Как видите, позиция «украинофоба» Ваджры полностью совпала с позицией украинофила Костомарова.
Наверное, единственным исключением в провинциальном украинофильском литературном примитивизме был Иван Франко. Однако, несмотря на его «свидомисть», он не был «украинским» писателем. Франко — чистый продукт европейской культуры. Его представление об «Украине» (а точнее, Малороссии), которую он воспевал, но никогда не видел воочию, четко укладывается в рамки украинофильской идеологии, почерпнутой им при переписке и непосредственном общении с малорусскими и галицийскими украинофилами. Именно под ее воздействием он из польского социалиста трансформировался в национального «украинского» социалиста.
Необходимо отдать должное Ивану Яковлевичу, он обладал ярким талантом мыслителя и писателя, но… отнюдь не «украинского», а европейского. Что знал он о реальной Малороссии, просидев всю жизнь в Галиции? То, что он писал об идиллическом образе под названием «Украина», да еще с национал‑социалистическим уклоном, и призывал за него бороться, не делало его «украинцем». Он, как я уже сказал, сформировался в европейской культурной и политической среде конца XIX века и на идею «Украины» смотрел, как мог бы тогда смотреть национально настроенный европейский социалист того времени. Иван Франко — это феномен польско‑австрийской культурной среды.
Если подытожить, то что получается?
Получается, что вся вторая половина XIX века, которую сейчас называют «эпохой возрождения украинской литературы», была не чем иным, как временем возникновения и угасания провинциальной малорусской литературы, временем экспериментов малорусской интеллигенции с народным малорусским наречием. И не более того.
Даже сам Драгоманов был вынужден признать, что «в остальные же годы литература украинская в России пошла назад, а не вперед, как это можно видеть, например, по тому, что лучшие тамошние украинские писатели, Нечуй и Мирный, упали до таких произведений, как «Опята», «Перемудрил», и показывают такую темноту мыслей и такой недостаток даже поверхностного литературного вкуса, который видно, напр., в повести «Над Черным морем». Взгляд на действительную литературную умелость такого Тургенева или Толстого или по крайней мере на натуральность картин такого Гл. Успенского мог бы показать лучшие литературные образцы молодым галицким писателям …»[125]. А потом добавил: «Теперь произведения даже наиболее ученых украинолюбов стоят значительно ниже по научной ценности, чем произведения чистых москалей или украинцев‑общерусов»[126].
Думаю, что многие с этим не согласятся.
Безусловно. Но я и не рассчитываю на то, что все поголовно примут данный взгляд на вышеуказанные вещи. Это было бы странно.
Однако моим оппонентам будет очень сложно объяснить тот факт, что во второй половине XIX века на ниве малорусского культуростроительства украинофильство смогло себя, и то с трудом, воплотить лишь в этнографии и литературе. Если весьма небольшая малороссийская литература XIX века (названная впоследствии «украинской») не была только продуктом увлечений провинциальной русской интеллигенции Юго‑Западного края, то где же весь пласт малорусской («украинской») культуры, в рамках которой родилась и развивалась малорусская («украинская») литература? Его‑то как раз и нет! Вот в чем все дело. На тот момент была лишь общерусская культура и общерусская литература, в рамках которой, как составная часть, существовал сегмент малорусской литературы. Даже «свидоми» кандидаты, доктора и «членкоры», взахлеб рассказывающие о непревзойденном великолепии «украйинськойи литэратуры», признают, что в XIX веке, когда происходил бурный подъем национальных литератур Европы, «Украина переживала его прежде всего на уровне колониальной (или полуколониальной) “малороссийской литературы”»[127]. Другого и быть не могло.
При этом хочу еще раз обратить ваше внимание на то, как поражен разум «свидомого панства» фикциями украинской пропаганды. Вдумайтесь в вышеприведенную цитату. Как «Украина» могла что‑то «переживать», если ее не существовало? Здесь очевидная подмена понятий. В данном случае узкая прослойка политических сектантов выдается за «Украину», под которой подразумевается Юго‑Западный край, населению которого на литературные эксперименты украинофилов было просто наплевать. Подавляющая часть его о них вообще ничего не знала, а та, которая знала, все равно читала Достоевского, Гоголя, Пушкина, Тургенева, Толстого, Чехова… Что при этом характерно, данная категория лиц «переживала» «подъем национального литераторства» именно на малороссийском уровне, заметьте, отнюдь не на украинском. То есть подъем НАЦИОНАЛЬНОГО литераторства у «свидомых» украинофилов XIX века происходил все‑таки на МАЛОРОССИЙСКОМ уровне, то есть на уровне областного сегмента общерусской литературы. Понятие же «колониальное/полуколониальное литераторство» вообще лишено всякого смысла. Что значит «колониальное/полуколониальное литераторство»?!
На странице пятой того же учебника для студентов филологических факультетов украинских вузов я все‑таки обнаружил смысл этого понятия. Оказывается, «за последние триста с лишним лет украинская литература, находясь в колониальном положении, не могла развиваться в полную силу генетически заложенных в ней возможностей… она проходила через притеснения и трудности, неизвестные литературам, которые не испытали национального гнета»[128]. То есть, с точки зрения членкора АН Украины Дончика, под редакцией которого вышел этот учебник, «колониальная литература» — это та, которую «национально гнетут» колонизаторы. Сразу возникает закономерный вопрос: что значит «литературное угнетение»? Как можно угнетать литературу, которую не запрещают писать, издавать и читать?
Размышляя над этим, я все время отгонял от себя сакраментальную фразу, навеянную учебником истории украинской литературы, — «московський царат підступно гнобив український гопак». Очевидно, отрыванием ног танцорам. Интересно, подумал я, сколько было оторвано за триста лет сугубо украинских национальных ног? Надо будет обязательно почитать об этом в учебнике по украинской культуре. Уверен, что там есть целый раздел, этому посвященный, причем с точными статистическими данными.
А пока вернемся к «литературному угнетению». Как это происходило? Представьте себе хату возле вишневого сада. Птички поют. Обязательно шмели жужжат. Девочки с веночками весело танцуют на лужайке. Усатый «пысьмэннык» садится за стол, достает чистые листы бумаги, чернила, перо и начинает с удовольствием описывать сельскую идиллию (чем в основном и занимались «малоруськи пысьмэнныкы). Но тут в хату врываются российские жандармы, ломают руки литератору, зверски его бьют сапогами, с ненавистью истинных колонизаторов рвут в клочья литературный шедевр и «уволакивают» украинского литературного патриота на каторгу. Думаю, что именно так происходило в течение трехсот лет «литературное угнетение» Украины.
И в этот откровенный горячечный бред политических фанатиков украинства я должен верить? Даже если они его прописали в учебниках? Триста лет «литературного угнетения»? Неужели? А где же факты? Только не надо опять рассказывать старую сказку про Валуевский циркуляр и Эмский указ. Их суть мы рассмотрели в предыдущей нашей беседе. К малорусской литературе они никакого отношения не имели. Так где факты, «шановнэ» панство?
Почему Квитка‑Основьяненко в подвалах не сидел, на цепях не висел, занимал высокие административные должности и даже являлся предводителем дворянства? Почему он не закончил свою жизнь на каторге? Почему кровавый царизм позволил ему издавать свои книги на малорусском наречии? А Котляревский? Как ему удалось спокойно написать, издать и заслужить признание в российских литературных кругах малороссийскую «Энеиду»? А Тарас Григорьевич — пророк наш, национальный, неувядаемый? Ведь с ним аристократическое общество Петербурга носилось как «дурэнь з пысаною торбою». Подобрали, отмыли, обучили, из холопов выкупили, материально обеспечили, вирши издали, ну разве что в лысину не целовали. Это и есть «литературное угнетение»? А что наш угнетенный? Взял да и «отблагодарил» императрицу своей полупьяной музой за то, что выкупила его из крепостных, выплеснув на нее грязную холопскую рифмованную злобу. За что и был, кстати, наказан ее венценосным супругом. Пострадал, так сказать, «за вильну Украйину». А Кулиш? Разве он не писал и не издавал свои книги? А Нечуй‑Левицкий? А Панас Мирный? Карпенко‑Карый и так далее? А сколько издавалось бездарных графоманов, единственным достижением которых было то, что они писали «украйинською»?
