Марк, дорогой мой, жизнь моя, я живу одна, в духовном вакууме, ничего не знаю и беспокоюсь. Все ли у тебя хорошо? Думаешь ли ты когда-нибудь обо мне? Увижу ли я тебя снова?
Несправедливо, что я была женой Квинта Гортензия дольше, чем твоей, даже если взять оба наших брака. Мы никогда не говорили с тобой о ссылке, в которую ты отправил меня, хотя я сразу поняла, почему ты сделал это. Ты прогнал меня от себя, потому что слишком сильно любил меня и считал эту любовь предательством по отношению к принципам стоицизма, которыми ты дорожишь больше, чем жизнью, не говоря уже обо мне. Так что когда явное одряхление разума побудило Гортензия просить тебя отдать ему меня в жены, ты развелся со мной, ты отдал меня ему — конечно, с молчаливого согласия моего отца. Я знаю, что ты не взял у старика ни одного сестерция, но мой отец взял с него десять миллионов. Его пристрастия очень дорого стоят.
Я считала мою ссылку к Гортензию свидетельством глубины твоего чувства ко мне… но она длилась четыре ужасных года! Четыре года! Да, он был слишком стар и слаб, чтобы оказывать мне какие-то знаки внимания, но можешь представить, что я ощущала, сидя подле него и часами с притворным умилением наблюдая за его любимой рыбкой Парисом. Тоскуя по тебе, желая тебя и страдая от того, что ты от меня отказался.
А после того как он умер и ты второй раз женился на мне, я прожила с тобой только несколько месяцев — и ты уехал из Рима, покинул Италию, чтобы выполнять свой жестокий долг. Это справедливо, Марк? Мне только двадцать семь лет, я была замужем за двумя мужчинами, за одним дважды, но так и не забеременела. Как у Порции и у Кальпурнии, у меня нет ребенка.
Я знаю, ты не терпишь упреков, поэтому больше жаловаться не буду. Если бы ты был другим человеком, я не любила бы тебя так, как люблю. Нас трое тут, кто скучает без своих мужчин. Порция, Кальпурния и я. «Порция? — слышу я твой вопрос. — Порция, скучающая по умершему Бибулу?» Нет, не по Бибулу. Порция скучает по своему кузену Бруту. Она любит его, я уверена, так же сильно, как ты любишь меня, ибо у нее твоя страстная натура. Но страсть в ней заморожена ее абсурдной преданностью учению Зенона. А кто такой был Зенон, в конце концов? Глупый старый киприот, добровольно лишавший себя всех радостей жизни, которыми одарили нас боги, от смеха до хорошей еды. Это во мне говорит дитя эпикурейца! Что касается Кальпурнии, то она скучает по Цезарю. Одиннадцать лет они женаты, из них она провела с ним всего несколько месяцев. Он ведь забавлялся с твоей жуткой сестрой, пока не отправился в Галлию. И с тех пор — ничего. Мы, вдовы и жены, остались совсем без внимания.
Кто-то сказал мне, что ты не брился и не стригся с тех пор, как покинул Италию, но я не могу вообразить твое чудесное римское лицо волосатым, как у еврея.
Скажи мне, Марк, почему нас, женщин, учат читать и писать, а потом обрекают на домашнее заточение и вечное ожидание? Я должна ехать. Я уже полуослепла от слез. Пожалуйста, я прошу тебя, напиши мне! Дай мне надежду!
Солнце уже взошло. Катон читал очень медленно. Письмо Марции было скомкано и брошено за борт. Достаточно о женах.
Его руки дрожали. Такое глупое, глупое письмо! Любить женщину с всепоглощающим жаром погребального костра — это неправильно, не может быть правильно. Неужели она не понимает, что каждое из ее многочисленных писем говорит об одном и том же? Неужели до нее не доходит, что он никогда не напишет ей? Что он мог бы сказать ей? И надо ли вообще говорить?
Ни один другой нос, казалось, не чуял запаха суши. Все занимались своим делом, словно это был еще один обычный день. Утром Катон отсидел свою смену на веслах, после чего вернулся к поручням и стал вглядываться в даль. Ничего не было видно, пока солнце не оказалось над головой, потом над линией горизонта проступила тоненькая голубая полоска. В ту же секунду, когда Катон увидел ее, впередсмотрящий на мачте закричал:
— Земля! Земля!
Его корабль шел впереди, а за ним, как слеза, тянулся весь флот. Не было времени самому прыгать в лодку, поэтому он послал центуриона Луция Гратидия проинструктировать капитанов, чтобы не опережали флагман, а внимательно смотрели, где рифы, где банки, где скрытые скалы. Море стало мелеть, вода сделалась чистой, как лучшее стекло из Путеол, и теперь, когда солнце перестало ее золотить, обрела голубой блеск.
Земля быстро приближалась. Она была очень плоской, непривычной для римлян, привыкших плавать в морях, где горы высились прямо над берегом и поэтому землю можно заметить за много миль. К радости Катона, закатное солнце освещало скорее зеленый, чем коричневато-желтый ландшафт. Там, где растет трава, может быть и какая-то цивилизация. По словам лоцмана Гнея Помпея, где-то на восьмисотмильной линии побережья между Александрией и Киренаикой располагался Паретоний, откуда Александр Великий отправился на юг к сказочному оазису Амона, чтобы поговорить с египетским Зевсом.
Паретоний, нужно отыскать Паретоний! Но где он? На западе или на востоке?
Катон пошарил на дне мешка, и ему удалось набрать горсть нута, похоже последнюю. Он бросил бобы в воду и произнес:
— О все боги, какие бы имена вы себе ни избрали и какого бы пола вы ни были, подскажите мне, куда плыть!
Откликом на его мольбу был порыв северо-западного ветра. Катон пошел к капитану, стоявшему на небольшом полуюте между связанными веревкой румпелями массивных рулевых весел.
— Капитан, курс на восток по ветру.
Меньше четырех миль вдоль берега — и дальнозоркий Катон увидел два небольших утеса со входом в бухту между ними и пару домов. Если это Паретоний, тогда гавань является пропуском в город. И там, и там — скалы, пройти можно только по самой середке. Двое матросов налегли на румпеля, и корабль тяжело повернулся. Вобрав весла в борт для маневра, точнехонько вошли в узкий проход.
Катон ахнул от удивления, глаза его округлились. Три римских корабля уже стояли там на якорях! Кто, кто? Слишком мало для Лабиена, тогда кто?
На заднем плане бухты теснился маленький городок с домами из кирпичей, сделанных из земли с соломой. Но размер города не имел значения. Там, где живут люди, обязательно должны быть питьевая вода и какая-нибудь провизия на продажу. И скоро он узнает, чьи это корабли. На мачтах развеваются вымпелы SPQR. Значит, владельцы у них не простые.
Катон прыгнул в лодку и направился к берегу в сопровождении центуриона Луция Гратидия. Все население Паретония, около шестисот душ, высыпало на берег, пораженное видом пятидесяти больших кораблей, по одному заплывающих в гавань. То, что он, возможно, не сумеет и словом перемолвиться с местными жителями, ему даже в голову не приходило. Все везде говорили на греческом — lingua mundi.
Но первым делом он услышал латынь. К нему бросились двое: какой-то юноша и симпатичная женщина лет двадцати пяти. Катон открыл рот, но ничего не успел сказать. Женщина в слезах упала ему на грудь, а юноша энергично затряс его руку.
— Моя дорогая Корнелия Метелла! И Секст Помпей! Значит ли это, что здесь и Помпей Магн? — спросил он наконец.
Его вопрос вызвал новый поток слез у Корнелии Метеллы. Секст тоже раз-другой всхлипнул. Их горе явственно говорило: Помпея Великого больше нет.
Пока он стоял с четвертой женой Помпея Великого, которая обнимала его за шею и обливала слезами его тогу с пурпурной каймой, пока пытался высвободить свою руку из рук Секста Помпея, к нему подошел важного вида мужчина в греческой тунике, с небольшой свитой.
— Я — Марк Порций Катон.
— Я — Филопэмон, — был ответ, данный с таким безразличием, будто названное Катоном имя абсолютно ничего не значило для жителя Паретония.
Действительно, это был конец света!
За обедом в скромном доме Филопэмона он услышал подробности ужасной смерти Помпея Великого в гавани египетского порта Пелузий и узнал о предательстве отставного центуриона Септимия, заманившего Помпея в лодку, навстречу гибели, свидетелями которой стали Корнелия Метелла и Секст, наблюдавшие с корабля за удалявшейся к берегу лодкой. Хуже всего было то, что Септимий отрубил голову Помпею, положил ее в кувшин, а тело оставил лежать в грязи.
— Наш вольноотпущенник Филипп и мальчик, его невольник, были с отцом. Они выжили лишь потому, что сумели вырваться и убежать, — сказал Секст. — Мы ничем не могли помочь. Гавань Пелузия была забита египетскими судами, и несколько военных кораблей уже направлялись к нам. Нужно было решать, что предпочтительнее: плен и возможная смерть или море. — Он пожал плечами, губы его дрожали. — Я знал, какой курс выбрал бы мой отец, и мы уплыли.
Хотя поток слез иссяк, Корнелия Метелла почти ничего не говорила. Как же она изменилась, вдруг подумал Катон, обычно редко замечающий подобные вещи. Она была самой высокомерной из аристократок-патрицианок, дочь влиятельного Метелла Сципиона. Сначала она стала женой старшего сына Марка Лициния Красса, партнера Помпея по двум его консульским срокам. Потом Красс и ее муж отправились в царство парфян и погибли под Каррами. Овдовевшая Корнелия Метелла сделалась политической картой, ибо Помпей тоже был вдовцом. Смерть Юлии, дочери Цезаря, быстро ушла в прошлое. И boni, включая Катона, задумали оторвать Помпея Великого от Цезаря. Они понимали, что единственный способ перетянуть Магна на свою сторону — это отдать ему в жены Корнелию Метеллу. Чрезвычайно чувствительный к своему собственному скромному происхождению (пиценец, к тому же очень похожий на галла), Помпей всегда женился на женщинах самого высшего круга. А кто мог соперничать в знатности с Корнелией Метеллой, потомком Сципиона Африканского и Эмилия Павла, ни больше ни меньше? Идеальный вариант! План сработал. Явно проникнувшись благодарностью к boni, Помпей с удовольствием женился на ней и стал если не одним из них, то, по крайней мере, их верным союзником.
