В чаше небесной — кровь Диониса, в чаше земной, на столе, — вино. Если и в третий раз расплещу любовный напиток, никто не поверит в случайность. Хочешь — не хочешь, а чашу — до дна.
* * *
Чашей возможностей мне чудился город. Сияющим звонким бокалом из горного хрусталя, где на дне по ночам просыпались пленительные огни фонарей, витрин и неоновых вывесок. В город стремились все: бродяги, монахи, философы, воины, разбойники, торговцы, безработные, ремесленники, безумцы. Огни манили и обманывали всех без разбору: и странников, и горожан. Разбитые сердца склеивали, как фарфоровые чашки из прабабкиного сервиза, скрывали за стеклом сервантов в гостиной и шагали дальше по улицам и проспектам. Жизнь — тот же покер: нет плохих и хороших, заслуживших и недостойных, есть игроки. Победители и побеждённые меняются местами в зависимости от крупье, распечатавшего колоду. Счастливая карта — от Бога, а беды раздаёт Дьявол. Тащи карту, Ульвиг, тебе не дано угадать, чьё лицо под маской сдающего. Будь ты хоть семи пядей во лбу, без приглашения в банкетный зал не пропустят, да и горе не возмездие за грехи: зачастую страдают честнейшие благородные люди, а подлецам и бастардам всё сходит с рук. Можешь сбросить карту, не глядя, или повысить ставку — вслепую. Пророку не место за игорным столом, его повесят на дереве за ногу, головой вниз. А тебе стоит попытаться приручить удачу верой в себя и в лучшие времена.
Я извлёк урок из миража наизнанку и на этот раз всё сделал правильно. Вошёл в город незаметно, с подветренной стороны, где Флегетон западает за край: взгляды живущих всегда обращены на восток. Сверху, из окна, огненная река виделась лавой, востекающей из жерла вулкана, а внизу оказалась потоком рубиновых фар мчащихся автомобилей. Скоростное шоссе делило город на северную и южную части. Южане рвались на север, северяне — на юг. Плата за переправу через шоссе предназначалась светофорам, но они были сломаны: монетки кидали так часто, что переключатели света с красного на зелёный перегорели. Люди же, рискуя попасть под колёса машин, продолжали перебегать на ту сторону. Людям непременно нужна та сторона, где их нет. Я починил проводку и выгреб мелочь — свою первую добычу. Не золото, но на несколько обедов в ресторане, новый костюм цвета кофе с молоком и номер в недорогом отеле хватило. Так я и стал хозяином радужного моста: деньги кидали не в прорези на столбах светофоров, а в мою внушительных размеров чашу. И вряд ли кто-нибудь вспомнил бы, что когда-то было иначе. Самое время начинать прикармливать удачу, самое место понять её суть в сердцевине чужих дорог и страстей. Наблюдал за прохожими, подслушивал разговоры, подсматривал улыбки и рукопожатия, улавливал настроения. Человек не живёт в пустоте и не принадлежит себе, а всегда действует внутри той или иной истории, желая вписаться в поворот событий и ожидая одобрения окружающих. И если предположить, что счастье — гармония с миром, то нужно знать, где и как искать его здесь и сейчас, в городе, где нахожусь, рядом с теми, кто изо дня в день держит путь на север или на юг мимо меня.
На первый взгляд в их курсировании туда-сюда не было никакого смысла, но вскоре я ощутил силу рутины: всякий переходящий шоссе думал о том, что ждёт на другой стороне и ни о чём более. Прошлое севера, как и будущее туда возвращение, застилал зелёный свет на юг. Пешеходы чувствовали себя маятниками, позабыв, что часы их не вечны и однажды хождение прекратится. Воробьиные шажки повседневности заглушали неотвратимую поступь смерти. Они и не знали, что ежегодно в автокатастрофах погибают сотни горожан и миллионы по всему миру, не замечали мигалок и сирен скорой помощи и дышали ровно, как спящие в колыбели: вдох-выдох, вперёд-назад, север-юг. Медленно и неизменно. Буднично. Город на шоссе напомнил мне город над морем, откуда мы отчаянно пытались сбежать, с той лишь разницей, что птицы здесь летали по небу, а не прятались под мостами. В городе над морем строили фонтаны под дождём и не могли толком объяснить зачем, здесь же маялись меж завтрашним днём и вчерашним, тщетно пытаясь догнать если не других, то хотя бы себя. Человек устремлён в будущее, под светофором он уже не семьянин-северянин, поцеловавший у порога жену на прощание, а неутомимый работник юга, истово продаёт зеркала или старательно прилаживает набойки на сапоги. Дом — работа, север — юг. Повторяемость создаёт ощущение безопасности, как во сне, когда знаешь, что проснёшься. У дороги никто из них не догадывался о себе настоящих, видели свои копии, маски — потерянные на вчерашнем маскараде или ещё не раскрашенные и не покрытые лаком к завтрашнему. Моя переправа была их сном — коротким беспамятством между закатом и рассветом. Или жизнью? Родившись, человек начинает движение к смерти, ускоряясь и порой не вписываясь в повороты, но так или иначе настигает её в конце пути. Уходит в рассвет, ступая босыми ногами по прохладной росе. И никто уж не вызовет в горящих факелов круг. При жизни человек несётся по кругу, а после неё бродит кругами, как в Аду у Данте. Из дома в дом, из города в город.
Почему все города на том и на этом свете так похожи? Не потому ли, что люди не способны сочинить новый миф, не повторив почти слово в слово предыдущий? Множатся отражения, но свеча в зеркалах одна. Кто зажёг её? Почему в христианском Аду текут языческие реки: Стикс, Флегетон, Лета? Сидя у окна в зелёной комнате, надеялся на искупление: Флегетон смывает кровь с рук убийцы. Лавовый поток состоит из элементов ядра и мантии Земли, чем не река Аида? Но огненная река превратилась в Лету и вместо очищения подарила забвение: источник у них один — слёзы Критского Старца. Вода. Зеркало времени, отражавшее теперь и меня. Я стал частью города, и нужно было завоёвывать признание общества. На пересечении дорог без труда заводят знакомства. Приглашали на торжества и в гости, втолковывая, что костюм цвета кофе с молоком годится для званых обедов, а к ужину прибывают во фраке, что существуют приличия, мода, мораль и правила поведения, а главное в жизни то, что скажут или подумают обо мне другие. Старался и соответствовал. Выучил по именам лучших портных города, опаздывал на светские вечеринки ровно на принятые десять минут, смеялся в общем хоре над непонятыми шутками и лил крокодиловы слёзы вместе со всеми. Легенда о том, что крокодил оплакивает жертву, поедая её, красивая, но всё же легенда. Слёзы — защитная реакция организма, избавляющая от переизбытка солей. «Вы — соль Земли»[107]. Поплакал, и отлегло, полегчало. Человек для себя — тяжёлая ноша в пути. Наедине с собой он — сплошное сомнение без чётких границ и очерченных контуров. Куда как проще отдаться на растерзание Другому — вору, «укравшему меня у меня»[108], освободившему от бремени самопознания. Тысячи глаз наблюдали за мной ежедневно, их выражения служили ориентирами определённости: чувствовал стыд или гордость за свои поступки, испытывал страх, предвкушал награду, предавался тщеславию. Был своим в стае. Все мы ищем сопричастности и признания. Шагаем в центр круга, где горят факелы, чтобы не раствориться тенью во тьме за его пределами, не исчезнуть, как исчезают изгои, когда их вымарывают из всевозможных списков. Рядом с другими я был постижим для самого себя. Жил налегке, переложив львиную долю своей ноши на чужие плечи. Находил оправдания в чужих глазах. Струсил? — в меня и не верили; выиграл? — подсказали как; потерял? заблудился? — не уследили. А если внутри вспыхивали мучительные вопросы без ответов, озирался по сторонам и сталкивался взглядом с прохожим. Ответ зажигался в его глазах, как красный или зелёный свет светофора.
Однажды, возвращаясь из гостей, переходил шоссе. Остановился у светофора переключить свет и … физически, до жжения в позвоночнике и затылке, ощутил чей-то взгляд. Обернулся. Позади меня был магазин модной одежды: расфуфыренные Моны Лизы в витрине с разных ракурсов смотрели в одну точку — мне в затылок. Показалось, ещё немного и волосы мои загорятся. Словно манекены возомнили себя символом городского сообщества: всевидящее око, коллективное сознание, сеть. Неужели это и есть Бог? — подумалось мне. Зеркало, где хранятся и множатся наши отражения? Клей, соединивший кусочки мозаики? То, что не даёт реке распасться на капли? Гален считал нервную систему человека Древом жизни, нет, она — ветка. Древо жизни — наша взаимосвязь, телепатия, способность видеть себя глазами посторонних, когда «каждый есть другой и никто он сам»[109]. Вездесущая неизбежность кар и воздаяний для всех без исключения. Когда виновен в плохом ли, хорошем ли означает жив. Ты — причина событий в жизни других, точка отсчёта линий их прошлого. Исчезни, выйди из круга и погубишь не одного себя, но и тех, для кого держал факел. Ни встречу, ни смерть отменить не позволят: твоё время принадлежит другим.
