– Ладно, а отсюда-то вы меня выпустите когда-нибудь?
– Поехали, я тебя домой отвезу.
– Домой… нет, домой не надо.
Что я буду делать дома одна? Ведь Алик наверняка вернется поздно. При этой мысли у меня заныло сердце, но я отогнала от себя печальные мысли – сейчас требовалось срочно пораскинуть мозгами. А кто из моих знакомых и родственников лучше всего соображает? Опять в голове всплыло «Алик», но Алику сейчас не до меня, так что остается кто? Правильно, тетя Надя.
– Ребята, а позвонить отсюда можно?
– Только на тот свет! – Это санитар так пошутил, работают же люди в таком месте.
Тетя Надя уже была дома.
– Здравствуй, тетя Надя, ты что, на работу не ходишь?
– Ну почему, хожу с десяти до четырех, у нас в институте дольше не заставляют за такую зарплату, да еще ее все время задерживают. Что у тебя случилось?
– Да все то же, надо поговорить, можно, я к тебе сейчас приеду?
– Разумеется, приезжай прямо сейчас.
Дима довез меня с ветерком прямо до тетиного дома.
– Как ты быстро, Маринка!
– А это меня теперь милиция на машине возит, такая я стала важная персона.
– Что это, на тебе прямо лица нет! Ты где была, на допросе, что ли?
– Хуже, тетя Надя, в морге!
– Господи! – Надежда села на табуретку.
– Ой, тетя Надя, кошмар какой, он жив!
– Да говори толком!
И я ей все рассказала: и про морг, и про чужое тело, и про то, что милиция мне не верит, только не сказала, как я приревновала Алика и хотела зарезать эту его Лену.
Тетя Надя заварила кофе и налила в рюмки черносливового ликера.
– Тут без этого не разберешься! Значит, ты считаешь, что он выбросил вместо себя другого человека, какого-то бедолагу, которого заранее туда притащил?
– Выходит, так, потому что я хоть и немного сдвинулась от всей этой истории, но все же не окончательно свихнулась, я точно помню. Я говорила с Максимом. А потом он забежал в другую комнату, и, когда мы с Аликом туда вбежали за ним, там у окна стоял уже не он, а тот горемыка, который вообще ничего не соображал, где дверь, где окно, он и выпал.
– Значит, Максим думал, что он зарежет тебя, а потом выбросит того из окна. Люди видели, что ты ушла с «пингвином», все будет шито-крыто. Убийства никак друг с другом не связаны, милиция копала бы и копала, тут Алик еще кстати подвернулся, могли и на него что-нибудь повесить. А он, Максим, официально вообще в отпуске, в Красном море купается, к нему вообще никаких претензий. Вернулся бы через две недели – знать ничего не знаю! А что ты сестре якобы про него рассказывала, так, может, ты все придумала. Вместе вас никто не видел.
– Все правильно говоришь. А только не вышло у него меня зарезать, но того беднягу он все равно выбросил, чтобы время выиграть. Пока все к трупу кинулись, он спокойно ретировался.
– И как ты думаешь, Маринка, где он сейчас?
– Наверное, уже умотал за границу, – ответила я довольно неуверенно, – у него денег нахапано ужас сколько.
– Вот тебе и депутат! Экология – это сейчас главное! – передразнила Надежда. – Ну что, Маринка, плюнуть и забыть!
– Да нет, тетя Надя, как-то мне не по себе. Я все вспоминаю наш разговор там, на маскараде, – ведь он совсем ненормальный был. Такой, казалось бы, осторожный, все рассчитал, и вдруг мне сам признался во всех убийствах. Зачем?
– Думал, что сейчас все равно тебя убьет, а поговорить хотелось, душу раскрыть. И вот теперь ты живая для него очень опасна.
– Да все равно мне милиция не верит. Там эта Громова…
– Громова? – Тетя Надя прямо подскочила на стуле. – Громова Анна Николаевна?
– Ну да, следователь. А ты что, ее знаешь?
– Ой, ну надо же, старая знакомая. Я-то ее очень хорошо знаю, только она меня не помнит. Да мы с Сашей, можно сказать, из-за нее и познакомились.
– Ну расскажи, тетя Надя!
– Да что рассказывать? Дело это долгое. Лет шесть тому назад в институте у нас девушка одна работала, тоже Мариной звали. После праздников седьмого ноября (сейчас уже про них и забыли) приходим мы на работу, а нам говорят, что Марину нашли в одном доме заброшенном выбросившейся из окна с седьмого этажа. А Саша у нас тогда работал начальником сектора и как раз перед праздником Марину эту сильно отругал, за дело, правда. Вот Громова и прицепилась к нему – мол, довел девушку до самоубийства. Стал он со мной советоваться, как быть, так мы и подружились.
– А с Мариной-то с этой потом что выяснилось?
– Там такое оказалось сложное дело, что если рассказывать – никакого времени не хватит, потом уж как-нибудь устроим вечер воспоминаний. Сейчас нам надо с тобой разобраться. Значит, говоришь, костюм пингвина Ольга Головко взяла? Очень интересно. Послушай, Маринка, – задумчиво проговорила тетя Надя, – а ведь костюмов-то два было. Ведь у Максима не было времени костюм снимать и на того человека надевать.
– Точно! И где же он второй такой же костюм взял?
– А вот это мы и выясним завтра. Может быть, отыщутся какие-нибудь доказательства его причастности, утрем Громовой нос. Ох, не люблю я ее, за Сашу никогда не прощу!
– Да ты, наоборот, ей благодарна должна быть: если бы не она, ты бы замуж за Сан Саныча не вышла.
– Ты думаешь? Может, и верно, а все равно я ее не люблю!
Раздалось два коротких звонка в дверь.
– Это Саша, только ему ни слова про наши дела. Завтра созвонимся.
Вошел Сан Саныч, поздоровался, потянул носом воздух.
– Курили?
– Это Маринка, – не моргнув глазом соврала тетя Надя, – она нервничает.
– А где Бейсик? Травите кота дымом?
– Бейсик, как и ты, поборник здорового образа жизни, поэтому он спокойно спит на диване в комнате.
Сан Саныч побежал нежничать со своим ненаглядным котом, а мы с Надеждой тихонько распрощались в коридоре.
Алик встретил меня ужасно взволнованный.
– Ты где была?
– В морге, дорогой, на опознании.
– Что, целый день там провела? Я звоню – тебя нет, потом пришел, ужин вот приготовил.
В его голосе явно слышалось недовольство мужа, который пришел усталый с работы, а дома – ни жены, ни еды.
– Извини, дорогой, что-то мне после морга есть не хочется.
Я не собиралась говорить ему, что поела и напилась кофе у тети Нади.
Я зашла в ванную, пустила воду и задумалась, что же, собственно, мне теперь делать. Первое: что говорить завтра Громовой? Второе: как вести себя с Аликом? Третье: возвращаться ли на работу? И наконец, последнее и самое важное – увериться, что Максим теперь уже далеко и больше мне не угрожает, или вздрагивать от каждого шороха, шарахаться от каждой тени и в конце концов кончить свои дни в психушке под присмотром доброго доктора Крылова? А что, тетя Надя составит протекцию.
– Маринка, – это Алик стучал в ванную, – что случилось?
Оказалось, я уже сорок минут нахожусь в ванной и не произношу ни звука.
– Как у тебя дела, Алик, как с работой?
– Все в порядке, завтра надо к десяти.
– А мне завтра к десяти к Громовой, а потом с операми еще дела.
– Слушай, не заговаривай мне зубы, зачем ты ходила в морг?
– Не ходила, а меня возили на машине.
– Ну и что ты там делала?
– Опознавала это, то, что там лежит уже две недели. И можешь себе представить, что это не он.
Надо отдать Алику должное: он сразу ухватил суть, ведь он был тогда со мной и видел, как вел себя несчастный «пингвин» перед тем, как выпал из окна. Но я попросила его не вести разговоры на эту тему, иначе я не смогу заснуть. Опять мы легли спать как супруги, которые недавно справили золотую свадьбу.
Мне снился сон.
Я нахожусь совсем одна в каком-то большом темном помещении. Мне надо выйти оттуда, но я не знаю, где выход.
– Кто-нибудь есть здесь? – вопрошаю я.
– Я здесь, иди сюда, – отвечает тихий, очень знакомый голос.
Я делаю шаг на голос, опять спрашиваю:
– Кто ты? Я не вижу тебя!
– Открой глаза, – отвечает голос, – я здесь, совсем близко.
Я ощущаю под ногами какие-то ступени и начинаю по ним подниматься, чувствуя, что глаза мои широко раскрыты, но я ничего не вижу.
– Скажи мне, кто ты, – умоляю я, – и я увижу тебя.
– Еще немного, – отвечает голос, – уже совсем рядом.
Ступени кончаются. По-прежнему в какой-то серой мгле я двигаюсь на ощупь, наконец мгла рассеивается, и я вижу себя наверху, а подо мной расстилается темная бездна. Прямо передо мной лежит узкая доска, перекинутая через провал. Там, на той стороне, свет и какой-то человек сидит на корточках у обрыва.
– Иди сюда, – говорит голос, – я тебя жду.
Я ступаю на доску и осторожно двигаюсь по ней.
– Теперь ты видишь меня, – говорит голос, – это же я…
– Максим! – кричу я, и в это время он что-то делает с доской, она выскальзывает у меня из-под ног, и я лечу в пропасть с протяжным криком.
Чьи-то руки обнимали меня и трясли.
– Маринка, Маринка, это же я, Алик! Что с тобой? Открой глаза! Это сон был, просто сон.
Я открыла глаза, увидела комнату, встревоженного Алика, прижалась к нему, такому надежному и родному.
