Глава девятнадцатая
Весь Птичий можно изъездить за четверть часа. Поэтому на дорогу до дома улыбчивого Феликса Михайловича потратила буквально пять минут. Небольшое здание из светлого кирпича, дверь заперта, у входа домофон. Прогресс добрался и до Птичьего.
Я принялась накручивать колесики, наконец раздался дребезжащий голос:
– Да.
– «Скорая помощь».
Дверь немедленно отворилась. Давно заметила, что доктора люди моментально впускают внутрь. Попробуйте назваться работником коммунальных служб или даже милиционером – измучают вопросами, перед врачами рушатся все запоры.
В подъезде неожиданно оказалось светло и чисто. В довольно просторном холле, у письменного стола мирно читал газету мужик лет шестидесяти, крепкий, с характерным лицом отставного военного. Прямо за ним начиналась устланная красной ковровой дорожкой лестница. Лифта в пятиэтажке, очевидно, не было.
– Вы к кому? – осведомился лифтер.
Стараясь улыбаться как можно более приветливее, я вытащила удостоверение и пояснила:
– Открываем в Птичьем корпункт НТВ, хотим снять квартиру, в мэрии сказали, что ваш дом самый комфортабельный.
– Это верно, – согласился секьюрити.
Тут в глубине холла распахнулась дверь, и вышла девушка лет двадцати. Значит, в здании все же есть лифт.
– Здравствуйте, Федор Степанович, – сказала она.
– Добрый день, Светочка, – ласково ответил дежурный, – что так легко оделась, на улице совсем холодно.
– Ну да? – удивилась женщина и, подойдя к окну, принялась обозревать пустынную улицу. Федор Степанович повернулся ко мне.
– Телевидение уважаю, а ваше НТВ в особенности, мне там такая черненькая нравится, остроносенькая, новости читает…
– Миткова?
– Она и сама красавица, и говорит складно. А дом наш и правда лучший, элита живет, начальство. Только квартир никто не сдает, и не ищите.
На столе зазвонил телефон. Лифтер поднял трубку и потом пошел к подъемнику. Светочка оторвалась от окна и робко спросила:
– Вы с телевидения?
– Да, НТВ, хотели в вашем доме корпункт обосновать, да, видно, не судьба.
– А как к вам на работу попадают?
– По-разному. Кто сам пришел, кого знакомые привели…
– Ну, чтобы сам, небось неправда, – протянула девушка, – всю жизнь мечтала в телевизоре работать.
Я вздохнула: в телевизоре можно работать только тогда, когда снимаешь заднюю стенку аппарата и копаешься во внутренностях этого прибора.
– Слушайте, – продолжала Светочка, – а если подскажу, к кому обратиться, чтоб в нашем доме квартиру снять, поможете мне, познакомите с нужными людьми?
Тут распахнулась дверь лифта, и Федор Степанович вывез коляску.
– Пойдемте, – шепнула девушка, – тут недалеко есть одно место, посидим поговорим. – Она завела меня в небольшое кафе и, лихо закурив «Мальборо», сообщила: – Феликс Михайлович Самохвалов коттедж построил прямо на выезде из города. Из красного кирпича, с башенкой. Так он моей маме сказал, что квартиру сдавать хочет. Могу вас к нему отвезти.
– Так у него, наверное, семья есть?
– Дочь Нина, взрослая уже.
– Вот видите, – прикинулась я разочарованной, – скорей всего захочет отдельно от родителей жить, квартира ей и достанется.
– Да нет, – отмахнулась Света, – Нинка в Москве учится, сюда не показывается.
– Совсем не приезжает?
– С лета не видела.
– Может, просто не замечаете.
– Дом углом стоит, из моей комнаты ее окно видно, так там даже занавески с августа ни разу не раздернули. К тому же мы в хороших отношениях. Нинка в июле на несколько дней прикатила и сразу ко мне, похвастаться новой машиной. Ну да и понятно, отец ей небось денег сколько хочешь дает, – откровенничала девица.
Я пообещала подумать над ее предложением и поехала в Москву. На выезде из Птичьего притормозила и оглядела огромный двухэтажный дом из огнеупорного кирпича. Похоже, совсем готов, окна застеклены, и даже в саду заасфальтированы дорожки. Интересно, откуда у милейшего Феликса Михайловича такие средства? Хотя понятно откуда. В колонию попадают разные люди, а жить по-человечески хочется везде. Насколько знаю, отправить лишнюю продуктовую передачу в Бутырской тюрьме стоит сто долларов. А в колонии возможностей больше – свидание продолжительностью три дня, отпуск домой, отправка на поселение, – и за все можно получить приличную мзду. Так что источник финансового благополучия известен. Мне важно другое – Нина тут не показывалась и Базиля не привозила.
Тучи слегка раздвинулись, небо немного просветлело, зато крепко похолодало. Я включила печку на полную мощность и понеслась по шоссе, стараясь крепче держаться за руль. Восемьдесят километров в час – страшная скорость. Вожу уже пять лет и даже научилась парковать «Вольво» задом, но предпочитаю ездить не слишком быстро, редко спидометр показывает больше шестидесяти. И никак не могу отвыкнуть от дурацкой привычки тянуть изо всех сил на себя руль во время торможения. Ехидный Аркадий советует при этом обязательно приговаривать «тпру, лошадка». Но я стараюсь не обращать внимания на колкости, ну не все же рождаются с ключом от зажигания в руке.
После сонного Птичьего Москва показалась особенно шумной. Естественно, при въезде на Волоколамку попала в огромную пробку и проскучала в толпе автомобилей, двигаясь вперед черепашьим шагом. Возле метро «Аэропорт» притормозила. Пойду пешком на ту сторону Ленинградского проспекта и посмотрю, может, Нина приехала?
В подъезде сидела уже другая бабуля.
– Утром на месте была, – сообщила она, – потом вроде ушла. Может, в институт? Или в больницу за инвалидом каким? Она вроде как с ними работает.
Дворника Юры тоже не нашла. Обычно он день-деньской торчит на глазах, но сегодня его никто не видел. Окончательно разочаровавшись, поехала в Ложкино.
Дома было тихо. Я взяла в кабинете толстый справочник и устроилась в спальне. Через полтора часа подвела итог. Патронажных медсестер, то есть медицинских работников, ухаживающих за беспомощными одинокими инвалидами, предоставляют муниципальные общества Красного Креста, и ни в одном из них не работает Нина Самохвалова. Но в столице существует множество частных агентств. Я набрала номер «Помощника» и тихонько проблеяла в трубку:
– Хочу пригласить медсестру для ухода за парализованным отцом.
Вежливый голос моментально сообщил расценки: один день – десять долларов. Лекарства, памперсы, моющие средства – естественно, за счет хозяев. Еще медицинского работника полагается покормить. Сопровождение в другой город – в два раза дороже.
Повесив трубку, я через минуту вновь обратилась в то же агентство, постаравшись изменить голос.
– Вам нужны сотрудники?
Тот же безукоризненно вежливый голос осведомился:
– Имеете медицинское образование?
– Медсестра широкого профиля.
– Сто долларов в месяц плюс обед в семье у больного, и, естественно, чаевые никто не отбирает.
– Много дают?
– Долларов на двадцать можете твердо рассчитывать.
– Берете только профессионалов?
– С предъявлением диплома, – уточнил голос.
Я повесила трубку и позвонила в другое агентство. Расценки примерно совпадали, и везде требовались только дипломированные сотрудники.
В глубокой задумчивости я пошла вниз. Где же подрабатывает Нина? У девушки нет никаких шансов устроиться официально, она не имеет документов медсестры, учится в гуманитарном институте. Бешеных денег за уход не платит никто, двадцать долларов в месяц считаются роскошными чаевыми. А Самохвалова небось только за квартиру отдает триста, плюс машина, бензин, джинсы «Труссарди», кофточки «Naf-Naf»… Папа присылает? Но он только-только построил новый дом, все средства туда вложил. Наверное, все-таки зарабатывает сама. Но как? Может, это Базиль содержит любовницу? Корзинкин, безусловно, обеспечен, но, как все французы, жаден до невозможности. Россияне, начитавшись «Трех мушкетеров», составили неправильный образ парижанина – этакого гуляки, весельчака, бабника, не считающего расходов на прекрасных дам и выпивку. На самом деле среднестатистический француз предпочитает укладываться спать в десять, никогда не позовет знакомых в гости, а если все же сподобится устроить вечеринку, то к столу подадут фисташки, орешки да блюдо с сыром. Впрочем, могут торжественно внести ветчину. Причем, если гостей шестеро, то на роскошном, доставшемся от бабушки подносе сиротливо будут лежать только шесть ломтиков – по одному на человека, добавку просить не принято. Так что вряд ли Корзинкин обеспечивает своей даме сердца роскошный образ жизни. Ну, духи может подарить или недорогое колечко…
В гостиной на диване валялся Кешка. На столике – несколько журналов, я машинально схватила одно издание.
– Не смотри, – велел сын.
Но я уже в ужасе уставилась на первую страницу. Ее целиком занимало фото молодой улыбающейся женщины. Ее можно было бы даже посчитать хорошенькой, если б не уродливое тело. Левой груди нет, на ее месте змеится белый шрам, от правой сохранились жалкие остатки. Внизу подпись – Виола, тридцать пять лет, радикальная мастэктомия, агентство «Лотос».
