– Ладно. Обращусь к Литовченко. Уж он-то мне не откажет.
Стоило Вересню упомянуть вслух фамилию и.о. начальника убойного отдела, как в кармане его пиджака раздались первые такты замшелой, но не потерявшей своей актуальности песни «Wonderful Life» – именно этот рингтон Литовченко сам выбрал для себя в начале их дружбы.
– Ну вы где, бродяги? – протрубил капитан в трубку.
– А вы?
– Мы – по Ростову Великому гуляем с фройляйн Нойманн. Как и собирались. Тебя-то ждать или нет?
– Не знаю. Но думаю – вряд ли получится.
– Ага. – Литовченко хмыкнул. – Ну ладно тогда.
– Даже не спросишь, что у меня случилось?
– Очередная запендя. Что ж еще. Хоть не убийство?
– Убийство, – вздохнул Вересень.
– У меня тут тоже… – Литовченко перешел на шепот. – Похожая ситуация. Вопрос жизни и смерти.
– Что еще за хреновина?
– Не хреновина, а хочу с ней объясниться.
– С Мишей?
Литовченко уже давно неровно дышал к полицейскому комиссару из Франкфурта. После того, как она появилась в их с Вереснем жизни, бравого капитана как подменили. Он бросил волочиться за юбками, не назначал свидетельницам свидания в ближайшей пельменной; сжег свой стокилометровый донжуанский список, который вел с 1993 года, и ударными темпами изучал немецкий.
– Как думаешь, пошлет? Или есть надежда?
– Пошлет. Но надежда есть.
– Я тут Гейне подпряг. «Твои глаза – сапфира два» вызубрил, на языке оригинала. Как думаешь, клюнет?
– Надо было еще и Гёте подпрячь. Тогда бы точно клюнула.
– А так нет?
– Кто знает. Но надежда есть.
– Умеешь ты поддержать, Боря, – с тоской в голосе произнес и.о. начальника убойного отдела. – Может, и хорошо, что ты не явился. И не светись здесь, не порть мне харизму. Сиди, где сидишь…
– Сижу, сижу. Даже до Питера не доехал.
– А где застрял?
– Место называется «Приятное знакомство». Ну, да это тебе ни о чем не скажет… Так вот, застрелили здешнюю хозяйку. Некто Белла Романовна Новикова.
– Погоди-ка… – засопел Литовченко, – Она случайно не лесом занимается? Конторка «Норд-Вуд-Трейд»? Не?
То, что капитан назвал «конторкой», а Карина Добрашку – «корпорацией с миллиардными оборотами», действительно существовало под вывеской «Норд-Вуд-Трейд». И Вересень в очередной раз поразился тому, как тесен бывает мир. И как нити самых разнообразных случайностей, сплетаясь между собой, образуют полотно железной закономерности бытия.
– Ну… Вроде кого.
– Не поверишь, Боря! Этот «Норд-Вуд» – мое первое дело! Хе-хе! Тогда конторкой ее муж заправлял, пока не грохнули. Бандитские разборки, лихие девяностые. Заказчиков мы быстро вычислили, да только не ухватить было. Ну, да жизнь потом все на места расставила, кое-кто следом тоже пулю схарчил. А кое-кто так и проскочил в новое время безнаказанно. Надо же… Выходит, теперь и вдовицу прибрали? А я думал, закончилась дележка, устаканилось все. Не фига, долбанутые на марше. А вообще тетка мощная была…
– Да, так все и говорят…
– Э-э, нет. Это я тебе говорю. На похоронах мужа ни одной слезинки не пролила, сам видел. Спокойная как удав у гроба стояла. Уверен был тогда – сметут вдовицу, а хрен. Она потом где-то еще всплывала, в каком-то деле… Его уже не я вел, так что ничего конкретного сказать не могу. Не вспомнить сейчас. Но если вспомню – позвоню. Так думаешь, нужно было с Гёте начинать? Или по нашим ударить, чтобы наверняка? Есенин там… Блок, Сан Саныч. Или Эдуард Асадов?
– Не спец я в любовных отношениях, Витя! Хватит меня мучать! – взмолился Вересень.
– Зато – видный теоретик. Хе-хе.
– Извини, у меня параллельный звонок.
– Понял. Мандарину привет.
Параллельный звонок.
Это была чистая правда, а вовсе не желание слить влюбленного милягу-капитана. Номер на дисплее ни о чем не говорил Вересню. Втайне он надеялся, что звонит кто-то из мощной и хорошо экипированной следственной группы, которая с минуты на минуту должна постучать в ворота «Приятного знакомства». Но надежда на это оказалась еще более призрачной, чем надежды Литовченко затащить в постель полицейского комиссара Мишу Нойманн посредством декламации стихов.
Звонил Калязин из Краснофлотского:
– Товарищ Вересень? Это лейтенант Калязин. Докладываю. Я тут переговорил с одним местным умельцем и вроде как спецтранспортом разжился. Выезжаю к вам.
– Хорошо, лейтенант. Жду вас.
Все то время, что Боря разговаривал по телефону – сначала с Литовченко, а затем с Калязиным, – он изучал разложенные на столе стикеры. Смысл написанного в них был неясен, а попытки хоть как-то классифицировать приводили только к одному неутешительному выводу – это всего лишь набор слов.
ФАРФОР ХАРАКТЕР
БИЛЕТ ПОЕЗД
КУРТКА КОЛЬЦО
ВЕСНУШКИ УТРО
ПАКГАУЗ ГЛАЗА
Глядя на четкие, выведенные бестрепетной рукой печатные буквы, Вересень чувствовал себя как при прохождении теста на IQ, который начинал бесчисленное количество раз – и столько же раз проваливал. Если верить результатам, то состояние вересневского разума было весьма плачевно и соответствовало состоянию разума олигофрена в степени дебильности. Максимум, на что он был бы способен при подобном раскладе, – клеить коробочки и складывать спички в спичечные коробки, развивая мелкую моторику.
Включи логику! – призвал Боря сам себя. Ведь все же очевидно. Характер может быть хрупким, как фарфор. Да и у фарфора имеется свой характер, иногда – национальный: немецкое изделие ни за что не спутаешь с китайским!..
Спутаешь, еще как, только маркировка и спасает.
С билетом и поездом все тоже более или менее понятно: чтобы сесть в поезд – надо купить билет. Но что общего между курткой и кольцом? Или это – десантная куртка, а кольцо от парашюта? Пакгаузу все равно где стоять: в аэропорту, или просто в порту, или у железной дороги. Но за ним как за помещением, где хранятся грузы, всегда присматривают. Поскольку грузы частенько бывают ценными, а за ними нужен глаз да глаз.
Теперь веснушки. Иногда они случаются с людьми. Иногда веснушек бывает очень много, и они не умещаются на лице, и переползают на плечи, руки и даже тело. Софья Леонидовна Новикова, так похожая на голливудскую актрису Джулианну Мур…
О-о-о!!!! Вот Вересень и вспомнил, кого именно напоминала ему рыжая жена Баритона. Актрису, ну конечно. Не сказать, что сходство было таким уж поразительным, но общее между Соней и Джулианной, несомненно, имело место, и зиждилось оно на веснушках. И еще на чем-то совершенно неуловимом, свойственном всем красивым и незаурядным женщинам.
А еще всех красивых и незаурядных женщин объединяет то, что они никогда даже не взглянут в сторону Вересня.
Вздохнув, Боря перешел к следующему стикеру. Исповедующему совершенно иную логику и иной порядок.
БАЛЛАСТ
БАЛЕТ
БЕГОНИЯ
БОЛЬ +
КОЛИБРИ +
КОРРИДА
КОФЕМОЛКА +
ЛАКРИЦА
ЛАМАНТИН +
ЛИБРЕТТО
ЛЮБОВЬ
МОТОЦИКЛ +
ОКСЮМОРОН +
ШАПКА
ЩАВЕЛЬ
ЭБОНИТ
ЯБЛОКО
Алфавитный порядок и отсутствие общих признаков у рядом стоящих слов намекали на то, что они просто выписаны из словаря. Для чего? Тут Вересень вспомнил о болезни Беллы Романовны. Что, если таким образом старуха пыталась удержать в памяти их значение? Не дать себе забыть, что на свете существуют ламантины и лакрица.
– Ламантин – это ведь зверь такой? – поинтересовался Вересень у Мандарина. – Что-то вроде тюленя, нет?
– Маа-ауау-уу! – ответил дурацкий парень, что должно было означать: не совсем тюлень, но похоже. Поинтересуйся у морских биологов, если уж так припекло.
Старуха Новикова наверняка разбиралась в ламантинах намного лучше Вересня и Мандарина, иначе возле этого слова не стоял бы плюс. А вот рядом с любовью никакого плюса не было.
Покончив со словами, Вересень сосредоточился на цифрах. И сразу утонул в их бессмысленном нагромождении. Более или менее понятной оказалась часть таблицы умножения, отвечающая за семерки. Она была приведена полностью, от 7 × 1 до 7 × 7, все остальное представляло собой вольные четырех-, пяти– и десятизначные комбинации, пару раз встретились и одиннадцатизначные. В какой-то момент Боря устал бороться с арифметической ахинеей и приступил к десерту: листку со схемой. Посередине листка легкими штрихами был нарисован прямоугольник, а вокруг него расположились имена.
БЕЛЛА
ВИКТОР
ИЗАБО
АНАТОЛИЙ
СОФЬЯ
АННА
АРТЁМ
Одно имя из этого списка не говорило Вересню вообще ни о чем – Изабо. А об Артёме он знал только то, что это младший сын Софьи, шестилетний мальчик, который тоже приехал сюда с родителями и сестрой. Дабы не травмировать ребенка происходящим, его с утра усадили за просмотр мультиков.
