Я воспринял как недооценку роли политработника тот факт, что еще ни разу не был вызван на ковер. «Выходит, я для них и полушки не стою!» — подумал я в сердцах, но вслух сказал совершенно иное:
— За год, что я в батальоне, ты, Индра, попадал на ковер не два раза. Иногда со мной, иногда один. Ты возвращался оттуда расстроенным, взволнованным, порой просто с усмешкой на лице, но ты никогда не был таким, как минуту назад. Так что ковер к этому не приплетай. Я хочу знать, что с тобой случилось на самом деле.
Индра взглянул на меня с гневом и жалостью одновременно. Жалость пересилила.
— Вчера я был у Ирены, Петр. — После долгого перерыва он снова назвал меня по имени. — Чтобы сказать ей, что с моим переводом в областной центр ничего не выйдет.
— И что же она? Расстроилась? — спросил я.
— От этого ей стало легче.
— Стало легче? — Я не поверил своим ушам. — Этого не может быть!
— Именно так. Ей предложили играть в Праге. И с квартирой. Она знала об этом уже в воскресенье перед тревогой, но у нее не хватило смелости сообщить мне это.
— Ты ездил к ней в областной центр, будешь ездить и в Прагу, — попытался я утешить его.
— Ты сам знаешь, что это сложно. А сейчас это было бы еще сложней. Главное же, что мне надоело ездить. Я хочу по вечерам после работы приходить домой, как ты и Ванечек, а не в общежитие.
— Нет ничего проще, Индра.
— Я знаю, девчат что грибов в лесу.
— Именно так, Индра.
— Тебе легко говорить. Как это ты однажды сказал? Армия — это не театр с аплодисментами на открытой сцене, здесь экскурсии недопустимы, это на всю жизнь. Этими словами ты здорово меня покоробил. А сейчас, когда подтверждается, что ты был прав; меня это задевает еще больше.
— Ты выбрал профессию офицера, значит, знал, что тебя ожидает…
— Мне пришло в голову уйти из армии, Петр, — ошарашил меня Индра.
* * *
Распоряжение прибыть к заместителю командира полка по политической части я воспринял спокойно. «Ну вот и меня вызывают на ковер», — подумал я.
— Что творится в батальоне? — поинтересовался майор Чернох.
— Мы в шоковом состоянии, — ответил я.
— Под словом «батальон» я подразумеваю весь личный состав, а не только его командование. Главным образом, солдат срочной службы. До меня дошли слухи, что они сознательно провалили стрельбы. Это правда?
— Нет, их это беспокоит не меньше, чем нас.
— Всех?
— Всех ли, я не знаю, но преимущественное большинство — безусловно.
— Голову на отсечение за это дал бы, а?
— Даю, товарищ майор, — решительно заявил я.
— Это меня радует, — сказал Чернох. — В чем состояла ошибка, вы уже знаете?
— Думаю, что знаем, — заверил я.
— Ив политической работе?
— Ив политической работе. Я недостаточно обращал…
— Сегодня не надо, у тебя еще будет возможность… Я хотел только напомнить тебе, что ты должен все как следует продумать. Можешь быть уверен, что свою долю ты получишь сполна. Я свою уже получил, если это тебя интересует. За то, что мало тебе помогал и все взвалил на подполковника Томашека.
— Подполковник Томашек — молодец, — ответил я.
— Еще какой! А надпоручик Буреш? Как на нем отразилось то, что вы не смогли выполнить взятые обязательства и его перевод откладывается? Это его вывело из себя, не так ли?
— Довольно сильно, товарищ майор.
— Тебе следует помочь ему преодолеть…
«Так был я на ковре или не был?» — подумал я, выходя из кабинета майора Черноха.
Футболист Гоштялек как-то в разговоре заметил, что он очень доволен тем, что командование батальона попало в довольно неудобное положение.
Гигант рядовой Потучек попытался убедить его в неправильности такого мнения способом, который полковой врач квалифицировал как легкую угрозу здоровью.
Гоштялек, готовящийся к увольнению, написал жалобу своим новым хлебодарам — руководству футбольной команды, пробившейся после долгого времени в национальную лигу и рассудившей, что с Гоштялеком она могла бы подняться еще выше. Партийный комитет, естественно, не дремал, и у меня уже не было повода считать себя обойденным. Командир полка и майор Чернох вызывали к себе почти ежедневно, как будто хотели мне возместить за прошлое. Вызывали иногда одного, иногда вместе с Индрой.
К кому фортуна повернется лицом, тот и пользуется всеми благами, пришел я к выводу, возвращаясь как-то из штаба полка, и при этом даже не вспомнил о том, что беда не приходит одна.
Члены партийного комитета пришли на заседание на четверть часа раньше в ожидании чего-то значительного. Подполковник Томашек и Индра появились в последнюю минуту. Я открыл заседание:
— Мы собрались, чтобы посоветоваться, как нам реагировать на обстановку, создавшуюся в батальоне в результате неудачи при проверке, и выяснить, какова тут вина партийной организации. Прошу товарищей высказать свое мнение.
Только через минуту, показавшуюся мне целой вечностью, молчание нарушил поручик Логницкий.
— Мне кажется, что мы пока не готовы обсуждать такие важные вопросы, было бы хорошо поговорить об этом, основываясь на конкретных материалах, — заявил он.
— Но у тебя какое-то свое мнение имеется? И что об этом говорят твои солдаты, ты тоже должен знать, — возразил Томашек.
— Просто нам не повезло, вот и все, — с чувством досады ответил Логницкий.
— На невезение ссылаться нельзя. Проблема в чем-то другом, но об этом я скажу немного позже. Сначала хотелось бы услышать мнение членов комитета, — заявил Индра.
— Я не знаю, почему мы во что бы то ни стало должны искать вину партийной организации, — сказал десатник Кабелач. — Что мы могли сделать? Если бы об учениях заранее знал хотя бы партийный комитет, мы бы смогли лучше поработать с людьми, разъяснить им, что эти учения имеют большое значение и от их результатов зависит выполнение взятых обязательств. Солдаты наверняка бы это поняли. В полевых же условиях эту работу широко развернуть было нельзя. Для этого не осталось времени.
Я заерзал на месте и хотел уже перебить Кабелача. Но подполковник Томашек жестом остановил меня.
Подпоручик Главичка видел причину в том, что солдаты второго года службы всеми мыслями уже на гражданке и поэтому выпадают из общей массы.
Броусил говорил о недооценке командиром батальона обслуживания техники, и я заметил, что Индра с удовольствием смешал бы его с землей. Однако рассуждения Броусила Индра выслушал до конца. Одно мнение сменялось другим, за ошибочными точками зрения следовали толковые предложения и замечания.
Я тоже подробно изложил свое мнение и самокритично признал свои ошибки, повлиявшие на неудачу во время учений. При этом я заметил, что Томашек и Индра согласно кивали.
Потом выступил Индра. Тоже самокритично. После этого каждый член комитета высказал свое отношение к выступлениям других.
— Если все, о чем здесь говорилось, вы сумеете выполнить, то у вас будет достаточно материала для разработки плана мероприятий для командира дивизии и для доклада на партийном собрании, — сказал в заключение Томашек, и мы согласились, что это отличная мысль.
Заседание закончилось. Мы остались втроем — Томашек, Индра и я.
— Здесь я сделал ошибку, — заявил Томашек после минуты молчания. — Я должен был вам сказать об этом сразу же, как только вы пришли со своими обязательствами. Но тогда мне показалось неудобным глушить инициативу. Ваши обязательства с самого начала были нереальными.
— Мы знаем, — сказал я. — Инициативой людей нельзя спекулировать. А с нашей стороны это была спекуляция. Мы пытались обратить на себя внимание.
Люди поверили нам, старались, но не восприняли это как свои собственные обязательства. Поэтому мы и не смогли их выполнить.
— Да что ты говоришь? — вспылил Индра. — Почему во множественном числе? Я не прошу у тебя милости. Я хотел обратить на себя внимание, ускорить свой переход в штаб дивизии и таким образом решить свою личную проблему. С моей стороны это была глупость.
Подполковник Томашек выслушал его с интересом.
Индра продолжал:
— Я это понял на сегодняшнем заседании.
— А Ирена? — спросил я.
— Кажется, я долго не забуду о ней, даже если буду очень стараться.
Я хотел как-то успокоить Индру, но вместо этого спросил:
— Когда мы засядем за план мероприятий и за доклад на собрании?
— Завтра я не смогу. Тогда послезавтра. Сразу же после развода на занятия, — решительно заявил Индра.
— Ну, успехов вам, ребята, — сказал Томашек, попрощался с каждым за руку и быстро вышел. Видимо, он подумал, что мы хотим поговорить еще о чем-нибудь.
* * *
Во второй половине следующего дня в моем кабинете собрались политработники рот.
— Через два дня мы увольняемся в запас, — сообщили они.
