— Но что-то все же осталось?
— Самых крупных богачей русские попросту увезли к себе в Сибирь.
— Зачем?
— Наверно, чтобы затем спокойно забрать себе все, что этим богачам принадлежало. Остались только евреи, но ими занимается гестапо и СС, и туда лучше не соваться.
— Ладно. А не евреи?
Фольксштайн задумался.
— Весь вопрос, как найти такого перспективного латыша, — сказал он наконец.
— По секрету... — Самарин наклонился через стол к немцу и тихо сказал: — Наша фирма имеет некоторый опыт. Мы в этом направлении славно поработали в Бельгии. Может, мне все-таки попробовать?
Фольксштайн снова задумался, и Самарин понимал, что сейчас немца беспокоит только одно: как, ничем не рискуя, приклеиться и к этому делу?
— Вот тут, если дело у нас пойдет, можно выручить большие деньги, — продолжал Самарин. — А без вашей помощи я не обойдусь и в этом.
— Очень большой риск, — тихо обронил немец.
— В чем? — удивился Самарин,
— Этот товар интересует слишком многих из... — Фольксштайн глазами показал на потолок.
— Но это уже зависит от того, как мы с вами поведем дело! — энергично возразил Самарин. — В Бельгии мы с отцом великолепно обошли эту опасность.
— Как? — живо поинтересовался немец.
— Мы не забывали делать кому надо хорошие подарки. Вы поймите, господин Фольксштайн, это дело всегда пахнет такими, доходами, что подарок в тысячу марок или даже больше — не проблема.
Самарин видел, что немец крайне заинтересован, но еще не верит в его возможности и вдобавок явно боится.
— Давайте договоримся так, — продолжал Самарин. — Я начну это дело сам, и, если товар этот разнюхаю, я в порядке пробы совершу первую сделку, и тогда мы с вами решим, как провести это дело вместе в более широком масштабе. Согласны?
— Согласен. Но если вы влопаетесь, мы с вами незнакомы. Это условие категорическое и на все времена! — поспешно проговорил капитан.
— Об этом тоже не следовало и говорить. Это само собой разумеется. Но если вы уж заговорили, такое же условие я ставлю и вам, когда мы будем работать вместе. Договорились?
Вместо ответа немец поднял свой бокал с вином.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Самое начало своей работы Самарин мог считать удачным. И снова он благодарно думал о всех, кто разрабатывал легенду. Сейчас только первые шаги по ней, но уже видно, как точно все предугадано.
Задание, которое должен был выполнять Самарин, разделялось на два этапа, но разделение было не во времени — сперва первый этап, потом второй, — оба этапа должны идти одновременно, даже взаимосвязанно, и, какой из них главный, Самарин сейчас определить не может. Этап, который условно можно считать первым, уже начался и будет длиться до тех пор, пока это необходимо Центру. Об этом этапе Иван Николаевич говорил так: «Прибалтика, и в частности Латвия, — это советская земля, это советские люди, и мы просто обязаны постоянно знать, что, какие процессы там происходят, какая экономическая, политическая и всякая иная обстановка. И ты будешь там нашими глазами и послом нашего понимания жизни и борьбы, ты должен стать своеобразным конденсатором разносторонней информации: собственные наблюдения жизни, немецкой прессы, радио, сведения, полученные от антигитлеровского подполья, информация от немцев, с которыми ты сблизишься, от местного населения. Первичный анализ информации и передача ее в Центр. Ты же понимаешь, что без этого мы не можем планировать завтрашний день наших действий в той же Латвии. Второе твое дело — Осипов. Сам понимаешь, как нам интересен этот тип, ведающий русской агентурой в прибалтийском абвере. То, что мы знаем о нем от попавших в наши руки абверовских агентов, прошедших через него, говорит нам, что это сильный враг, профессионал разведки. Если тебе удастся поселиться в доме, где он живет, это может облегчить тебе первый подход к нему, но и это надо делать с превеликой осторожностью. Все остальное тебе придется решать самому».
Самарин отправился по адресу, который ему дали в Москве...
Вальдемарская улица, 33. Огромный дом, тремя корпусами замыкавший двор и сад. Богатый подъезд с просторным вестибюлем. Зеленый двор прорезают каменные дорожки. По внутренним стенам вьется густой плющ. Здесь живут крупные гитлеровские чиновники. Конечно, никаких объявлений на окнах о сдаче квартир нет.
Самарин решил обратиться за помощью к дворнику дома, пообещал хорошо его отблагодарить. Это привело к результатам гораздо лучшим, чем ожидалось, — дворник предложил поселиться у него.
Как позже выяснилось, он, когда пришли немцы, захватил в этом доме квартиру какого-то ответственного работника советского времени, его обстановку и вещи продал и теперь жил в трехкомнатной квартире, обставленной разнокалиберной мебелью, натасканной им из других квартир. За высокую цену отдавая комнату Самарину, он, видимо, решил и заработать, и жильцом-немцем застраховаться от возможных неприятностей.
Артур Леиньш — так звали дворника — крепкий сорокалетний латыш, происходил из крестьян. Два его брата жили на своем хуторе в Курземе, который они тоже захватили с приходом немцев. До этого братья были у владельца того хутора арендаторами. Сейчас они довольно часто приезжали в Ригу, привозили мясо и другие продукты, которые тайно продавали верным людям за баснословные цены. Квартира дворника фактически была складом продовольствия.
Самарин вскоре познакомился и с братьями своего хозяина. Они были немного моложе его, но такие же, как он, плечистые, наглые и хитрые мужики. Все они неплохо говорили по-немецки — на Курземщине это не редкость.
Однажды Самарин спросил у Леиньша:
— А как же будет с хутором, если вернется из Сибири его хозяин?
— А что мы плохого сделали? — лукаво осклабился он. — Мы ему сохранили хутор. Он за это еще и заплатит нам. А земли вокруг сколько хочешь. — Он помолчал и добавил с хитрым прищуром: — А только скоро он не вернется. До Сибири, знаете, сколько еще?
Самарин поинтересовался, как он стал дворником.
— Что, по-вашему, должность нечистая? — спросил Леиньш, блестя маленькими глазками из глубоких ям. — Так должность-то ценится не по названию, а по тому, что она дает.
На третий день хозяин озадачил Самарина вопросом:
— Зарегистрировать ваше проживание у меня или как?
— Поступайте как нужно по закону, — ответил Самарин.
И тогда Леиньш одарил его признанием:
— У меня с полицией дела тесные, они мне любые противозакония простят.
Дворник, видимо, считал, что с Самариным как с немцем он может быть откровенен во всем. Вскоре он предложил ему дорогую, чуть ношенную каракулевую шубу.
