— Того, что есть у меня, на двоих хватит с избытком, — сказала Наталья, вся светясь от столь неожиданного счастья, — если говорить об имении… А если говорить о любви… так и любви мне хватило бы на нас обоих! Потому что… потому что она переполняет меня. Как же я люблю тебя!
— Так значит… да?
— Да! Мой любимый…
И ничего больше не нужно было говорить…
Вскоре Наталья посвятила князя в свои тайны планы, и он, хорошенько подумав, сказал:
— Конечно, авантюра опасная… Но при везении может и получиться. Об одном тебя умоляю: дождись меня. Или… или отправимся вместе в Любимовку, а оттуда сразу и в столицу — понимаю, что ждать ты не можешь. Вольную для Маши получить бы… а там посмотрим.
…Ночь застала в пути. Наталья, прикорнув в уголке, закутавшись в теплую шаль, крепко спала, Павел Дмитриевич сидел, крепко задумавшись… И вздрогнул от залихватского свиста — ему ль его не знать! Быстро достал дорожные пистолеты, весьма неучтиво толкнул локтем Наталью — руки были заняты.
— Просыпайся, голубушка!
Наталья как ребенок протерла кулачками глаза:
— Что-то случилось?
Ответом был резкий толчок, — остановили карету, — вопли насмерть перепуганного связываемого кучера, выкрики лихих людей… А что произошло дальше, Наталья и понять не успела. Павел сам распахнул дверцу и выпустил весь заряд в нападающих. Потом выудил откуда-то длинный кинжал, и кинулся из кареты в ночную тьму. И тут дверцу с той стороны, где так уютно устроилась Наталья, вышибли могучим плечом, кто-то потянулся к девушке с явным намерением выволочь ее наружу, явно не подозревая, что и сидящая в карете девица в дороге со своим любимым пистолетом (фамильный, память об отце), не расстается… Наталья сначала пальнула, — человек упал на землю с громким стоном, — и уж только тогда — испугалась. Выбралась из кареты, едва не споткнулась о тело раненого ею разбойника. Ее передернуло.
Под тенью густых елей ощущалось какое-то движение. Наталья, приглядевшись, поняла, что это Павел вступил в рукопашный бой с одним из нападавших, и теперь они, крепко-накрепко вцепившись друг в друга, катаются по земле. Кроме них никого поблизости не было. Еще одного тела, безжизненно на земле распростертого, Наталья не заметила. Павел явно одолевал. Вот он уже впечатывает противника в землю, схватив за горло, а тот хрипит:
— Пощадите!
— Кто таков? — вопросил князь Мстиславский.
— Бахрушина мы люди, Артамона Васильевича…
— Как — Бахрушина? Что он, мошенник старый, гнездо разбойничье держит?
— Мы крепостные его!
— Ах вот как!
Павел расхохотался.
— А далеко пошел Артамон Васильевич! Ладно, поднимайся и проваливай! Бахрушину поклон.
Разбойник, молодой парень, потрепанный и помятый, с трудом поднялся, держась за горло.
— Мне теперь все одно… — пробормотал он. — Барин убьет, коли узнает, что я проболтался.
— Не узнает. А вообще стоит убить тебя, сам ты душегуб! Не так ли?
— Ох, барин…
— Ладно. Натальюшка, ты здесь, родная? С тобой ничего не случилось?
Она покачала головой, губы ее дрожали.
— Там… — она показала рукой. — Там раненый… а может, уже умер. Я стреляла в него…
— Умница! А как же было не стрелять-то. Я одного, вон, тоже уложил, а другого ранил легко — убежал. Ничего. Эй ты, стой! Куда побежал! Сейчас догоню и придушу. Живо, развязывай нашего кучера! А затем разберись, кто из сотоварищей твоих жив, и помоги им. Тебе Господь сейчас руку протянул, понял?
Тот кивнул. Кажется, и впрямь понял.
— Ни разу до этого, что ли, так вот не получали?
— Ни разу, барин!
— Ну и ну!
Меж тем кучер, хоть и не вполне оправившийся от испуга, но дело свое крепко знавший, уже готов был продолжать путь. Павел усадил Наталью в карету.
— Однако ты великодушен, — пробормотала она. — Любой на твоем месте попытался бы отправить этого молодца в острог…
— На дознание? Может быть, на пытку? Натальюшка, сам пройдя через это, никому другому, кто б он ни был, подобного не пожелаю.
— А… Бахрушин? Как же так? Ты ведь знаешь его?
— Знал…
— Так это ж родной дядя Петруши. То есть Белозерова Петра Григорьевича…
— Как?! — Павел ахнул. — Жениха твоего бывшего, что ныне на дочери моей жениться собирается?
— Да.
— Однако… такого родства я дочери своей не желаю. Разобраться бы надо, что к чему… Впрочем, сейчас главное — на волю ее вызволить.
— Скоро уж приедем.
— Да, знаю… Мне ли сих мест не знать…
Дивным образом получилось — Наталья с Павлом в двери, а отец Сергий — из дверей. И очень перепугался батюшка, когда высокий господин кинулся к нему, и вместо того, чтобы благословение попросить, начал душить его в объятьях.
— Отец Сергий! Вы ли это, батюшка? — восклицал господин при этом. — А я-то думал, грешным делом, уж не потянули ли и вас на розыск, как меня тогда…
— Павел Дмитриевич! — ахнул батюшка. — Дивны дела Твои, Господи! Живы! Уж вас-то никто и не чаял вновь увидеть. А вы живы! Слава Тебе, Боже! Да мне вон барышня сказывала, однако чтоб вот так вас встретить… ваше сиятельство…
— Помниться, батюшка, Павлушей вы меня звали.
— Так ты тогда и был Павлушей, а сейчас поглядите-ка… Где пропадать изволил?
— Сперва в Сибири, потом в разбойники пошел, а затем — в монахи.
— Шутишь? — отец Сергей недоверчиво покачал головой.
— Ох, нет!
— Да что ж мы в дверях чужого дома толкуем? Ты к Степану Степанычу, другу старому?
— К Степанычу… По делу, да дело-то какое… Приеду к тебе, батюшка, исповедываться придется.
— Так милости прошу! Прямо сегодня дела завершай, да на ночлег ко мне. Места у меня много… И вы, Наталья Алексеевна, не откажите, сделайте милость. Места на всех хватит. Давеча барышня Шерстова гостила…
— Непременно, батюшка, непременно! А сейчас помолись обо мне и рабе Божией Марии.
— Марии?
— О Машеньке любимовской речь, — пояснила Наталья.
— Вот как?
— Она дочь моя, — тихо сказал Павел.
У отца Сергия округлились глаза.
Тут показался слуга, которого Наталья, пока Павел обнимался с батюшкой, послала к барину с докладом, и объявил, что Степан Степанович просит…
— Все, Павлуша, не смею задерживать, — сказал отец Сергий. — А в гости жду сегодня непременно.
— Благодарю, батюшка. Тогда и поговорим.
Отец Сергий благословил обоих.
В комнате Любимова находился Митя. В последнее время он почти не покидал больного, Степан Степанович и не отпускал его от себя. Казалось, что единственная душа живая, какую желал бы он при себе иметь, был юный иконописец. Обосновавшись в закутке в углу, там же устроив себе и постель, Митя постоянно был при Любимове и исполнял все его желания, научившись понимать их по жестам. Сам он по-своему привязался к больному, ухаживал за ним, читал ему каждый день Священное Писание и Псалтирь, рассказывал о монастырской жизни, так, как сам ее понимал. Любимов слушал очень внимательно. После этого тихо засыпал, а Митя в своем закутке принимался писать образ Архангела Михаила. Но просыпался Степан Степанович всегда в большом беспокойстве, что уж там ему снилось, неизвестно, но он жестом призывал к себе Митю, брал его за руку и долго с мольбой, с болью, и с каким-то вопросом смотрел ему в глаза.
— Исповедываться вам как-либо надо, Степан Степанович, — тихо говорил Митя. — Душу облегчите, Бог знает, может, и послабление будет в болезни. А коли нет, все одно, как же это без исповеди-то? Пригласить отца Сергия?
Любимов все молчал да хмурился, но вот, наконец, после очередных таких уговоров кивнул головой: пригласить! И бумагу жестами попросил, и принялся что-то выводить на ней подвижной правой рукой. Митя понял: грехов исповедание.
Отец Сергий приехал поспешно и долго не выходил от больного. А когда вышел наконец, и Митя, вернувшись в комнату, вопросительно глянул на Любимова, то вновь увидел в глазах его слезы, но выражение лица Степана Степановича было уже иным — спокойным и умиротворенным. И как будто бы надежда во взгляде…
Тут и появился Павел Дмитриевич.
— Куда вы, сударь? — шепотом осведомился Митя, самовольно останавливая его в дверях. — От Степана Степановича только что вышел священник и…
— Вот и хорошо, что священник, — оборвал Мстиславский, отстраняя Митю.
— Пропусти его, Митенька, — услышал юный иконописец голос Натальи и поспешно обернулся на этот голос.
— Это Маши касаемо, — продолжала Наталья. — Поклон тебе от нее…
Тут уж Митя совсем растерялся.
— Проводи меня в гостиную, — попросила его Вельяминова…
Степан Степанович часто мигал, глядя на Мстиславского. Видно было, что он силится вспомнить, кто этот человек, лицо которого ему вроде бы знакомо, но вспомнить не получается.
— Не узнаешь, Степан? — Павел вздохнул. — Пашку Мстиславского не узнаешь?
