Но в «Союзе» эти святые традиции были грубо попраны. Микрофоны «жучков» торчали везде, где это было только возможно. Микрофоны гроздьями свисали из кастрюль и сковородок. Микрофоны с подозрением выглядывали из ящиков кухонных столов. В общем, они были всюду и было их очень много. Для чего же это все? Как это для чего? У нас ведь в стране очень много всяческих органов. И все они исключительно компетентные. И каждый из компетентных имеет право на свой индивидуальный «жучок». Вот поэтому так всего и много было в этом отстойном кабаке. Кроме экзотической кухни со щами и «Hennessy VSOP» посетителей «Союза» привлекала еще и возможность «покосячить». Попросту говоря, банально так покурить анаши с негласного разрешения компетентных органов. Гласного они, конечно же, дать не могли, чтобы там реклама и все такое, но негласное дали. А когда дали, то перестали компетентные посещать этот кабак. Им это было абсолютно без надобности. Они ведь и так слышали все, что им было надо. Сочетание щей, «Hennessy VSOP» и бодреньких «косячков» безотказно развязывало языки незадачливых граждан. Совсем уж зарвавшихся в незадачливости своей болтунов отлавливали на выходе и увозили в неизвестном направлении. При этом направления увоза всякий раз были разными. Потому как много у нас компетентных органов и все они в разных местах находятся. Некоторые болтуны очень скоро возвращались обратно. Где-то через недельку. А некоторых больше никто и никогда не видел. По крайней мере в «Союзе». Видимо, все зависело от тяжести сказанного. Хотя… У нас ведь нет цензуры…? Но Жеку с Мишей к этим незадачливым болтунам никак нельзя было отнести и, всякий раз им удавалось покинуть этот полный опасностей кабак абсолютно беспрепятственно. Поэтому Жека, накинув поверх своего одеяния обязательные для этого кабака майку-алкоголичку и здоровенные семейные протертые уже кем-то на коленях трусы, уверенно проходит внутрь одной из совковых кухнь.
Философствующий наркоман Миша к Жекиному приходу уже свернул добрый десяток косяков, полностью уничтожив для этого газету «Вечерний Ленинград», и теперь уже уныло дохлебывал в ожидании друга свои скучные в кислости щи. Накоротке поздоровавшись с Мишкой и скоренько заказав себе порцию котлет с литром «Hennessy VSOP», Жека принимается за раскуривание долгожданного косяка. От вполне естественного нетерпения у него подрагивают руки. Он раз за разом прокручивает колесико «Cricket», но пламя почему-то не показывается. «Странно, — думает Жека, — только-только ведь заряжал ее, эту сволочь. А-а-а, наверное, уже кремень сдох. Все-таки лет пять уже этой зажигалке». Жека разочарованно бросает зажигалку на стол и запаливает косяк от Мишиной совковой спички. «Жлоб, — думает про себя Жека, — стань он даже партийным банкиром в Швейцарии, все равно ведь не купит никогда «Cricket». Впрочем, не быть никогда Михе банкиром. Не быть, потому что никто и никогда не примет его в нужную партию. Туда ведь, в нужную, наркоманов еще пока не принимают. И правильно делают, что не принимают. А по Михе, по нему ведь сразу видно, что наркоман он с солидным стажем. Стаж застыл в его мутных глазах. И то, что стаж этот совсем даже не партийный, это тоже заметно. А поэтому так и будет он со своими совковыми спичками вечно ковыряться и травить окружающих запахом отстойной совковой серы». Жека нервно приканчивает первый косяк и уже гораздо спокойней принимается за второй, мало по малу обретая потребность в разговоре.
— Ну че, Миш, как тут на вашем болоте? — расслабленно откидывается Жека на отстойной кухонной табуретке, — собаки Баскервилей не докучают?
— Нормально, никто нам тут уже не докучает — отвечает Миша, задумчиво глядя на подымающиеся к потолку дымовые кольца, — а собак у нас давно уже нет, Жека, со времен блокады нет уже их. У нас тут, Жека, другая проблема — сфинксы кругом все заполонили. Недавно с одним из них хорошо так, задушевно просто поговорили. Многое он мне нарассказывал про Нельсона Манделу и про Лопу Антониу ду Насименту тож, чего-то такое говорил. Не все я просто запомнил. Ну а че там творится у вас на селе? В отстойных ваших Люберцах?
— На селе у нас тоже без изменений. Миш, а ты про сфинксов-то этих вполне серьезно? Или ты так теперь прикалываешься?
— Конечно, серьезно. А ты че, не видел ни одного из них?
— Видел когда-то на набережной. Когда гуляли как-то в белой ночи позапрошлым летом. Ну, мы же как ведь гуляем-то всегда… Ничего не помню уже я. По-моему там было даже два сфинкса. Хотя кто его знает… Вечно все двоится и троится. Но, Миш, он там ведь каменным был. Просто гранитным каким-то. Сфинкс-то этот долбанный. И молчаливым. Как же тебе удалось его разговорить? Да еще лихо так, про Манделу сразу? Про Нельсона-то этого, гребанного?
— А ты помнишь, сколько ты тогда косяков убил? В тот памятный для тебя вечер?
— Да уж где там вспомнить! Хотя я всегда ведь не больше трех… Ты же знаешь. Стараюсь не злоупотреблять. Думаю всегда о здоровье.
— Вот-вот, поэтому разговора между вами и не состоялось. Я ведь что совершенно недавно обнаружил. Они ведь, сфинксы-то эти, начинают контактировать с нами только после пятого косяка. Как они это чувствуют — не знаю. Я как-то пробовал, как и ты, не злоупотреблять. Четыре косячка убью — и к ним. Никакого контакта. Презрительно отворачиваются и уныло смотрят на Неву. А вот как только пятый придавишь, начинают оживать понемногу. Улыбаются, что-то рассказывают. Они ведь древние и много чего повидали на своем веку. А рассказать им про все это некому. Не каждый ведь догадается про то, что нужно-то целых пять косяков.
— Так давай же скорее к ним!
— Тю-тю-тю! Засуетился! Ты давай вон котлеты свои доедай и «Hennessy VSOP» свой дохлебывай. За все деньги теперь будут плачены. А потом мы с тобой еще по паре косячков добьем и только после этого уже к ним, к сфинксам этим. У них ведь если хорошее настроение будет, то они же могут нас и по городу покатать.
Раззадоренный такими радужными перспективами, Жека принимается суетливо дожевывать котлеты, прихлебывая «Hennessy VSOP» из стакана для виски. При этом он время от времени поглядывает на добивающего четвертый косячок Мишу. В его собственной, уже трехкосячковой, голове звучит «The Cure» — «Disintegration». Но с Мишей начинают происходить какие-то странные трансформации. Миша вдруг начинает прямо на глазах медленно чернеть и превращается в Лопу Антониу ду Насименту. Из мгновенно посиневших Мишкиных губ густо валит зеленый дым. «Так, наверное, горят в Конго алмазные копи», — думает Жека и погружается в какой-то доселе не испытываемый им транс.
Он опять видит перед собой синевыбритого иностранного господина во фраке. Господин задумчиво рассматривает потерянный Жекой мобильный телефон и наконец протягивает его хозяину. Жека вдруг сразу вспоминает все произошедшее в поезде и леденеет. Его ледяные, скованные каким-то неизвестным науке параличом руки отказываются слушаться. Оба паха попеременно и неистово пульсируют.
— Что с вами, Евгений, — удивленно спрашивает Жеку господин, — на вас, просто лица нет. Я долго буду так протянуто держать этот вредный для здоровья аппарат? Вы ведь тогда так стремительно покинули место нашей встречи, что я не успел даже вам напомнить об этой забытой и вредной такой вещице.
С первыми звуками этого ровного, полного равнодушного безразличия голоса паралич медленно покидает уникальный Жекин организм. Он неуверенно берет в дрожащие руки потерянную в поезде трубку. Руки сильно дрожат, резонируя с вибрациями пахов.
— Так Вы все же за мной, э-э-э, прилетели. Что бы это…, все же в Ад меня, значит? На сковородку?! — в отчаянии лепечет маркетолог.
— Нет-нет, Евгений, успокойтесь, ну что вы? Это я вас для вашей же пользы тогда припугнул. В качестве предупреждения. А на сковородку еще успеется. Если не внемлете предупреждениям. Вы ведь, наверное, уверены в том что их будет ну никак не менее трех? Как в ваших сказках? Нет, Евгений, в наших сказках все несколько по другому. Ваши сказки — это ведь, как известно, всего лишь ложь, содержащая лишь некие намеки на правду. Но коль вы настаиваете, лично для вас, Евгений, я готов остановиться на этой цифре.
— А каков, позвольте поинтересоваться, у вас обычный лимит предупреждений?
— Это все строго индивидуально определяется. А вообще, чем раньше, Евгений, вы одумаетесь, тем для вас же в последствии будет лучше.
— Это понятно, только никак почему-то остановиться не могу я пока. Каждый раз что-то мешает.
— Ну да. Известно ведь что всегда мешает плохому танцору.
— Вы это на что намекаете?
— Я, Евгений, уже давно никому и ни на что не намекаю. Говорю все как есть.
— Г-х-м. Так получается, что это Вы меня предупредить прилетели?
— Слишком много было бы для вас чести. Чтобы целый я из-за вас к вам сюда перемещался… При моей-то должности и занятости. Я уж решил пожертвовать временем из-за того, что таких дюрингов здесь уже миллиарды поднакопились. А о проблемах моего ЗАО вы, Евгений, уже наслышаны. Раньше можно было себе позволить немного отдохнуть и переместиться к вам из чистого любопытства. А заодно и душонку какую-нибудь поприличней прикупить. Все ж-таки, какая-никакая, а энергетика. Хватало энергетики всего одной душонки на компенсацию моих транспортных расходов. А сейчас и выбрать-то совсем не из чего! Если и попадется когда какой-нибудь более-менее приличный экземпляр, непременно возникают хоть какие-нибудь, но проблемы! Либо этот удачный экземпляр отказываются торговаться, либо Он вмешивается и не одобряет сделку. Поэтому прекращайте, Евгений, бесчинствовать и идите себе в гостиницу отдыхать. Хоть немного поживите праведной жизнью. Тогда я вам еще смогу пообещать не совсем горячую сковородочку. Градусов эдак в 300 по вашему Цельсию.
