— А как же Железный человек? — подсказывает Калеб.
Натаниэль качает головой.
— Может заржаветь.
— Человек-амфибия?
— Нужна вода.
— Натаниэль, — негромко возражает Нина, — никто не совершенен.
— Но они же супергерои! — объясняет Натаниэль, и Калеб понимает, что сегодня вечером Натаниэль хочет быть непобедимым. Ему необходимо знать: то, что с ним произошло, больше никогда, никогда в жизни не повторится.
— Нам всем нужен супергерой, — бормочет Нина, — у которого не было бы ахиллесовой пяты.
— Чего? — изумляется Натаниэль.
Она берет его за руку:
— Давай поищем.
Из платяного шкафа она достает пиратскую бандану и лихо повязывает ее Натаниэлю на голову. Потом крест-накрест обматывает его грудь желтой лентой, которой полицейские оцепляют места происшествий, — ее когда-то принес Патрик. Дает ему очки для плавания синего цвета для рентгеновского зрения и натягивает поверх пижамы красные шорты, потому что в штате Мэн, в конце концов, ребенку непозволительно расхаживать по улице раздетым в такой холод. После делает знак Калебу, чтобы он снял свою красную утепленную рубашку и передал ей. Ее рукава она завязывает на шее Натаниэля — еще один плащ.
— Боже мой, ты видишь, на кого он похож?
Калеб понятия не имеет, но все равно подыгрывает:
— Поверить не могу!
— На кого? На кого? — Натаниэль чуть не приплясывает он восторга.
— Разумеется, на мистера Исключительного, — отвечает Нина. — Ты читал о нем комиксы?
— Нет.
— О, он самый супер-супергерой! У него два плаща, поэтому он летает быстрее и дальше.
— Круто!
— И он может читать мысли других еще до того, как они произнесут их вслух. Если честно, ты так на него похож! Держу пари, ты уже наделен его суперсилой. Давай-ка, — Нина закрывает глаза, — угадай, о чем я думаю.
Натаниэль сосредоточенно хмурится.
— Ну… что я так же хорошо умею читать мысли, как мистер Исключительный?
Она хлопает себя по лбу:
— Боже мой, Натаниэль, как у тебя это получается?!
— Наверное, и зрение у меня рентгеновское! — восклицает Натаниэль. — Я могу видеть через стены и узнавать, какие и где дают конфеты! — Он бросается к лестнице. — Поторопитесь, хорошо?
Когда посредник в лице сына убегает, Калеб с Ниной неловко улыбаются друг другу.
— И что мы будем делать, когда он не сможет видеть сквозь стены? — интересуется Калеб.
— Скажем, что в его оптическом сенсоре помехи, которые нужно устранить.
Нина покидает комнату, а Калеб на мгновение задерживается наверху. Через окно он смотрит, как его пестро одетый сын спрыгивает с крыльца — с грацией, рожденной уверенностью. Даже отсюда Калеб видит, как улыбается сынишка, слышит его заливистый смех. И задумывается: а может, Нина права, и что, если супергерой всего лишь обычный человек, который верит в свою непогрешимость?
Она приставляет пистолет, а на самом деле это фен, к голове, когда я спрашиваю:
— А что после любви?
— Что?
В голове перепутались все вопросы.
— Ты же любишь Мейсона, да?
Пес слышит свое имя и улыбается.
— Люблю конечно, — отвечает она.
— А папу ты любишь больше?
Она смотрит на меня:
— Да.
— А меня еще больше?
Ее брови взлетают вверх:
— Верно.
— А что после этого?
Она поднимает меня и усаживает на край раковины. Место, где лежал фен, теплое — наверное, фен тоже живой. Она на минутку задумывается.
— После любви, — говорит она мне, — женщина становится мамой.
Глава 5
Был момент в моей жизни, когда я хотела спасти мир. Я наивно и доверчиво слушала университетских преподавателей и искренне верила, что, когда стану прокурором, у меня появится шанс избавить планету от зла. Но потом я поняла: когда ведешь пять сотен дел одновременно, сознательно решаешь довести до суда все, что можно. Еще позже я поняла, что справедливость не имеет ничего общего с приговором, все дело в убеждении. А когда прошло еще какое-то время, я уяснила, что выбрала для себя не «священную войну», а всего лишь работу.
Тем не менее я никогда не задумывалась над тем, чтобы стать адвокатом защиты. Мне претила сама мысль о том, что нужно будет лгать от лица морально разложившегося преступника, и, как по мне, многие из них были виновны, пока не доказывали обратное. Но когда я сижу в роскошном, отделанном деревом кабинете Фишера Каррингтона, а его хорошенькая квалифицированная секретарша угощает меня ямайским кофе за 27,99 долларов за полкило, я начинаю понимать все плюсы этой профессии.
Мне навстречу выходит Фишер. Его голубые, как у Пола Ньюмана, глаза сияют, словно для него нет большей радости, чем застать меня сидящей в его приемной. А почему бы ему и не радоваться? Запроси он хоть втридорога, я бы все равно согласилась. Ему выпадает шанс поработать над громким делом об убийстве, что привлечет к нему толпы новых клиентов. И, в конце концов, это шанс отвлечься от бытовухи — дел, которые Фишер может выиграть с закрытыми глазами.
— Нина, — приветствует меня он, — рад вас видеть! — Как будто менее суток назад мы не встречались в тюрьме. — Проходите в мой кабинет.
Это отделанная тяжелыми деревянными панелями типично мужская комната, при взгляде на которую представляешь себе запах сигар и бокал бренди. У него на полках выстроились, как у меня, своды законов, и это в некоторой мере успокаивает.
— Как Натаниэль?
— Хорошо. — Я опускаюсь в огромное кожаное кресло с подголовником и осматриваюсь.
— Наверное, обрадовался, что мама вернулась домой?
«Больше, чем его отец», — думаю я. Мое внимание привлекает висящий на стене небольшой набросок кисти Пикассо. Не литография — оригинал.
— О чем вы задумались? — спрашивает Фишер, усаживаясь напротив.
— Что государство мне мало платит. — Я поворачиваюсь к адвокату. — Спасибо вам. За то, что вчера вытянули меня.
— Мне бы, конечно, хотелось приписать все заслуги себе, но вам прекрасно известно, что это был подарок со стороны обвинения. От Брауна снисхождения я не ожидал.
— Я бы больше не стала на него рассчитывать.
Я чувствую на себе оценивающий взгляд собеседника. В отличие от моего вчерашнего поведения во время нашей короткой встречи, сегодня я намного лучше владею собой.
— Перейдем к делу, — предлагает Фишер. — Вы что-нибудь говорили в полиции?
— Они спрашивали, но я повторяла, что сделала все, что могла. Больше нет сил.
— Сколько раз вы это повторяли?
— Снова и снова.
Фишер откладывает свою дорогущую ручку фирмы «Уотерман» и скрещивает руки на груди. На его лице любопытное смешение болезненного обаяния, уважении и смирения.
— Вы знаете, что делаете, — утвердительно говорит он.
Я смотрю на него поверх чашки кофе:
— Ответ вам не понравится.
Фишер откидывается на спинку кресла и улыбается. У него ямочки на щеках, по две с каждой стороны.
— До того как поступить на юридический, вы закончили театральный?
— Разумеется, — отвечаю я. — А вы разве нет?
Он хочет задать мне столько вопросов! Я вижу, как они рвутся наружу, словно солдатики, отчаянно пытающиеся ввязаться в бой. Разве можно его винить? Сейчас он видит, что я абсолютно адекватна, и понимает, какую игру я выбрала. Это равносильно тому, как если бы в соседнем дворе приземлился марсианин. Невозможно пройти мимо и не посмотреть, из какого же он теста.
— Как получилось, что ваш муж позвонил именно мне?
— Потому что присяжные вас любят. Люди вам верят. — После секундного колебания я открываю ему правду: — Я всегда терпеть не могла состязаться с вами на процессах.
Фишер принимает мое признание как должное.
— Нужно подготовиться к защите о признании невменяемости. Или о пребывании в состоянии аффекта.
В штате Мэн нет квалификации убийств, окончательное наказание за это преступление предусматривает от двадцати пяти лет до пожизненного. А это означает, что, если меня оправдают, я должна быть признана невиновной — это сложно доказать, учитывая, что весь процесс был снят на пленку; оправданной на основании невменяемости; или должно быть доказано, что преступление совершено в состоянии аффекта, чтобы в конечном итоге дело переквалифицировали на менее тяжкое обвинение — непредумышленное убийство. Удивительно, что в этом штате вполне законно можно убить человека, если он сам, так сказать, нарвался, а присяжные согласятся, что у подсудимого были веские причины находиться в состоянии аффекта. В нашем деле их предостаточно.
