— Прекрасный чайничек, — любовно произнесла Перл. — Он еще моей прабабке служил. Воду можно на ночь оставлять, и она цвета не меняет.
На материке этому чайнику самое место было бы в этнографическом музее. В Балине все потешались бы над таким старьем.
Перл, которой по виду не менее шестидесяти, была в длинной цветастой юбке, розовой кофточке с ожерельем из стекляшек на шее. На ногах у нее были мужские носки и черные замшевые туфли-лодочки. Светло-каштановые волосы были едва тронуты сединой, и, если бы Перл вставила себе зубы, она была бы почти красавица.
Преодолев первое смущение, Перл совершенно перестала меня стесняться и все говорила, говорила без умолку, но я не всегда ее понимала. Местный диалект заметно отличался от говора жителей Балины: вроде бы и похож, но интонации совсем иные. Перл ни разу не была не только в Балине, но даже в больницу никогда не ездила. А вот Чесли три раза лежал в больнице, Перл отлично помнила, когда и по какой причине.
Чай мы пили из дорогих английских чашек, разрисованных примулами, фиалками и еще какими-то диковинными цветами, которых в Рози-ривер никто даже в глаза не видел. «Откуда здесь такие чашки? — гадала я. — Уж слишком хороши для какого-нибудь здешнего фирменного каталога. Может, какой-нибудь прадед привез их из поездки в Галифакс, Сент-Джонс, Бристоль или Ливерпуль?» Но спрашивать я постеснялась.
Когда я стала собираться к себе на шхуну, Перл подарила мне каравай домашнего хлеба — трудно придумать лучший подарок для тех, кто живет на борту маленького суденышка и где для готовки есть всего лишь двухконфорочная газовая плитка.
Я спустилась в наш маленький камбуз, чтобы подогреть банку супа-концентрата, который мы будем есть с нашим драгоценным хлебом. Фарли задержался на палубе, чтобы починить радиоантенну: ее сорвало с мачты во время нашей борьбы со стихией при входе в устье реки. Я уже ставила на стол тарелки, как вдруг услышала приближающийся шум мотора. А через минуту прозвучало где-то приветствие и на палубу шлепнулся канат. Потом послышался скрип деревянной обшивки, трущейся о борт другого судна. Кто-то причалил к нашей шхуне, я поднялась на палубу посмотреть.
Рядом со шхуной стоял обшарпанный серенький грузовой катер балинского рыбозавода, который рабочие прозвали «морской воробей». Обычно его использовали для всевозможных грязных работ, как, например, вывоз в море рыбных отходов. Однако в это лето он курсировал вдоль побережья, скупая сельдь у речных рыбаков. На селедку хорошо идет треска, но бывают годы, когда селедки не хватает. Катер мы сразу узнали, но никак не ожидали увидеть на его борту рядом с капитаном нашего священника Мэттью Уэя. В Балине мы виделись с ним нечасто, потому что, имея три прихода, Уэй был все время в разъездах.
— Ну и встреча! — воскликнул Фарли.
— Как добрались? — спросила я.
— Да, слава богу, все в порядке. Сегодня спокойный денек, — сказал он и, вынув носовой платок, вытер потный лоб. — Я, знаете ли, плохо переношу морскую качку. Но сегодня море, как говорится, плоское, как тарелка. Словом, дошли хорошо, — сказал он, смеясь. Ему было жарко в сутане с закрытым воротом.
— Идемте к нам, вниз, — предложил Фарли Уэю, когда капитан «морского воробья» отправился в поселок. — У нас наверняка найдется что-нибудь для укрепления нервной системы. — Фарли вытащил из камбуза бутылку вина.
— Как же так, вы не переносите моря, а епископ посылает вас именно сюда, в эти края? — спросил Фарли.
— Кому-то надо было ехать, — с усмешкой, но твердо сказал Мэттью. — Если бы не эти морские «путешествия»… А так мне здесь очень нравится. Здесь столько прекрасных людей. И работы в приходах хватает. По горло.
— А как часто вы приезжаете сюда, в Рози-ривер? — спросила я.
— При первой же возможности. То рейсовым пароходиком, то этим грузовым катером рыбозавода, а то и санитарным, если они сюда направляются. По воскресеньям я редко сюда наведываюсь, но народ особо не сетует. Своего священника в Рози-ривер никогда не было. Так что насчет чудес они не обольщаются, — он засмеялся. — Может, и напрасно… Вот ведь сегодня я добрался до них, и меня не укачало, разве это не чудо?
— Тут, наверное, все ревностные прихожане? — спросила я.
— Я бы не сказал, — снова усмехнулся Мэттью, но уже не так весело.
— Здание церкви обветшало, — сказал Фарли.
— Так мы новую будем строить! Давно пора. Нельзя забывать, что в такой глуши это особенно важно. Люди здесь подолгу предоставлены сами себе, никакой помощи ниоткуда, — продолжал Мэттью. Он тщательно выбирал слова, не желая задеть свой самый маленький и бедный приход. — Но эти «речники» — удивительно независимый народ. Хотя в общем-то, чтобы выжить, приходится быть такими.
— А скажите, Мэттью, как давно существует это селение? — спросил Фарли.
— Точно сказать не могу. Старые кресты на кладбище — деревянные, а дерево ведь сохраняется не так долго. Самая старая из здешних прихожан — старуха девяноста восьми лет, она говорила, что и бабка ее родилась здесь. Значит, если подсчитать, то получается, что их семья живет здесь с начала прошлого века. Конечно, и предки той старухи тоже могли жить здесь. Только мы этого не знаем. История таких маленьких местечек неизвестна. Ведь никаких письменных документов нет. Мы видим, что у жителей английские фамилии, вот и все. Вероятно, выходцы откуда-нибудь из Дорсета или Девона,[14] как и большинство жителей Ньюфаундленда.
— Да, Рози-ривер найти нелегко. Даже в ясный день можно плыть вдоль берега и не заметить узкого устья, — сказал Фарли.
— Именно. Зато уж если попадешь сюда, невозможно не восхищаться. Широкая река, деревья, страна изобилия. А вы бывали в верховьях реки, на ее притоках? — спросил Мэттью.
— Как раз после обеда туда собираемся, — ответила я.
— Может, и вы составите нам компанию? — предложил Фарли.
— О нет, нет, — ответил он с грустью в голосе. — Спасибо, конечно, за приглашение. Но мне здесь много нужно успеть, завтра должен прибыть, если, конечно, не опоздает, пароходик, плывущий на запад. Надо договориться, чтобы подвезли лес для строительства новой церкви, потом отслужить обедню, совершить крестины да еще навестить больных. Ну и надо искать второго учителя. Занятия должны начаться через три недели, а учитель у нас всего один.
— Так один все-таки есть? — спросила я.
— Да, нам повезло. Несколько лет назад сюда приехал с острова Пасс молодой учитель. Женился на местной девушке, здесь и остался. Но найти второго учителя — проблема. Не много находится желающих целый год прожить в такой глуши. Есть у меня на примете двое подходящих юношей. Оба они с острова Джерси и в этом году закончили школу. Я мог бы рекомендовать их в качестве учителей, но они ехать сюда не хотят.
— Скажите, Мэттью, почему все так пренебрежительно относятся к местным? — спросил Фарли.
Священник покачал головой.
— Люди вообще стремятся быть выше других. Мне кажется, что это самый тяжкий порок.
— А насчет учителя надо бы дать объявление в «Торонто стар», — подсказала я. — Или, может, даже в «Нью-Йорк таймс». Десятки людей предложили бы свои услуги. Почему вы этого не сделаете?
— Господь с вами! — воскликнул священник с неподдельным испугом. — Разве кто-нибудь из больших городов согласится сюда приехать? В Рози-ривер? Да ни за что! И жалованье здесь очень низкое, очень.
— Ну и что же? Найдутся люди, молодые и образованные, даже выпускники университета, которые захотят сюда приехать, хотя бы из жажды романтики.
— Едва ли они здесь надолго задержатся..
— Уверен, что на один учебный год их хватит. Разве с местными жителями дело обстоит иначе?
Мэттью прикидывал так и эдак, размышляя вслух, задавал нам вопросы, он не верил, что такое возможно: житель современного города пожелает добровольно переселиться на десять месяцев в Рози-ривер.
— Что ж, мне пора, — сказал он наконец, ставя на блюдце пластмассовую чашечку. — Каждый раз, когда я наведываюсь сюда, Флора Мэй ждет меня к себе на обед.
— Кто это, Флора Мэй?
— Флора Мэй Грин. Прекрасная женщина, очень добрая и очень деловая. У нее и учителя обычно останавливаются, она же местная телеграфистка. В общем, нечто вроде местной власти. Никакого официального положения она, правда, не занимает, но в поселке практически все делается или по ее инициативе, или с ее одобрения.
— А не приходится ли она родственницей Чесли Грину, тому, что делает метлы? — спросила я.
— Не думаю. — Священник помолчал. — Нет. Дело в том, что две трети местных жителей носят фамилию Грин. Можно подумать, что все они родственники, но это не так. Мне пока, правда, не удалось определить все их родственные связи, но сами они прекрасно знают, кто кому родня. Будьте уверены.
