— Вообще-то ухожу. Прости, но мне действительно надо идти.
— Что, даже кофе с булочкой не выпьешь? Пойдем.
— Ни кофе, ни булочки.
— Ладно. Давай-ка я это заброшу — а потом отвезу тебя домой.
Джин хотела было отказаться — но из неподвижности воскресного утра было ясно, что либо она согласится с Дэном, либо будет добираться на своих двоих, и она вспомнила, что Вик говорила о пешей прогулке до Клеркенуэлла. Подумать только, сколько времени ей потребуется, чтобы добраться домой из — как, бишь, его? — Хокстона. Марк говорил, что будет дома к ленчу. А когда будет ленч?
— Хорошо, — сказала она мягко, пытаясь улыбнуться. У нее пересохло горло, горела кожа, ело глаза. Почему именно сейчас нет дождя?
Дэн побежал вверх, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз. Стоя на улице, она глотала прохладный воздух и, скрестив руки, взирала на свои сапожки, однажды уже испорченные, а потом испорченные снова, как она того и заслуживала. Левый был гораздо темнее правого, у него был дегтевый цвет нездоровых испражнений, и его покрывали безобразно зазубренные белые пятна, просачивавшиеся от подошвы. Может быть, подумала она, ей удастся их спасти, ступив еще в одну лужу, на этот раз правой ногой. Или это должна быть та же самая лужа — с ее особенной, существующей лишь к югу от реки, грязью с прожилками соли? Стрежень, подумала она, и на нее навалилась волна горя. Она услышала на лестнице Дэна — хорошо. Но его спуск был гораздо более медленным, возмутительно медленным, подумала она, готовясь разразиться гневом, а когда он появился, она увидела, почему: он нес огромную белую кружку горячего кофе.
— Черт, я ведь даже не знаю, с сахаром ты пьешь или без, — протягивая ей чашку.
— Я уверена, что он хорош, это здорово, — сказала Джин, ничего не сообщая ему о сахаре и обеими руками принимая цилиндр размером с вазу.
Усевшись в машину, она сделала несколько глотков и поняла, что должна поделиться. Не это имел он в виду, не прихватив чашки для себя? Она протянула ему кофе, плеснув немного в коробку передач, но он отказался, занятый неистовым переключением скоростей. (Джин ощутила эго, препятствующее законному пользованию тормозами.) Лицо у него было поразительно свежим, но в вождении определенно чувствовалась усталость.
Лондон выглядел так, словно в нем произвели эвакуацию. Пролегавший по задворкам маршрут, который выбирал Дэн, петляя по узким улочкам, вроде бы был ни к чему. Привычка, предположила она, а также желание продемонстрировать свои познания. Как будто она еще недостаточно с ними знакома, с Дэновыми познаниями. Джин неотрывно смотрела в окно. Да, познания, думала она, проливая кофе себе на платье уместно коричневого цвета, пока они тряслись на ухабах мимо каких-то мощеных извозчичьих дворов, о существовании которых она даже не подозревала. Дэн, разумеется, сдал бы экзамен, путешествуя по ее телу от A до Z, он знал все окольные пути и открытые площадки, мосты и набережные, полосы для длительной стоянки и эстакады, каналы и тупики — ни один из кварталов не был опущен на его карте. Если подумать, его маршрут определялся неким натренированным чувством, как будто он в продуманной последовательности продвигался через весь свой репертуар. Выдающееся исполнение, Джин должна была отдать ему должное. Выдающаяся услуга.
Они не разговаривали, и это казалось нормальным. На протяжении всей поездки он улыбался. Не выказать удовлетворения, подумала она. Ты только посмотри, как он обозревает свой самый последний кубок. А вот Джин не собиралась обозревать еще что-либо в этой машине. И, вероятно, ни в каком другом месте тоже.
— Ты великолепна, — сказал он в тишину, не отрывая глаз от дороги. — И настоящая красавица.
— Дэн, — сказала она, набравшись смелости и полагая, что позволила ему достаточно, чтобы называть его по имени. — Та фотография. Ты не можешь держать ее на своем экране.
— Не могу? — Он глянул на нее, уязвленный и разочарованный тем, предположила она, что это все, что имела она сказать о его маленьком сюрпризе, его продолжающемся восхвалении. — Тебе она что, не понравилась? Ты же там просто прелесть. Я хотел сделать тебе нормальную распечатку, на хорошей бескислотной бумаге. Сорок шесть на шестьдесят — думаю, на матовой. Превосходно получилось бы.
— Не то чтобы она мне не нравилась. И не то чтобы распечатка мне не нравилась: я просто не хочу, чтобы эта распечатка была. Хочу, чтобы ты ее стер. — Джин говорила медленно, тщательно подбирая слова, — она как будто обращалась с крыши к кому-то внизу.
— Я ведь не снимал твоего лица.
Джин покрылась глубоким румянцем. Она готова была окунуться в свой стыд с головой, она хотела этого, навечно.
— Да уж, проявил заботливость.
— Ты могла бы быть кем угодно.
— Да, понимаю.
— Я имею в виду фотографию — она может изображать кого угодно, из какого угодно времени, вот что так славно. Она может быть кем угодно. Женщиной каждого. Женщиной-мечтой.
— Понимаю, что ты хочешь сказать, Дэн. — Джин набралась терпения — она не похвалила его, а чувствовала, что он хочет похвалы, такой же, какую сам адресовал ей. — Она очень милая. И, да, она могла бы быть кем угодно. Только она не кто угодно. Она — это я, Дэн. Это я. — Она через силу издала сухой смешок. Он больше не улыбался. Не настаивай. — Послушай, гм, — начала она, понятия не имея, что скажет дальше. Ей хотелось быть понятой, вот и все. Тон ее был серьезен. — Это было великолепно — изумительно. Я благодарна тебе. По-настоящему. — Прозвучало ли это окончательно? — Мне надо купить молока. Пожалуйста, останови вон там, у газетного киоска.
Они были всего в двух кварталах от ее дома. Дэн послушно и мягко подъехал к тротуару. Повернувшись к ней, он положил ей руку на колено. Он собирался дать ей возможность договорить.
— Полагаю, сейчас мы расстанемся, — сказала она. — И, да, о кино я Марку ничего не говорила. Так что сам понимаешь.
— Не беспокойся. Я понимаю, — сказал он, глядя ей прямо в глаза и снова улыбаясь — доверительно и с желанием вызвать ответную доверительность. Должно быть, именно так он выглядел, когда впервые появился в офисе, спрашивая о работе. Глядя на его пышущие здоровьем черные волосы, спадающие со лба, она понимала, почему Марк его принял. У него не было и секундного замешательства, когда он сегодня утром посмотрел себе в глаза, подумала она. Вручая ему огромную чашку, она, почти уже освободившись, улыбалась более непринужденно, чем прежде. Дэн подался к ней и бодро, по-дневному поцеловал ее в уголок рта, но ничуть не оскорбительно, как будто они не делали ничего из того, чем занимались ночью. Хорошо. Он воспринял ее послание.
Она выскользнула наружу и захлопнула за собой дверцу. Когда она наклонилась, он по-прежнему подавался к ней, обвивая рукой подголовник пассажирского сидения, как будто уже нашел новую подружку. Хмурясь и улыбаясь одновременно, она коротко, короче некуда, помахала ему рукой и ступила на тротуар, отвернувшись и уходя прочь, прежде чем он скажет что-нибудь еще. Пройдя ниже по улице, она оглянулась, но его уже не было.
Альберт-стрит, 10:01. Джин, изнеможенная, мучимая похмельем, чувствующая боль во всех уголках тела, направилась наверх, чтобы открыть кран и наполнить ванну, затем сразу спустилась вниз, чтобы убрать молоко. Увидела мигающий красным индикатор автоответчика: восемь сообщений. Вероятно, все от Марка, недоумевающего: куда, черт возьми, она подевалась? Или, может, из полиции: ее просят заглянуть в участок и помочь им с их расследованием. Может, от Вик — до сих пор не ложилась. Джин загрузила кофеварку до самого верхнего уровня, на шесть чашек, даже не дав себе труда снять плащ. Нащупала в кармане карту памяти.
Цифровая камера Марка — она была у входной двери, где он ее подзаряжал, а потом, так же, как и телефон, забыл ее с собою взять. Уж торопился, так торопился, подумала она. Неужели это и вправду было только позавчера? Джин с трудом могла в это поверить. На этот раз она поднималась по лестнице медленнее, тянулась, хватаясь за перила. Она закрыла воду в ванной и с камерой в руках вернулась на кухню. Гнездо для карты памяти было пусто: достаточное для Джин доказательство того, что он ее прячет. Первым делом она налила себе чашку кофе и нажала на кнопку воспроизведения на автоответчике.
Сообщение один. 6:22. Бии-ип! Викрам. Ее на мгновение прошибло потом, когда она вспомнила, что у него есть ключ от этого дома. Затем она услышала сумбурное лепетание Майи, опоздавшей на поезд. Затем отметился Марк: «Привет, дорогая! С трудом верится, что я до сих пор здесь. Кто эти люди? Кто я? Позвоню тебе позже. Пока! Пока». Но пощечиной, возвращающей к реальности, стал для нее голос отца: «Привет, дорогая. Это папа, и уже очень поздно. Надеюсь, если ты не отвечаешь, то это значит, что ты в городе. Слушай, милая, порадуй своего старика звонком, хорошо? У меня есть кое-какие новости. Ничего страшного. Люблю, папа».
