– А может, оно будет в ярости, как гневные формы их богов…[93]
На следующий день мы все в первый раз спустились в базовый лагерь. К счастью, потому что в тот же вечер началась метель, которая длилась почти неделю. Мы, кто как мог, убивали время.
Я воспользовался вынужденным досугом, чтобы вернуться к пещере. И меня смутило сделанное там открытие.
Я пришел туда, когда сгустился плотный туман – такой, что ничего нельзя было разглядеть в десяти метрах, и характер этого места изменился: оно потеряло всю свою странность. Кубическая глыба выглядела так, будто закрывала вход в пещеру. Вскоре полил дождь; я хотел было пройти дальше по тропинке, но, к своему разочарованию, мне пришлось отложить эту затею, потому что склоны горного «пастбища» казались мне опасными. Тогда я сел на камень, будто нарочно положенный тут для меня у входа, и закурил сигарету. Первую, которую выкурил за долгое время; и из-за этого, а может быть, дело было в высоте, я слегка опьянел. Но дождь не прекращался, и я взял следующую.
Я дошел уже до третьей сигареты – нет, не третьей, если подумать, я успел взять четвертую и уже выкурил ее на целую треть, – когда облака разошлись. Вот тогда-то передо мной предстало невероятное зрелище. Трещина на кубической скале открылась. Может быть, земля дрогнула, и эта глыба, стоящая на краю обрыва, зашаталась, готовая свалиться в пропасть? Или я просто в первый раз плохо разглядел эту скалу? В сущности, это не важно, главное – прямо сквозь возникшую трещину я увидел сверкающую вершину Сертог. А кроме того, заметил, что трещина не была вертикальной, она слегка изгибалась, и ее излом повторял изгибы горы – я узнал Гургл, тот самый перевал: седловина, а затем – широкий желоб, ведущий прямо к вершинному гребню, который я тогда сразу отверг, сочтя его опасным. Но сейчас, в рамке удивительной трещины, раскрывшейся передо мной в этом камне, он выглядел безобидным, и даже нависшие над ним ледяные наросты больше не казались мне такими угрожающими… Несомненно, что именно здесь пролегал путь на вершину! Дождь перестал. Я быстро спустился обратно в лагерь. Но стоит ли мне сообщать эту новость моим товарищам? Наверное, все это мне просто приснилось: мы видели этот кулуар, поднявшись на ребро Шу-Флер, и не могли сомневаться, что каждые четверть часа там одна за другой скатываются лавины. Но тогда что же я там увидел?
Когда небо опять распахнулось во всю синь, нам все равно пришлось ждать, потому что выпавший снег оказался слишком глубоким. Мы отрядили Итаза и Абпланалпа во второй лагерь, они должны были проложить дорогу. На следующий день мы последовали за ними, неся с собой все еще увесистые рюкзаки. Клаус высказывался за организацию еще одного высотного базового лагеря в лагере-два, но я убедил его, что у нас почти не осталось времени, и, занимаясь обустройством, мы упустим возможность покорить гору. Риск был единственно возможной стратегией: надо подниматься, во что бы то ни стало идти вперед. Мы должны были двигаться быстро, если хотели достичь вершины до начала муссонов.
Моя душевная смута сменилась лихорадочной горячностью – нетерпеливым и безотчетным азартом.
Поднявшись в лагерь, мы застали Итаза и Абпланалпа за расчисткой: лагерь завалило сугробами, так что невозможно было отыскать склад с припасами.
Тем хуже: настала пора последнего штурма. Вечером я постарался уговорить моих товарищей, убеждая их, что пример этого утонувшего в снегу лагеря показывает шаткость нашего положения. Кроме того, достаточно было просто посчитать дни, чтобы понять, что это – единственное решение.
Я рассчитывал отправиться утром вместе с Итазом, фон Бахом и Даштейном и подняться на ребро Шу-Флер, чтобы устроить лагерь-четыре: в небольшой седловине у подножия более пологих склонов, ведущих на вершинный гребень.
Если все пойдет как задумано, этот лагерь станет последним. Тем временем остальным придется снова спуститься вниз, чтобы восстановить склад с продуктами в лагере-два, затем они тоже присоединятся к нам. И тогда самая сильная связка отправится покорять вершину.
Три дня спустя, на рассвете, Клаус, Им Хоф и Абпланалп вышли из лагеря-два и стали подниматься по отрогу, шатаясь под тяжестью огромных рюкзаков.
Может быть, как раз в такие минуты бессмысленного страдания человек способен измерить глубину своего безумия. Клаус не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь было так плохо в горах, и раз десять повторял, что ему уже много раз приходила в голову эта мысль. К вечеру, добравшись до лагеря-три, когда заходило солнце, они забрались в палатку и рухнули на спальники, не имея сил даже приготовить ужин. Спустя час они проснулись от холода и жажды. Им Хоф самоотверженно вышел за снегом и вскипятил воду – в конце концов, он был проводником.
В третьем лагере оставалась только одна палатка. Обе палатки Кеннеди мы, как и договорились, забрали в четвертый лагерь.
Утром все трое чувствовали себя усталыми: они почти не спали. Подняться по ребру Шу-Флер с тяжелыми рюкзаками казалось им выше их сил. Но они видели наши следы и помнили, что нам нужна помощь. Если сейчас они оставят нас без своей поддержки, это будет провалом для всех нас. Разве мы сможем идти наверх без припасов и снаряжения, которое они должны были принести? Думаю, в душе они понимали, впрочем, это было истинной правдой, что у них нет иного выбора (хотя физически им было бы гораздо легче повернуть обратно), и только это чувство придало им силы двигаться дальше.
Следующий день оказался еще тяжелее. Несмотря на крутизну, снег, присыпавший ice-flutes, был рыхлым. Вблизи эти холмики уже не наводили на мысль о цветной капусте, их белизна и хрупкость больше напоминали кучевые облака. Дорога, по которой они шли, кое-где превратилась в настоящий ров. К счастью, на самых тяжелых участках Итаз установил страховку: вбил деревянные колышки и привязал к ним веревки.
Это – особая веревка: каждый ее метр был пропущен через кольцо, устроенное таким образом, что за него можно было держаться, как за ручку.
Но, конечно, нам не удалось запасти достаточное количество этой веревки, чтобы оборудовать все сложные проходы.
Тут нельзя было часто смотреть вниз. Оглядываясь, мы видели склон, убегавший назад по узкому, изогнутому, стиснутому отвесными стенами коридору, который почти незаметно заворачивал, усиливая впечатление страшного обрыва. Наоборот, чтобы успокоиться, надо было смотреть прямо перед собой: тогда угол, образованный белизной снега и линией синего неба, позволял увидеть, что этот скат не представлял собой ничего необычного: не круче сорока – сорока пяти градусов. Каждому из нас случалось бороться с гораздо более отвесными стенами и в худших обстоятельствах.
Но никогда – на почти семикилометровой высоте, никогда – с висевшими на спине тяжелыми рюкзаками. И никогда – в такое время года: на исходе самого неподходящего месяца.
Выше «цветная капуста» исчезала, склон выпрямлялся, становился более гладким и наконец неожиданно приводил к небольшому перевалу. Затем надо было пройти два «жандарма». Мы с фон Бахом обогнули их, первый – с запада, второй – с востока; в обоих случаях путь лежал по ненадежным, обледенелым, припорошенным снегом скалам и был опасным.
Клаус без конца останавливался, утыкаясь лбом в колени, или прислонялся к скале, переводя дыхание. Его утомляло простейшее усилие, необходимое для того, чтобы набрать в грудь немного воздуха, и каждый вдох отдавался в легких болью, которая едва успевала утихнуть до следующего вдоха.
Мы устроили лагерь четыре прямо на ребре, на небольшом уступе перед вторым «жандармом». Обе палатки Кеннеди прилепились к стене на краю пропасти – только в этом месте можно было укрыться от ветра. Когда они добрались туда, мы с Итазом занимались расширением нашего плацдарма. Карниз не давал как следует разглядеть другой гребень.
Фон Бах с Даштейном отдыхали в палатке.
Мы помогли им снять рюкзаки. Места было маловато, что правда, то правда. Мы приготовили для них чай. Теперь уже Им Хоф слишком устал, чтобы этим заниматься.
Места на семерых явно не хватало. В полдень Им Хоф и Абпланалп снова спустились во второй лагерь. Мы условились, что они поднимутся к нам, как только смогут, чтобы пополнить запас продуктов.
Тут это тяжелый неблагодарный труд. И дело не в различиях между проводниками и «господами». В нашем положении самое главное – эффективность. А проводники гораздо привычнее к ношению грузов. Обычно это была их задача. Все мы начинали свою карьеру, шагая за проводником, который прокладывал нам дорогу.
Вечером мы собрались во второй палатке держать военный совет.
Надо было воспользоваться нашим единственным шансом. Вероятно, другой возможности не представится, по-видимому, через несколько дней непогода вернется. Конечно, Итаза тошнило, и у него болели глаза. Клаус чувствовал себя немногим лучше, а подъем по отрогу с тяжелым рюкзаком за плечами совсем истощил его силы. Я отморозил ноги, пока прокладывал путь по ребру; Даштейн – тоже. В наилучшей форме был, несомненно, фон Бах, хотя он тоже мучился головной болью. Он-то и взял слово и обрисовал положение.
