Только сейчас, его по настоящему проняло. Сознание того, что всё происходит по настоящему и смерть будет тоже настоящей, возвратило в его ум страх. Упирающаяся в живот фляжка, мешала ему вжаться сильнее, и казалось, он — прекрасная мишень для пулеметчика.
— Акимце-ев! Работай!
Вадим не услышал выстрела снайпера, только пулемёт внезапно заглох, словно поперхнулся, и голос сержанта ворвался в уши.
— За мно-ой! Бег-о-ом!!!
Вадим оторвал непослушное тело от лежбища и помчался за Мишиным, пытаясь во всем копировать маневры тёртого вояки. Угол дома опасно приближался. Три серые фигуры отделились от здания, две распались по кустам. Один с колена целил гранатометом
Зорину показалось, что он видит пофрагментно, как отделяется в его сторону взрывоопасная начинка. Автомат задрожал, выплёвывая остатки рожка, а инстинкт самосохранения согнул корпус в кувырок. Получилось неплохо. Лучше чем получалось в учебном центре. Взрыв гранаты оглушил. Жахнуло там, где он только что стоял, до того как упал в кувырке. Сметоносные осколки прошли над головой. Жаром опалило кожу. Запаздало отозвался в душе страшок. И даже уже не страшок, а скорее понимание. Спасся. А мог и погибнуть. Память, шелестящей страницей вскрыла эпизод, один из многих его доармейской жизни. Эпизод, доселе забытый, как не значащий, а тут вдруг ставший актуальным.
Вадим и Толик. Толик — его одноклассник и приятель. Обоим чуть больше шестнадцати. У Толика тогда не ладилось с девчонкой, к которой он неровно дышал. Вадька предлагал ему отвлечься спортом, но тот бредил своими мыслями и потащил его к ведуну. Так звали за глаза старичка, жившего в их микрорайоне. Он занимался нетрадиционным целительством на дому и снискал славу определённого толка. Снятие порчи, сглаза, заговор пупочной грыжи у младенцев — всё это входило в прейскурант его услуг. За небольшие подношения, ведун гадал для тех, кто желал подглядеть своё грядущее. Вот и тогда, Толик приволок его, за компанию, к этому волшебнику. Пока ведун с Толиком, расставляли акценты в его непростых отношениях с девушкой, Вадька безучастно сидел на кухне. Ждал окончания аудиенции. Потом, когда собрались, было уходить, Вадька вдруг поинтересовался:
— А вы, можете, по руке гадать?
Спросил, как бы так… Раз уж притащился на этот цирк. Седобородый старец глазами улыбнулся.
— По руке, сынок, не гадают. По руке читают. Давай, сюда, ладоньку!
Ведун приблизился. Вадим тогда не нашёл силы отказаться. Не верил он в эту хрень. Но что-то влекло его к таинственному, неизведанному. Юношеское любопытство, наверное.
— Я тебя подожду в подъезде! — Толик юркнул за дверь.
Ведун, долго, с минуту где-то рассматривал Вадькины ладони. Потом взглянул на него пронзительно, совсем иным глазом, нежели до этого. Был в этом взгляде интерес, граничащий с любопытством.
— Интересный ты юноша. Интересный… — Загадочно протянул он.
«А глаза у него не старые» — Не к месту подумалось Вадиму. Вслух спросил:
— Что, линии плохо читаются?
Ведун отошёл, и даже было отвернулся. Вадька ждал, но тот молчал. Забыл о нём, что ли? Вадим уж прицелился на выход, но тут ведун развернулся:
— Жить ты будешь долго. Хоть и есть там у тебя отрезочек пути, когда со смертью будешь щека в щёку идти. Рядом она будет, смерть то… Но тебя не коснется. Ангел-хранитель у тебя хороший. Не от бога… А по судьбе. И ещё…
Тут старик, с каким-то значением взглянул юноше в глаза.
— Знать будешь много! Очень много!
— Чего знать? — Попытался Вадим внести ясность в этот туман.
Но тот махнул рукой.
— Придёт час, узнаешь. Иди… — Голос его звучал устало.
Вадька полез было в карман за оплатой, но старик сказал твёрже:
— Иди! Не надо ничего! Догоняй товарища…
Чего наговорил тогда местный чародей, Зорин всего не удержал в памяти. Подзабыл. Только последние его слова были запоминающиеся. Вадька долго их крутил в голове. Чего он должен много знать? Когда он всё это узнает? Может, учиться, куда надумает поступать? А потом надоело мусолить в мозгах… Событие это растворилось в потоке повседневных забот.
И только сейчас, лёжа на пожухлой траве, вдыхая запах дыма от свежевзрытой воронки, в голове Зорина лампочкой зажглись слова. Слова из первой фразы: СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ!
Чьи-то колени опустились слева от его головы. Кто-то под ухо затрещал автоматной очередью.
— Вадич! Ты как, живой? — Валькин голос ворвался в сознание, возвращая Зорина к настоящему.
— Чего орёшь, как в зад ужаленный! — Вадим перевернулся на спину, отстёгивая пустой магазин. — Даже не царапнуло! Вот только… Перезаряжусь…
— Давай живей! — Орал Валька, отстреливаясь. — Ща, мой рожок сдохнет! Загасят нас здесь! На самом виду…
Вадим вставил новый магазин, дёрнул затвором, осмотрелся.
— Вальча! Вон, там плита, видишь враскоряк… Давай туда! Я прикрою!
Бравин побежал туда, низко пригибаясь, на ходу отстёгивая отработанный рожок. Вадим шёл параллельно ему, поливая огнём огнедышащие глазницы окон. Многие из них затухали, в других местах возникали. Сами стреляющие в них чичи, за дальностью расстояния, были едва различимы. Снующие крохотные фигурки без лиц и глаз, возникающие из стен и плюющиеся свинцом. Гибельным свинцом. Вадим кожей ощущал, тяжесть и убойность этих свистящих над головой пуль. Периферийным зрением отмечал, что многие ребята натыкаются на эти жала, прерывая свой бег навсегда. Ему же везло. Пока… Быть может, были слова, в которые хотелось верить. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ, НО ТЕБЯ НЕ КОСНЁТСЯ. А быть может, он всё делал как надо. Как учили. Продвигался, каждые три метра, отсуживая позицию короткими очередями. Бетонной плите, взявшей на дыбы, когда-то от взрывной силы, бойцы обрадовались как привалу. Распластались за ней на выдохе. Щит был более чем надёжный. Пока падали в укрытие, барабанная свинцовая дробь, гулко прошлась с наружной стороны плиты, испытывая её на прочность.
Огонь чеченцев изменил характер, стал более плотным и злым.
«Пулемётчик, сука!» — Понял Вадим, скривившись, падая в укрытие, он больно ударился коленкой о какой-то выступ, камень или кирпич.
— Ле-жа-ть!!! — Истошно заорали справа и очень близко.
Мишин расположился неподалёку, в метрах пяти от них, прячась за широким тополиным стволом.
— Аки-им-цев!! Вали гандона!! — Во все лёгкие проорал сержант.
Тут же кору тополя, выщербило наискосок тремя пулями.
Мишин встретился взглядом с Зориным.
— Что, салажня! Трусики ещё, не пора менять?! — Он криво усмехнулся и, вытянув руки с автоматом, не высовываясь, выпустил очередь в предположительный сектор. Едва убрал руки, как к трём оскоминам на дереве, с булькающим звуком, добавились ещё несколько, свежих рытивин.
— А-а, блядина! Гнобит по чёрному. Падла… — Сержант снова сорвался на крик. — Аки-им-цев!! Ебия мать… Ра-бо-тай!
— Товарищ сержант, разрешите доложить! — Подал голос Бравин. — Акимцева с гранатомета подорвали. Вот, буквально минуту назад… На моих глазах.
— Ах, ты, грёбаный случай! — Мишин смачно, в пять русских этажей, выразил своё негодование, одновременно прищёлкивая новый рожок.
— Товарищ сержант! — Обратился Зорин. — Разрешите мне попытаться… Снять его. Я в «учебке» десяточку кучно ложил. Вот, Бравин не даст соврать.
— С калаша нереально. — Отозвался Мишин. — Далековато… А сэвэдэшка Акимцевская хрен знает где. Да и взрывом, небось, искорёжило.
— Мне бы, метра на четыре поближе, товарищ сержант… Во-он, до того дерева. — Махнул рукой Вадим. — Оттуда бы я смог.
— Ладно, Зорин. Давай попробуй… Ты, второй! Как тебя?! — Обратился к Валентину сержант. — Бравин?! Щас на три-четыре — палим одновременно по этому уроду, до тех пор, пока рожок не сядет. А ты, Зорин, пока стреляем, добеги. Давай, брат… Аккуратно.
По счёту «три-четыре», Мишин с Бравиным влупили огнём по окну амбразуре, заставляя пулемётчика на секунды заткнуться. Зорин рывком, втопил до следующей позиции, покрывая эти четыре метра за четверть мгновения. Так ему показалось. Хотя и болело ушибленное колено. Выглянул затем, аккуратно высматривая пулемётное гнездо. Тот, пошёл поливать по новой, высекая дюйм на дюйме. Атака взвода захлебнулась. Зорина «дух» не видел. Он косил намного дальше, и не смотрел, что у него левее под носом. Вадим сдвинул переводчик автомата на режим одиночного. Потом с колена прицелился в палящее окно. За вспышками огня проглядывалась булавочная голова. Зорин поймал её в прорезях мушки, но момент не выдавался. Булавочная голова, в отличие от учебной неподвижной мишени, постоянно двигалась, смещалась, уходила. С «оптикой» не было бы проблемы, но калаш требовал ювелирной правилки, и Вадим не торопился. Наконец, на секунды окаменев, перестал дышать. Он не догонял дулом ускользающий контур головы, он, замерев, ждал, пока контур не совместится должным образом сам. В прорезях под пеньком прицельной мушки.
