У изголовья кровати Джордж обнаружил новенькую Библию, а в ней — письмо, в котором вдова писала, что, не найдя этой книги среди других, в комнате, где она провела много часов и где бог, услышав ее молитвы, сохранил жизнь ее сыну, она дарит другу Артура лучшее, что могла придумать, и умоляет его хоть изредка ее читать и хранить ее как знак уважения и симпатии благодарной матери. Бедный Джордж удрученно поцеловал книгу, как раньше цветы; и утро еще застало его за чтением этих вещих страниц, которые стольким израненным сердцам, стольким нежным и преданным душам служили укреплением в горе, прибежищем и надеждой в несчастье.
Глава LV
Фанни лишилась своего занятия
Как мы уже знаем, добрая Элен безраздельно завладела и своим больным сыном, и его шкафами и ящиками со всем их содержимым, будь то рубашки, которым не хватало пуговиц, или чулки, которые требовалось заштопать, или — как ни больно это признать — письма, которые валялись среди этих предметов туалета и на которые кто-то должен же был ответить, пока сам Артур по слабости здоровья не мог этим заниматься. Быть может, вдовой руководило похвальное желание проникнуть в страшную тайну, связанную с Фанни Болтон, — тайну, о которой она ни слова не проронила сыну, хотя все время о ней думала и неимоверно ею терзалась. Она велела отвинтить от наружной двери медный молоток, справедливо полагая, что двойной стук почтальона будет беспокоить больного, и не показывала ему писем, приходивших на его имя то от назойливого башмачника, то от шляпника, которому "в будущую субботу предстоит крупный платеж, а посему он будет очень обязан, если мистер Пенденнис соблаговолит рассчитаться…" и т. д. Подобных документов на долю щедрого и беспечного Пена доставалось хоть и не очень много, но все же довольно для того, чтобы встревожить его до щепетильности аккуратную мать. У нее были кое-какие сбережения: поразительное благородство, проявленное Пеном, и собственная бережливость, дошедшая при ее простом и замкнутом образе жизни почти до скупости, позволили ей отложить небольшую сумму, из которой она теперь была счастлива уплатить долги своего любимца. На таких условиях многие достойные молодые люди и уважаемые читатели согласились бы, вероятно, показать свою переписку родителям; и, пожалуй, нет лучшего доказательства того, что дела у человека в порядке и совесть чиста, чем его готовность в любую минуту впустить почтальона. Благо тому, кого стук в дверь наполняет радостью. Праведник ждет его с нетерпением; грешник его страшится. Таким образом, мисс Пенденнис сделала вдвойне доброе дело: избавила больного сына от необходимости вздрагивать при каждом стуке в дверь и отвечать на письма.
По-видимому, в шкафах и комодах молодого человека не нашлось ничего, что порочило бы его или проливало свет на историю с Фанни Болтон, ибо вдова была вынуждена спросить у своего деверя, известно ли ему что-нибудь о мерзостной интриге, в которой замешан ее сын. Однажды в Ричмонде, когда Пен и Уорингтон сидели на террасе, она призвала майора на совет и выложила ему свои сомнения и страхи, во всяком случае, те из них (ибо она, как свойственно людям, не сказала ему всего, и, думается мне, ни один мот, у которого просят список его долгов, ни одна модница, чей муж пожелал видеть ее счета от портнихи, еще не представили их в полном виде) — повторяю, те из своих сомнений, какие сочла возможным ему поведать.
Итак, когда она спросила майора, какой линии ей придерживаться в этой ужасной… этой отвратительной истории и насколько он о ней осведомлен, — старый джентльмен скорчил гримасу, которую можно было принять и за улыбку; бросил на вдову быстрый взгляд; снова вперил глаза в ковер и затем проговорил:
— Дорогая сестрица, я не знаю об этом решительно ничего; и ничего не желаю знать; и, раз уж вы спрашиваете моего мнения, считаю, что и вам лучше ничего об этом не знать. Молодые люди всегда одинаковы; и, ей-богу, сударыня, если вы думаете, что наш мальчик — Иос…
— Избавьте меня от этого, прошу вас, — надменно прервала его Элен.
— Дорогая моя, позвольте вам напомнить, что не я начал этот разговор, — сказал майор с учтивейшим поклоном.
— Я не могу слышать, когда о таком грехе… таком страшном грехе говорят в таком тоне, — сказала вдова, и на глазах у нее выступили слезы досады. — Мысль, что мой сын мог совершить такое преступление, для меня нестерпима. Иногда мне кажется — лучше бы он умер, чем дойти до такого. Не знаю, как я и сама-то не умерла, майор Пепденнис: меня убивает мысль, что сын такого отца… мой мальчик, которого я помню таким хорошим… таким благородным!.. Мог так низко пасть, что… что…
— Что позабавился с маленькой гризеткой, так, моя дорогая? — договорил майор. — Честное слово, если бы все матери в Англии умирали оттого, что… Ну, не буду, не буду. Ради бога успокойтесь, не плачьте. Не могу видеть женских слез… никогда не мог. Но откуда вы взяли, что произошло что-то серьезное? Артур вам что-нибудь говорил?
— Он молчит, а это еще хуже, — всхлипнула миссис Пенденнис, прижав к губам батистовый платочек.
— Ничего подобного. Есть вещи, моя дорогая, о которых молодой человек не станет говорить со своей матерью, — деликатно заметил майор.
— Она к нему писала! — воскликнула Элен, не отнимая платка от губ;
— До того как он заболел? Вполне возможно.
— Нет, после, — выдохнула скорбящая мать из-под батистовой маски. — Не до того… то есть я так думаю… то есть я…
— Значит, после; и вы… понятно. Когда он был так болен, что не мог читать свою почту, вы, очевидно, взяли это на себя?
— Я самая несчастная мать на свете! — воскликнула безутешная Элен.
— Самая несчастная мать на свете, потому что сын у вас не монах, а мужчина? Берегитесь, сестрица. Если вы утаили от него какие-нибудь письма, вы могли этим очень себе повредить; зная нрав Артура, я убежден, что это может привести к размолвке, о которой вы всю жизнь будете жалеть; к размолвке куда более существенной, нежели тот… тот пустяк, который ее вызвал.
— Письмо было только одно, — простонала Элен, — и совсем коротенькое… всего несколько слов. Вот оно. О, как вы можете говорить об этом такими словами!
Когда бедняжка сказала "совсем коротенькое", майор почувствовал, что и вовсе не может говорить: его душил смех, хотя муки несчастной возбуждали в нем искреннюю жалость. Каждый из них смотрел на дело по своему, сообразно своим понятиям о нравственности, а у майора, как известно читателю, эти понятия были далеки от аскетизма.
— Я вам советую, — заговорил он уже вполне серьезно, — снова запечатать письмо — такие послания обычно заклеивают облатками, — и убрать вместе с другими письмами Пена, а когда он их потребует — отдать. Если же запечатать не удастся, скажем, что вскрыли нечаянно, думали, что это счет.
— Я не могу лгать моему сыну, — возразила вдова.
Злополучное письмо было бесшумно сунуто в почтовый ящик за два дня до их отъезда из Темпла, и Марта отдала его миссис Пенденнис. Та, разумеется, никогда не видела почерка Фанни, но, взяв письмо в руки, сразу догадалась, от кого оно. Это письмо она подстерегала с первого дня. Чтобы не упустить его, она вскрыла несколько других писем. Мерзкий листок бумаги и сейчас осквернял ее ридикюль. Она достала его и протянула деверю.
— "Артуру Пенденису, эскв.", — брезгливо прочел он слова, написанные робким, неуверенным почерком. — Нет, сестрица, дальше я читать не буду. Но вы-то письмо прочли, вот и расскажите мне, что в нем есть. Только молитвы о его здоровье с ошибками в правописании? И что ей хочется его увидеть? Ну, это вполне безобидно. И раз уж вы… — тут майор в свою очередь немного смутился и сделал постное лицо, — …раз уж вы, дорогая, просите меня рассказать, что я знаю, — так и быть, могу сообщить вам, что… гм… Морган, мой лакей, навел кое-какие справки и… гм… мой друг доктор Бальзам тоже этим интересовался… и выяснилось, что эта особа была без ума от Артура; что он однажды купил ей билет в Воксхолл и водил ее туда гулять — это Морган узнал от одного нашего старого знакомого, от одного джентльмена-ирландца, который в свое время едва не удостоился чести сделаться вашим… словом, от одного ирландца; что отец этой девицы, человек неуравновешенный и к тому же пьющий, избил ее мать, а та, с одной стороны, продолжает уверять мужа, что ее дочь ни в чем не провинилась, а с другой стороны, сказала Бальзаму, что Артур поступил с ее бедной девочкой, как последний негодяй. Таким образом, тайна остается нераскрытой. Вам желательно прояснить ее? Давайте, я спрошу Пена, он мне сразу скажет, это же честнейший малый.
— Честнейший? — гневно переспросила вдова. — Ах, братец, это ли зовется честностью? Если мой сын виноват, он должен на ней жениться. Я бы сама на коленях стала просить его об этом.
— Да вы рехнулись! — взвизгнул майор; но, вспомнив кое-какие эпизоды из прошлого Артура и Элен, вдруг понял, что, если Элен обратится к сыну с такой просьбой, он и впрямь женится: он такой взбалмошный, такой упрямый — ради женщины с него станет совершить любую глупость.
