– Ну и как прошло дежурство, Артур? – спросил сыщик, пустив к потолку первую порцию дыма.
– Пришлось повозиться с замком на дверях черного хода, но потом все прошло нормально, даже поспать удалось. Урывками, правда, – на скуле Гастингса набирал силу небольшой прыщик. Осуждающе на него поглядывая, Пуаро поинтересовался.
– А где вы расположились?
– Сначала сидел внизу на ступеньках, напротив парадной двери. Она открывается изнутри, и случись что, я мигом мог достигнуть апартаментов мадам Пелльтан. Посидев около часа, поднялся наверх посмотреть второй этаж. И в фойе, как раз над гостиной мадам, к своему удовольствию обнаружил приличный диванчик…
– И, ничтоже сумняшеся, на нем устроился…
– А что? Да, устроился, но уже после того, как осмотрел помещения.
– Что-нибудь особенное обнаружили?
– Как вам сказать, Эркюль…
– Прямо скажите, Артур, прямо.
– Если прямо, то четвертый номер – он справа от фойе – уставлен мебельной рухлядью, свезенной, наверное, со всего санатория. В третьем номере, слева от фойе, все на месте. И еще я там, кажется, видел…
Гастингс, недоговорив, испуганно оглянулся. Пуаро, вытянув шею, посмотрел ему за спину. За ней никого не было, кроме персонажей картины Эжена Делакруа «Битва при Тайбуре», индифферентно висевшей на стене.
– Что вы еще видели? Из вас, скаут вы наш, слова не вытянешь! – Пуаро с утра хотелось горячего шоколаду с… с мясными пирожками, да, именно, с мясными пирожками. Дернув три раза шнурок звонка, он получил бы их с подноса Аннет Маркофф вместе с парочкой тепленьких еще эльсинорских сплетен. Однако делиться всем этим с Гастингсом ему не хотелось, и потому шнурок остался нетронутым.
– Еще на полу, как раз под крюком для люстры, лежало что-то вроде удавки, – продолжил капитан, вернув голову в прежнее положение. – Как только я ее увидел, мне стало казаться, что за моей спиной, как бы я не поворачивался, висит, покачиваясь, висельник…
– И это все?
– Нет, у него на груди висела еще табличка с надписью: «Сафо, Сафо, как ты могла?..»
– То есть вам показалось, что на груди привидевшегося вам висельника висит табличка с такой надписью?
– Пуаро, я могу поклясться, что я это видел!
– В воображении?
– Ну да, а где же еще? Вы знаете, – добавил капитан, подумав, – сейчас я вспомнил, что кто-то рассказывал мне о таком же видении. И это кто-то говорил мне, что повесившегося студента звали Леон Клодель.
– Мегре вам об этом рассказывал. Мегре, называвший вас Люкой. Вы ведь проводили вместе с ним какое-то расследование?
– Мегре? Я проводил вместе с ним расследование? Не помню… – подумав, покачал головой де Маар. – Нет, не помню. Потому что перед вашим появлением в Эльсиноре у меня в очередной раз пропала записная книжка. А без нее я – памятная зебра.
– Памятная зебра?! – несказанно удивился Пуаро.
– Ну да. Зебра с узенькими белыми полосками «Помню» и широкими черными «Не помню».
– Странно, – задумчиво покрутил Пуаро ус. – В этом санатории, похоже, все зебры. И потому никто не помнит Аслена Ксавье, считавшего себя дивизионным комиссаром Мегре. И, соответственно, никто не знает, чем он занимался. Рассказывайте, что еще видели в доме мадам Пелльтан.
– Что еще видел? Ну, если вам это интересно, пол обоих номеров – 3-го и 4-го – покрыт кошачьими следами. И следами женских туфелек небольшого размера, принадлежащими, видимо, мадмуазель Люсьен.
– А как насчет полтергейста?
– С полтергейстом все нормально, – махнул рукой капитан. – Лестничные ступеньки поскрипывали, как будто по ним взад-вперед ходили приведения, дверь шкафа, стоявшего в гостиной 3-го номера, пару раз открывалась, пока я не обездвижил ее бумажным клином. Потом, часа в три ночи, там же со стены упала картина, тут же с грохотом откинулась полка секретера, а уже под утро с одной из стен – шлеп!!! – сорвались обои. Все это мало меня страшило, но вот огромный старинный стол, оккупировавший гостиную, едва не доконал.
– Вас?! Доконал? – удивился Пуаро.
– Да, меня. Понимаете, он, расшатанный, переминался с ноги на ногу, цокая, как подкованная лошадь на мостовой, на паркете в данном случае. Представляете себе мои чувства? В полумраке, посреди большой пыльной комнаты – это от пыли у меня прыщик, на который вы не перестаете пялиться…
– Что вы, Гастингс, я только что его заметил!
– В общем, представьте, в полумраке, посреди большой комнаты стоит стол, цокает себе в тишине, изредка прерываемой падением полок и обоев, скрипом двери? Представили?
– Представил, – посмотрел Пуаро на прыщик.
– А теперь напрягите воображение и увидьте на нем большую куклу…
– На столе?
– Да.
– Она лежит?
– Нет, сидит лицом к вам. Сидит и щупает ваше лицо своими идиотски круглыми голубыми глазами.
– Представил. Жуткая картина. Висельник висит, пол покрыт следами кота, несомненно, черного. Половицы скрипят, стол топчется, на нем – кукла с расширившимися от страха глазами.
– Совершенно верно, расширившимися от страха зенками. Чтобы вконец не запаниковать, я решил изучить это непознанное явление, я имею в виду топтание стола, стал на четвереньки и полез под него. Предварительно, конечно, затворив куклу в плательном шкафу.
– И что вы увидели под столом? – Пуаро был заинтригован.
– Две противоположные ножки у него были короче. Вот он и переминался в токах воздуха. Полагаю, что для помещения, в котором никто не живет, это нормально.
– Я тоже так считаю, – проговорил Пуаро, о чем-то размышляя. – Может быть, мой друг, отложим визит к профессору да вечера? Ведь вам нужно выспаться?
– Знаете, Эркюль, чувство, что должно произойти что-то дурное, меня не оставляет. И потому давайте сделаем визит прямо сейчас.
– Согласен… – Пуаро смотрел на Гастингса изучающим взглядом.
Капитан поправил узел галстука, пригладил волосы, глянул в стенное зеркало, спросил:
– Что вы на меня так смотрите?
– По-моему, мой друг, вы мне не все рассказали. Я вижу, что-то еще вас распирает.
– Я даже не знаю… – замялся Гастингс, – этот чертов дом… Пуаро, вы будете иронизировать…
– Не буду. Слово джентльмена.
– Тогда слушайте. В середине ночи мне приснился странный сон. Нет, не подумайте, я мало спал. Он как-то мельком приснился, может быть, в одну секунду в меня вошел…
– И что вам приснилось? Висельник?
– Отнюдь. Помните историю? Розетты фон Кобург?
– Помню. Ее, кажется, задрали волки, – заскучавший Пуаро подошел к стенному зеркалу, водя подбородком из стороны в сторону, стал рассматривать лицо – засалилось, не засалилось?
– Да… я все это видел. Во сне. Как наяву, – повернулся к нему Гастингс.
– Интересно. И что же вы видели? – Пуаро, приблизив лицо к зеркалу, сосредоточенно вытирал лоб платочком.
– Она была привлекательна в свои тридцать с небольшим лет…
– Я думаю. Если сам премьер-министр обратил на нее высочайшее свое внимание, – вернулся Пуаро на свое место.
– Весьма привлекательной и женственной…
– Полагаю, от этого сна у вас случилась поллюция? Вы об этом хотели мне рассказать?
– Да нет, что вы! Какие поллюции при моей… при моей диете?
– Я шучу, Гастингс. Так как все это случилось?
– Что случилось?
– Ну, при каких обстоятельствах ее задрали волки?
– За какое-то время до своей трагической кончины она узнала от врача клиники, что смертельно больна. Я видел этого человека, как вижу сейчас вас… Обыкновенный, но с живыми глазами, оживлявшими рябоватое лицо. Он пришел к ней, в «Дом с приведениями»…
– По преданию Розетта фон Кобург проживала в «Трех дубах», – вставил Пуаро, раздумывая, начать ему позевывать напоказ или подождать с этим.
– Нет, она жила в «Доме с приведениями». На втором его этаже, в четвертом номере. Так вот, врач пришел и все рассказал. Что последние три недели жизни ее будут мучить невыносимые боли, что ее придется накачивать морфием, что ей придется стать свидетелем своего медленного превращения в живой труп.
– Почему вы мне это говорите? – воскликнула Розетта, отвернувшись, чтобы доктор не увидел выступивших слез. Где-то в лесу выли волки, над соснами сверкали звезды…
– Вы так говорите, как будто эту историю ввели в ваш мозг под гипнозом, – вставил Пуаро, вперившись глазами в завороженные глаза Гастингса.
– Мне самому так кажется. Этот дом насыщен мистикой, как водой море…
– Ну и что ответил доктор бедной женщине?
– У вас осталась две недели до этого, – сказал ей Пилар. – А за две недели, если пожелать, можно… можно насытиться жизнью…
– Насытиться жизнью? – обернулась она, готовая презирать. – Что вы имеете в виду?
– За две недели можно получить все…
– Все?..
– Да, все. Детство вы провели под пятой зловредной мачехи. Провели, не зная, что такое счастье, поцелуй и даже сытость. Треть взрослой жизни работали без интереса, треть ждали светлого будущего без надежды, какую-то душевно страдали, какую-то физически болели. Вы сами говорили мне при поступлении в санаторий, что счастливы были, до конца счастливы, всего лишь пару дней. А сейчас у вас есть целых две недели. Если хозяйски к ним отнестись, то можно почить, чувствуя себя изрядно пожившей.
