— Нью-Йорк — отличная база для журналистики. Что заставило вас переехать в Лос-Анджелес?
Лекс смеется и грубо прерывает их: — Да, что заставило тебя переехать в Лос-Анджелес?
Джулиан спокойно воспринимает все вопросы, ни разу не вздрогнув: — Мне надоел Нью-Йорк, хотелось более спокойного образа жизни. Я много занимался серфингом, и в то время это казалось хорошим выбором.
— Что ж, я рада, что ты решил приехать сюда, — положила свою руку поверх его.
— Вы двое познакомились здесь, в Калифорнии? — спросил мой отец, слегка озадаченный.
— Э… нет, папа. Впервые мы встретились в Нью-Йорке на благотворительном балу.
У Чарли пустое лицо, она отказывается от комментариев. Лекс упивается вниманием, его рука все еще обнимает Чарли. Он может с таким же успехом пописать на Чарли, чтобы сделать ее своей, настолько он территориальный.
— Я встречал Элайджу несколько раз. Он был отличным парнем, — Джулиан улыбнулся.
Оба моих родителя кивнули в унисон, счастливо улыбаясь нам обоим.
— Так почему бы тебе не рассказать моим родителям о настоящей причине твоего отъезда из Нью-Йорка? — подталкивает его Лекс.
— Ты шутишь, Лекс? — промурлыкала я.
— Мы дружная семья. Если Джулиан собирается стать частью этого, то, конечно, они должны знать? — невинно говорит он.
— Лекс, пожалуйста, прекрати, — мама качает головой, разочарованная, — Джулиан, я хочу извиниться за поведение моего сына.
— Эмили, этого следовало ожидать. Отвечая на твой вопрос, Лекс, я плохо справлялся со смертью друга, а недавние события заставили боль всплыть на поверхность. Я решил, что лучше начать все сначала.
— И преследовать Шарлотту? — утверждает он.
— Боже мой, Лекс, может, ты просто бросишь это? — умоляет Чарли, сытая по горло его смехотворным поведением.
Моя мама читает Лексу лекцию и явно стоит на своем, а мой отец пьет свое вино, выглядя несколько забавно по отношению к Лексу.
— Я не собираюсь просто бросать это, Шарлотта. Совершенно очевидно, почему он здесь.
И вот мы начинаем.
— Ого! Я знала, что ты эгоистичный засранец, но не думала, что ты так мало думаешь обо мне, — отодвигаю стул и в раздражении покидаю комнату, выходя на задний двор.
Свежий ночной воздух успокаивает меня до такой степени, что я больше не вижу красного цвета, только яркий оттенок розового. Вскоре Джулиан выходит на улицу и садится рядом со мной на ступеньку.
— Мы всегда знали, что это будет трудно, Адриана.
Но почему только Лекс делает это трудным? Он мой брат, он воочию видел боль, которую я пережила, потеряв Элайджу. Почему он не может просто порадоваться за меня?
— Я просто ненавижу, что он заставляет меня чувствовать себя никем. Все дело в Чарли. Он ни разу не остановился, чтобы подумать, что, возможно, я так же хороша, как Чарли.
— Это не соревнование, — он тянет меня к себе на колени, и я обхватываю его за шею и кладу голову ему на плечо, — Я не виню его, ты знаешь. Я вел бы себя так же на его месте.
— Подожди? Ты бы так поступил?
— Подумай об этом, Адриана. Я не был святым, и долгое время я действительно пыталась увести у него Чарли.
— Это мне не поможет.
— Просто позволь ему делать то, что он должен делать. А пока давай сосредоточимся на нас, хорошо?
И это самое замечательное в Джулиане, он рационален, и даже в худшие времена он заставляет меня видеть смысл. Дверь скрипит, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть Чарли, стоящую позади нас.
— Привет, дети. Спасибо, что оставили меня в логове льва.
Я знаю, что она шутит, ее полуулыбка уверяет меня, что она справится с этим. Чарли сильная. Она не позволяет вещам довлеть над ней, как это делаю я.
— Джулиан, Эндрю хочет знать, не хочешь ли ты присоединиться к нему в логове, что-то насчет документального фильма о какой-то болезни.
— Прости, красавица, — он целует меня в лоб, и я слезаю с него.
Как только Джулиан уходит, Чарли говорит: — Адриана, просто игнорируй Лекса. Нет смысла спорить с ним. Это будет пустой тратой времени.
— Но, конечно, тебе должно было быть неприятно? Что дает ему право так обращаться со мной и Джулианом в присутствии моих родителей?
— Да, так и было. У меня здесь связаны руки. Я хочу, чтобы ты была счастлива, но я не могу контролировать Лекса.
Она права. Чарли может быть его женой, но Лекс всегда был упрямым. Она имеет над ним власть, но это один из тех случаев, когда он отказывается слушать кого-либо или что-либо, кроме своей психованной головы.
— Он плохо обращался с тобой на этой неделе? — спрашиваю я, чувствуя вину за то, что ей приходится с ним мириться.
— И да, и нет. У него бывают перепады настроения, это точно. Но в основном, наоборот, он был более требовательным… физически.
— А?
— Мне не нужно объяснять тебе это, — надулась она, ее глаза расширились, пока она смотрела на меня, — Ты ведь не хочешь это слышать, правда?
— Какая разница? Ни для кого не секрет, что в спальне он просто бог.
— Я никогда этого не говорила!
— О… тогда, возможно, Эрик.
— С тех пор, как я вернулась домой из твоего дома, в любой спокойный момент, когда мы остаемся наедине, он опустошает меня. И я имею в виду «опустошает» до такой степени, что это похоже на то время, в Нью-Йорке, когда мы только начали все сначала.
— Ну, может быть, это его механизм преодоления.
— Это его способ контролировать то, что он считает своим.
— Ничего удивительного. Ну, это приятно, я думаю, — мой тон смягчается.
— Адриана, что случилось? Я имею в виду, кроме очевидного?
Должна ли я рассказать ей о закрадывающихся сомнениях? Как тот ворон напугал меня, и все, о чем я могу думать, это Элайджа? В каком-то смысле Чарли очень повезло, что у нее все это есть. У нее есть мужчина, который ради нее перевернет небо и землю, двое прекрасных детей, деньги, все дела. Ревность — уродливая черта, и ее не стоит испытывать по отношению к лучшей подруге.
Дверь открывается, и мы обе поворачиваемся, чтобы увидеть Лекса. Он спрашивает Чарли, можно ли ему поговорить со мной. Она встает и уходит, закрывая за собой дверь. Лекс держит дистанцию, стоя позади меня, а я продолжаю сидеть на ступеньке, избегая его присутствия.
— Мне больше нечего тебе сказать.
— Адриана, почему ты должна делать мою жизнь такой чертовски трудной?
Я резко поворачиваюсь: — Твою жизнь?
Он молчит. Так тихо, что слышны только совы на деревьях.
— Из всех людей в Лос-Анджелесе, почему именно он?
Я поспешно встаю: — Я не буду тратить своей дыхание и нервы. Я не жду, что ты поймешь. Все, что тебя здесь действительно волнует, это Чарли. Не я.
Я возвращаюсь в дом. Там тихо.
В гостиной мама, Чарли и девочки смотрят фильм. Постояв несколько минут, мне становится скучно, и я отправляюсь на поиски Энди.
В гостиной папа и Джулиан смотрят документальный фильм, погрузившись в долгую дискуссию об африканском правительстве. Наверное, лучше оставить их одних, и как раз когда я собираюсь выйти, я замечаю, что Энди сидит на коленях у Джулиана, положив голову ему на грудь, и снова счастливо сосет большой палец.
Струны моего сердца натянуты во все стороны, довольство на лице Энди неописуемо. Дело не только во мне, дело в том, что Энди тоже нужен отец. Всем нужен отец, тот, кто может взять тебя на тренировку по футболу или в детскую лигу, научить тебя всему о птицах и пчелах, потому что мама знает, что это самый неловкий разговор всех времен и народов.
Я возвращаюсь в гостиную, но вспоминаю, что мне нужно взять кое-что из гостевой спальни. Когда я прохожу мимо ванной, из комнаты доносится необычный звук. Что это, черт возьми, такое? Это больше похоже на стон, и как раз когда я собираюсь открыть дверь, он становится слишком отчетливым.
— Шарлотта, ты моя. Ты, блядь, понимаешь меня?
За этим следует низкий гулкий стон.
Ты, должно быть, шутишь!
Я быстро выбегаю из прихожей, решив стереть образ, закравшийся в мой мозг вместе со стонами секса. Господи, пожалуйста, дай мне амнезию. Я запыхалась, когда вошла в каморку, давая Джулиану понять, что пора уходить.
