись у Святых Марий, она что-то была не в форме, хотя некоторые ее слова меня поразили, и мне очень хочется расспросить ее поподробнее, если получится.
— Она не пообещала, что вы найдете сокровище? — полюбопытствовал принц.
— Нет! Кажется, нет. Мне — нет! Однако она предупредила, что ее возможности ограничены, она видит только то, что ей доступно, только то, что способен уловить человеческий глаз — на определенном расстоянии. И все же я был, как и вы, потрясен тем, что она сказала.
Феликс Чатто, решивший отдаться на волю судьбы и не очень-то доверявший гадалкам, тем не менее тоже хотел отыскать Сабину, которой всегда восхищался и считал замечательной собеседницей. У него появилось чувство, что за прошедшее время он очень повзрослел, причем во многом так неожиданно, что ему хотелось убедиться в собственной зрелости, проверить это на ком-то, чья восприимчивость, чьи взгляды были сродни его собственным. А эта женщина как раз истосковалась по хорошей беседе на родном языке, когда можно и пошутить и не мучиться, выбирая слова. Но куда она подевалась? Из-за каких-то транспортных недоразумений Сабина попала на виадук лишь ночью. За последние год-два она очень похудела, собственно, ей уже было известно, что у нее начальная стадия рака; но на какое-то время она необыкновенно похорошела, и это подчеркивал театральный цыганский наряд во всей его великолепной аляповатости. Тело ее отозвалось на потерю веса, Сабина теперь и ходила иначе, как когда-то, немного покачиваясь и склонив голову на бок, словно как бы со стороны прислушиваясь к собственной красоте. Наконец в толпе раздался ее хриплый голос, и кто-то (возможно, Гален) крикнул:
