Итак, майор решительно ничего не имел против того, чтобы мисс Лора ходила гулять с Уорингтоном; напротив, он, как добрый старый дядюшка, всемерно поощрял эти прогулки. Пусть Уорпнгтон сводит ее на какую-нибудь выставку: в Лондоне наверняка найдется что посмотреть. Задумай Уорингтон повести ее в Воксхолл, этот снисходительнейший из людей и тут не усмотрел бы греха, — и Элен не стала бы возражать, — да и какой мог быть грех между двумя безупречно порядочными людьми — между Уорингтоном, который впервые в жизни видел вблизи чистую, благородную и безыскусственную девушку, и Лорой, которая, тоже впервые в жизни, постоянно находилась в обществе интересного и обаятельного мужчины, наделенного разнообразными талантами, живостью ума, простотой обращения, юмором и той душевной молодостью, которую он сохранил благодаря своей простой жизни и привычкам и которая так разительно отличалась от напускного равнодушия и кривых усмешечек Пена. Даже в грубоватости Уорингтона была известная утонченность, которой недоставало Пену при всем его щегольстве. И как непохожа была его энергия, его почтительная заботливость, его раскатистый смех и взрывы искреннего негодования на скучающую надменность султана Пена, словно нехотя принимающего почести! Почему Пен у себя дома напускал на себя такую томность, был таким деспотом? Его избаловали женщины, они это любят, и мы тоже. Они пресытили его покорностью, обкормили сладкой лестью, он утомился от своих рабынь и стал равнодушен к их ласкам. На людях-то он бывал оживленный и бойкий и достаточно чувствителен и горяч — подобно большинству мужчин такого склада и воспитания… Неужели эта фраза, как и предыдущая, может быть превратно истолкована, неужели кто-нибудь осмелится предположить, что автор подстрекает женщин к мятежу? Ничего подобного, еще раз клянусь бородой пророка. Автор и сам носит бороду. Он желает, чтобы его женщины были рабынями. А какой мужчина этого не желает? Я спрашиваю, кому приятно быть под башмаком? Да чем согласиться на это, мы скорее отрубим все головы в христианском (или турецком) мире!
Но если Артур был томен и вял и безразличен к милостям, которыми его осыпали, как могла Лора его полюбить, увлечься им до того, что не сумела и вполовину это описать, хотя всю дорогу в карете из Фэрокса в Лондон ни о чем другом не говорила? Не успевала Элен, захлебываясь от слез и возводя глаза к небу, досказать одну захватывающую историю — из тех времен, когда ее ненаглядный мальчик впервые надел штанишки, — как Лора начинала другую, столь же увлекательную и столь же окропленную слезами: рассказывала, как геройски он дал себе вытащить зуб либо отказался от этой операции; или как дерзко он разорил птичье гнездо либо как великодушно пощадил его; или как он подарил шиллинг старушке на деревенском выгоне или отдал свой хлеб с маслом маленькому нищему, который забрел к ним во двор, — и так далее. Плача и стеная, эти две женщины наперебой прославляли своего героя, а он, как уже давно мог заметить уважаемый читатель, не больше герой, чем любой из нас. Так почему же, почему неглупая девушка так его полюбила?
Выше мы уже коснулись этого вопроса в одной злосчастной фразе (навлекшей на автора праведный гнев всей Ирландии), в которой было сказано, что и самых закоснелых преступников и мерзавцев кто-нибудь да любил. А чем простые смертные хуже этих чудовищ? А в кого и влюбиться молодой девушке как не в человека, которого она постоянно видит? Не отдаст же она свое сердце во сне, как принцесса из "1001 ночи"; не осчастливит своей любовью "Портрет мужчины" на выставке или рисунок в иллюстрированном журнале. Сами того не сознавая, вы жаждете кого-нибудь полюбить. Вы встречаете кого-то; слышите, как кого-то хвалят на все лады; ходите и ездите с кем-то на прогулки, или танцуете, или беседуете, или сидите рядом в церкви; встречаете его снова и снова и… "Браки совершаются на небесах, — говорит ваша матушка, смахивая слезы, мешающие накренить веночек из флердоранжа, а потом — свадебный завтрак, и вы, сменив белый атлас на дорожное платье, усаживаетесь в карету и живете с ним счастливо до самой смерти. Или свадьба расстраивается, и тогда… о бедное уязвленное сердечко! Тогда вам встречается Номер Второй, и нерастраченная молодая любовь изливается на него. Иначе вы просто не можете. Неужели же, полюбив, вы воображаете, что дело в мужчине, а не в вас самих? Неужели вы стали бы есть, если б не были голодны, или пить, если б не чувствовали жажды?
Итак, Лора полюбила Пена потому, что не видела в Фэроксе других мужчин (если не считать пастора Портмена и капитана Гландерса), и потому, что вдова вечно расхваливала своего Артура, и потому, что он был воспитан, неглуп и недурен собой, а главное — потому что ей нужно было кого-то любить. А заключив его образ в свое сердце, она там лелеяла его и холила и в постоянном одиночестве, во время его долгих отлучек, все думала и думала о нем. А когда после этого попала в Лондон и стала проводить много времени в обществе мистера Уорингтона, почему, скажите на милость, ей было не счесть его чудаком, необыкновенно интересным и приятным?
Вполне возможно, что много лет спустя, когда судьба по-своему распорядилась всеми, кто сейчас собрался в обшарпанном доме в Лемб-Корте, иные из них вспоминали; какое счастливое это было время, как приятны были их вечерние прогулки, и беседы, и нехитрые занятия у ложа выздоравливающего Пена. Майор проникся убеждением, что сентябрь в Лондоне очень хорош, и после не раз заявлял в клубах и в свете, что мертвый сезон и в городе можно провести приятно, необыкновенно приятно, ейбогу! Возвращаясь вечером к себе на Бэри-стрит, он дивился, как быстро прошло время — неужели уже так поздно? В Темпле он появлялся почти каждый день и, не жалуясь, одолевал длинную, темную лестницу, он заключил соглашение с поваром в клубе Бэя (сей артист не мог уехать из столицы, потому что в это время как раз печатался его знаменитый труд "Гастрономия"), и тот приготовлял вкуснейшие желе, бульоны, заливные и прочие блюда для больных, а Морган доставлял их в Лемб-Корт. Когда же доктор Бальзам разрешил Пену выпивать по стаканчику хереса, майор чуть ли не со слезами на глазах рассказал, что его высокородный друг маркиз Стайн, будучи в Лондоне проездом на континент, велел предоставить в распоряжение мистера Артура Пенденниса любое количество своего бесценного амонтильядо, преподнесенного ему самим королем Фердинандом. Вдова и Лора почтительно отведали этого знаменитого вина и нашли его слишком горьким, зато у больного сразу прибавилось от него сил, а Уорингтон заявил, что вино превосходно, и в шутливом послеобеденном тосте предложил выпить за здоровье майора, а потом — за лорда Стайна и всю английскую аристократию.
Майор Пенденнис без тени улыбки произнес ответную речь, в которой положенное число раз, если не чаще, употребил слова "сей знаменательный случай". Пен слабым голосом прокричал из своего кресла "ура!". Уорингтон учил мисс Лору восклицать "внимание, внимание!" и стучал по столу костяшками пальцев. Пиджен, подававший на стол, улыбался до ушей, и в разгар этого веселья явился со своим бесплатным визитом доктор Бальзам.
Уорингтон был знаком с Сибрайтом, и тот, будучи извещен о том, как используется его квартира, ответил чрезвычайно галантным и цветистым посланием. Его комнаты — к услугам прелестных жиличек; его кровать — в их распоряжении; его ковры — у их ног. Словом, все выказывали сердечное расположение к больному и его семье. Пена (и, разумеется, его матушку) — до глубины души умиляла такая доброта и благожелательность. Да позволено будет биографу Пена упомянуть о не столь давнем времени, когда его постигла такая же беда и провидение послало ему самоотверженного друга, заботливого врача и тысячу свидетельств поразительной, трогательной доброты и участия.
В квартире Сибрайта имелось фортепьяно (сей любитель искусств и сам на нем играл, из рук вон плохо; ему был даже посвящен романс — слова его собственные, музыка — его друга Леопольде Тренкидильо); и бывало, что вечерами Лора присаживалась к этой музыкальной шкатулке, как выражался Уорингтон, и, смущаясь и краснея (что очень к ней шло), пела простенькие, выученные дома арии и песни. У ней было сочное контральто, и Уорингтон, который сам не умел отличить одну мелодию от другой и числил в своем репертуаре всего один номер — "Боже, храни короля", в его исполнении более всего напоминавший крик осла, слушал ее как завороженный. Гармония была ему недоступна, но он мог следить за ритмом песен; и мог, с возраставшим день ото дня восторгом, смотреть на чистую, нежную, великодушную исполнительницу.
Интересно, с какими чувствами слушала эту музыку бледная девочка в черной шляпке, что стояла иногда вечерами под фонарем в Лемб-Корте, глядя вверх на открытые окна? Когда Пену наступало время ложиться, песни смолкали. В верхней комнате — в его комнате — зажигался свет. Вдова шла укладывать сына, а майор и Уорингтон садились сыграть в триктрак или в экарте; Лора иногда присоединялась к ним, а не то сидела подле, вышивая шерстью ночные туфли — мужские, может быть, для Артура, а может, для Джорджа или для майора Пенденниса; один из них отдал бы за эти туфли все на свете.
