— Абсолютная неправда! — Самарин повернулся к Фольксштайну: — Я же вам ничего не предлагал, только поделился с вами этой мыслью, а вот вы сразу насели на меня с предложением своего участия. А что вы услышали от меня в ответ? Только одно: подождите, не торопитесь. Это дело не простое, не безопасное. Разве не так, господин Фольксштайн?
— Фридрих все искажает, — пробормотал Фольксштайн.
— Зачем же вы это делаете? — повернулся к гестаповцу Самарин. — Какая цель у вас?
— Только одна — безопасность Отто... — не сразу ответил гестаповец. — Я хотел знать, насколько вам можно доверять... в деловом смысле.
— Значит, вы все-таки допускаете возможность его участия в этом деле? — усмехнулся Самарин и, помолчав немного, продолжал: — Тогда послушайте, что скажу я... Я хоть и молод, но в коммерческих делах толк знаю. Более того, я уже занимался операциями с драгоценностями в Бельгии, делал это в сотрудничестве с весьма авторитетными людьми, кстати и с вашими коллегами. Наши операции принесли им немалую выгоду, не говоря о выгоде и для нашей фирмы. Так что я прекрасно знаю, насколько серьезно подобное дело, чтобы с первого знакомства приглашать кого-то участвовать в нем. Моя ошибка только в том, что я одним предположением о возможности такого дела поделился с господином Фольксштайном, и в этом смысле я благодарен вам за урок. А теперь я хотел бы одного: прекратить этот разговор и вернуться в Ригу.
В машине наступило довольно долгое молчание. Гестаповец смотрел через переднее стекло на море, за спиной у Самарина сопел Фольксштайн.
— Да, действительно говорить больше не о чем! — сухо обронил гестаповец и завел машину.
До самой Риги они ехали молча. Уже в городе гестаповец спросил:
— Вам куда?
— Если можно, Вальдемарская, тридцать три.
У своего дома, уже открыв дверцу, Самарин сказал, обращаясь к гестаповцу:
— Прошу прощения за потерянное вами время. Спасибо за доставку домой. До свидания.
Гестаповец только кивнул. Машина взревела мотором и умчалась.
«Фольксштайну можно сейчас не завидовать», — подумал Самарин, входя в колоннадный вестибюль дома.
Уже смеркалось. Чувствуя свинцовую усталость, Самарин медленно поднимался по лестнице, и все сильнее его охватывало чувство тревоги — им явно допущена ошибка, Все, что сегодня произошло, фактически отбрасывало его на исходную позицию первого дня пребывания в Риге. И еще неизвестно, не займется ли этот гестаповец проверкой, кто он такой...
Хотелось лечь поскорее в постель, сосредоточиться и хорошенько обдумать все, что произошло.
Думая, Самарин постепенно успокаивался: в возникшей ситуации гестаповец ничего экстраординарного обнаружить не мог — всяческая спекуляция в районах оккупации была развита чрезвычайно, и то, что в нее пожелал включиться немецкий коммерсант, вызывать удивления не должно.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Только Самарин начал раздеваться, в дверях возникла коренастая фигура хозяина квартиры Леиньша. На нем был не сходившийся на груди, явно чужой шелковый халат, в руках он держал бутылку коньяка и два бокала. Большой его рот растягивала улыбка. Было видно, что он уже порядком хватил.
— Заждался я вас, господин Раух. Сегодня мне исполнилось сорок — и не с кем рюмочку поднять. Вы уж не серчайте, уважьте человека, хотя бы и дворника.
Не ожидая приглашения, он уселся за стол и налил в бокалы коньяк.
— Ну как же... как же... — вяло отозвался Самарин, садясь за стол. Это жилье для Самарина было слишком важной его удачей, чтобы сейчас грубо обойтись с хозяином.
Они чокнулись.
— Прозит! — громко произнес Леиньш и большими глотками осушил бокал.
Самарин сделал глоток и поставил бокал на стол.
— Н-е-е-е, так нельзя, господин Раух,
— Я вообще не пью, господин Леиньш, я больной человек. Мне нельзя.
— Ну нельзя так нельзя, это я понимаю... и все же с живым человеком посижу.
— Я страшно устал. — Самарин стал развязывать галстук, давая понять, что он хочет ложиться спать.
— Деловые вы, немцы, ох деловые! — покачал головой Леиньш и снова наполнил свой бокал. — Уважаю я вас, немцев, и учусь. Братьям своим говорю: глядите, что делают немцы, и мотайте на ус. И Гитлер ваш — большая голова. Вот за него я и выпью. А вы?
Самарин приподнял свой бокал и тихо произнес:
— Хайль Гитлер.
— Гляди! — засмеялся Леиньш. — Как за Гитлера, так пьете. Дисциплина! Это мне любо. А то вот у нас был Ульманис, тоже вождем назывался. Русские его в зад коленом вышибли из замка, и никто по всей Латвии даже не поперхнулся. Был вождь — нет вождя, и будто так все и надо. А немцы своего Гитлера — ого! — Леиньш поднял вверх толстый указательный палец и потряс им в воздухе. Он выпил еще бокал, вытянул босые ноги, с которых свалились тапочки, и принялся скрести свою бугристую грудь, задумчиво смотря в стену. — Вот и с евреями вы здорово придумали, — снова заговорил он. — Всех под корень, а их добро — себе. И правильно. Пожили господа хорошие в свое полное удовольствие — и хватит. Дайте пожить другим. Главное — чисто это делать надо, чтобы дыму не было! — Он посмеялся, вскидываясь всем телом, и продолжал: — Наши рижане опомниться не успели, как их в гетто. Там с боку на бок не перевернулись — их в Бикернек без разбора пола и звания. А как они жили! Как жили! Вся Марьинская улица — одни их магазины. Все богатые магазины — опять же ихние. Сунься что продать — опять в их руки попадешь, обдерут, как молодую липку. Нет, нет, это вы здорово провернули, с умом.
Самарина жгла непереносимая ненависть к этой развалившейся перед ним скотине. Ненавистен был и его густой голос, и его пухлые руки, и вылезшая из халата грудь, и его льдистые глаза. Самарин молчал.
— А только всего вы не сожрете! — вдруг сказал Леиньш со злостью. — Не-не, не сожрете! И вам надо знать, что жрать, а чего не трогать. Францию сожрали — хорошо. Россию жрете — спасибо. А вот нас не трожьте. А то что получается? Брат у меня вчера был, рассказывает: третьего дня явились на хутор ваши, забрали лошадь и корову, дали бумажку, вроде как расписку, а ею и подтереться нельзя — такая маленькая. — Он, навалясь грудью на стол, уперся в Самарина злыми глазками и добавил: — Ошибка это — нас трогать. Русские у вас перед носом, а мы сразу за вашей спиной. Соображаете? — Глаза у него потухли, он устало откинулся на спинку стула.
Самарина осенило. Он встал и сказал, отчеканивая каждое слово:
— Не могли бы вы объяснить, как понимать, что вы сразу за нашей спиной?
— А что тут объяснять? — ответил Леиньш и стал запахивать свой расхлыставшийся на стороны халат.
