Дворник, видимо, считал, что с Самариным как с немцем он может быть откровенен во всем. Вскоре он предложил ему дорогую, чуть ношенную каракулевую шубу.
Самарин купил. После этого дворник проникся к нему еще большим уважением. Комнату, отданную ему, дворник обставил разномастной мебелью. Чуть не половину площади занимала двуспальная белая кровать со спинками в виде долек перламутровой раковины.
В прихожей был телефон, который мог Самарину пригодиться. Сверх всего, он находился здесь под надежной защитой хозяина, а это значит — и полиции. В общем, с жильем у Самарина тоже получилось удачно.
Отношения Самарина с интендантом Фольксштайном сразу приобрели доверительный характер. Но и несколько нервный. У немца была прямо патологическая алчность, все его разговоры вертелись вокруг денег. Он злобно завидовал эсэсовцам, которые, по его выражению, задом сидят на золоте, восхищался своим интендантским начальством, рассказал, как один его начальник провел сделку с табачной фирмой и та стала делать для армии сигареты ухудшенного качества, и половина громадной суммы, сэкономленной фирмой на табаке, досталась генералу.
Самарин явно поторопился. Немец теперь о коже и мясе и слышать не хотел, звонил по телефону, добивался свиданий и чуть не требовал, чтобы Самарин немедленно брался за «то чистое дело», так как он, видите ли, выяснил, будто в Риге богатых латышей очень много.
Самарин сдерживал его только страхом перед возможностью попасть под десницу гестапо. Какое-то время это на него действовало. Но однажды он вдруг заявил, будто у него появилась идея, как обезопасить себя от гестапо. Что он придумал — не говорил, и это было очень опасно. Самарин уже имел возможность убедиться — он не умен, а алчность могла толкнуть его на опасные шаги. Самарин предупредил его: если он хочет подключить к делу кого-нибудь из гестапо, то это означает делить прибыль и с тем человеком. Но и это Фольксштайна не остановило.
Он пригласил Самарина провести воскресенье у него на даче на Рижском взморье. Там, сказал он, все обговорим.
Начальное внедрение Самарина в жизнь оккупированной Риги предполагалось провести неторопливо и по наименее опасному пути. Отсюда — коммерция как первичная зацепка за немцев из сферы тыловой службы, где должно быть больше готовых пойти на какие-то спекулятивные сделки. Предусматривалось, что Самарин сразу в коммерцию глубоко не полезет, и для этого в качестве оптового товара, который он хотел бы купить, были избраны кожа и мясо, чего в Латвии к тому времени уже не могло быть. Потом легче произойдет переход на товар иной — ценные вещи.
Фольксштайн своей активностью мог все это нарушить. Однако оттолкнуть его было бы неразумно.
Утром Фольксштайн заехал за ним на своей старенькой дребезжащей малолитражке «оппель-кадет», которую он называл единственным даром ему от мадам Латвии.
Фольксштайн был веселый, без конца тупо острил, подковыривал Самарина, что он-де корчит из себя серьезного дельца, а сам ходит на привязи у папы, и предлагал занять у него немецкой решительности. Что-то не нравилось Самарину это развеселое ерничанье немца.
То, что Фольксштайн называл дачей, оказалось маленькой комнаткой в деревянном доме, отведенном для отдыха офицеров. Когда они приехали, в соседней комнате уже шла пьяная пирушка, там произносились препохабные тосты, не умолкало ржание. Все было слышно так, будто стены не было. Фольксштайн откупорил бутылку, налил вина в стаканы и предложил выпить за деловую дружбу. Не беря своего стакана, Самарин взглядом показал на стену, за которой ревело веселье, и тихо сказал, не скрывая злости:
— О деле ни слова, иначе я уйду.
— Хорошо, хорошо! — поспешно согласился немец и добавил: — Они сейчас уйдут на пляж. На все воскресенья у них одна программа: напиться — и в море.
Они скучно молчали. Кроме как о деле, им разговаривать было не о чем.
Самарин предложил пойти к морю, но немец, мельком взглянув на часы, стал возражать:
— Я не в силах... За неделю я невероятно устал...
Почему он посмотрел на часы?
За стеной, как и обещал Фольксштайн, стихло — офицеры ушли на пляж. И снова Самарин заметил, как немец украдкой глянул на свои часы. Он явно кого-то ждал и только поэтому не пошел к морю.
— Ладно, вы отдыхайте... — сказал Самарин. — А я все-таки схожу к морю, посмотрю, какое оно тут.
— Мы сходим вместе, обязательно сходим, только позже. Здесь надо смотреть море, когда закат. — Фольксштайн даже встал, точно собрался преградить дорогу Самарину.
— Но, право же, это глупо — уехать за город, чтобы сидеть в этой конуре.
— Мы пойдем смотреть закат. Это так красиво, так красиво, — твердил свое немец.
— Лучше скажите прямо — кого вы ждете? — в упор спросил Самарин, решив, что ситуацию надо прояснить.
— Можете не беспокоиться, не девочек, — не сразу ответил Фольксштайн.
— Кого же?
— Одного моего друга... даже родственника, — ответил немец. — Будет страшно неловко, если он придет, а меня нет.
— Так вы ждите его, а я пройдусь и скоро вернусь.
Самарин ушел. Фольксштайн его больше не удерживал, только еще раз посмотрел на часы и попросил возвратиться поскорее.
Не верилось, что Фольксштайн ждет друга или родственника. Он вел себя так, как будто ждал человека не просто для воскресной встречи на лоне природы, а для важного дела, в котором он — явно зависимая сторона. Для Фольксштайна такое дело — заработать деньги. Что же он все-таки придумал? Очевидно, это было связано с его идеей как-то подстраховаться. Может, от греха подальше, одному вернуться в город? Эту мысль Самарин тут же отверг как продиктованную, в общем, боязнью. И может так случиться, что тот человек, которого ждет Фольксштайн, окажется полезным для главного дела.
«В идеале, — говорил Иван Николаевич, — разведчик должен предвидеть опасность каждого своего шага, но это только в идеале. А главное — в другом. Ты собрался сделать какой-то шаг и знаешь, что он сопряжен с опасностью.
Так что это значит? Не делать этот шаг? Но тогда твоя работа превратится в зигзаги вокруг опасности, а цель, к которой ты шел, окажется в стороне и даже дальше, чем она была перед твоим этим новым шагом».
Самарин думал об этом, когда шел назад, к дому Фольксштайна, так и не повидав моря. Мотив для возвращения создала капризная прибалтийская природа: вдруг с моря надвинулись тучи, и начал накрапывать дождь.
Но это прогнало под крышу не одного Самарина. Когда он приближался к дому, его обогнала шумная компания офицеров, по знакам различия летчиков, — возвращались с моря и шумные соседи Фольксштайна.
