Эти и подобные им вопросы вертелись у нас в голове, и мы напрасно искали на них ответа. Ведь еще вчера мы готовы были дать голову на отсечение, что подобное абсолютно исключено.
После долгого молчания Индра произнес слова, потрясшие меня и Ванечека:
— Это подстроили мне специально.
— Вы что, говорите это серьезно? — возмутился Ванечек.
— Ты с ума сошел, Индра! — поддержал я Ванечека, даже не вспомнив о том, что к подобному тону я прибегал только в тех случаях, когда мы оставались с командиром одни.
— Вы еще не знаете, что мне сказал командир дивизии, когда отвел меня в сторону, — заявил Индра.
Мы не знали, но и не спросили, убежденные в том, что он сам скажет нам это. И он сказал:
— Командир любезно предоставил нам возможность выполнить в будущем учебном году то, что мы не смогли сделать в этом.
— Это означает… — произнесли мы с Ванечеком почти в один голос.
— Именно так, — подтвердил Индра. — Мой перевод в штаб дивизии откладывается, так что Ирену я прозевал…
Мы понимали, что слова о терпеливо ожидающих невестах в данном случае совершенно не к месту, да и желания утешать Индру у нас не было. Поэтому в комнате снова воцарилась тишина.
— Это подстроили мне специально, — повторил Индра с мнительностью ребенка дошкольного возраста.
— Индра, — сказал я, — ты не имеешь ни малейшего права утверждать что-либо подобное. Я могу назвать тебе десятки коммунистов и комсомольцев, которые ни за что бы не допустили, чтобы кто-либо попытался агитировать солдат не выполнить наши обязательства.
— Послушай, Петр, — не сдавался Индра, — собрание — это одно дело, а казарма и кафе — другое. Может быть, там на них оказывают значительно большее влияние, чем здесь. Кто-то, кого я невольно обидел, сделал все возможное, чтобы в нужный момент отомстить мне.
— Ошибка в чем-то другом, — заявил Ванечек. — В нас самих, в тех, кто здесь вот сидит. И в Броусиле. Мы не сумели научить их всему так, как это было нужно. И в чем-то допускали послабления и солдатам, и самим себе.
— Да, видимо, это так, — поддержал я его.
— И это мне говорите именно вы? Один считает, что задача политработника — брать под защиту всякого разгильдяя, а у другого совсем недавно у самого было столько проблем, что на работу в батальоне не оставалось свободного времени.
— Я понимаю, товарищ командир, что вам сейчас, как говорится, не до песен! — Ванечек с трудом сдерживал себя, чтобы не взорваться. — Но даже и это не дает вам права так говорить.
— Действительно, ты не имеешь права так говорить, — поддержал я Ванечека.
— На собраниях вы оба ратуете за действенность критики, но боже упаси, если кто-либо скажет вам, что он думает на самом деле! — с обидой проговорил Индра.
— С горячей головой еще никогда ничего не удавалось решить, — попытался я говорить примирительным тоном. — Давайте обсудим это в комитете.
— Там не о чем говорить! Просто я не хочу торчать здесь, в этой глуши. Я понимаю, что вас обоих это особенно не трогает. Вы здесь прижились. Ваши жены здесь кое-что значат. Одна — потому, что родители детей, которых она учит, с первого класса ломают голову, как пропихнуть их в институт, а другая — потому, что прячет под прилавком то, что женщины без протекции никогда не купят. Живется вам тут хорошо. Но если вы проживете здесь так два-три года, то зарастете мхом и уже до самой смерти от него не избавитесь. А я для этого не гожусь.
— Ну, мне пора! — Приняв решение, я встал. — Нет, я не обиделся, но только эти разговоры ни к чему не приведут.
Я направился к двери, Ванечек последовал за мной.
— Ну что ж, идите, союзнички, и будьте здоровы. Нет ничего более легкого, чем перешагнуть через умирающего.
— Никто через тебя не перешагивает, да и для умирающего ты неплохо выглядишь. И это хорошо, Индра. Прежде всего и тебе необходимо как следует обдумать все то, что, собственно, с нами произошло. Я обязательно это сделаю, и Ванечек, насколько я его знаю, тоже. Вот это я и хотел бы посоветовать тебе, — сказал я, подходя к двери.
— Мы должны все хорошенько обсудить, — сказал мне Ванечек в коридоре.
— Индра во многом прав. А правда останется правдой, даже если она высказана в порыве гнева, — ответил я.
* * *
В батальоне царило пессимистическое настроение. Индра, Ванечек и я старались по возможности избегать друг друга, а если это было невозможно, то мы ограничивались строго служебными взаимоотношениями. Боевая подготовка шла согласно плану, но даже признанные балагуры не находили благодатной почвы для своих всегда так тепло принимаемых шуток.
Я решил существенно повлиять на обстановку в батальоне и собрал политработников подразделений.
— Что-то необходимо сделать, — заявили все в один голос, хотя им это могло быть и безразлично, потому что они свой срок уже почти отслужили. — Необходимо решительное слово или поступок. А еще лучше и то и другое. С вашей стороны, естественно. Сверху.
Мне было ясно, что кто-то должен положить этому начало, и таким человеком должен стать не кто иной, как Индра. Это, разумеется, я сказал про себя. Их же я поблагодарил и распустил.
Подполковник Томашек пришел ближе к вечеру.
— Вы уже успели поцапаться? — спросил он и мой кивок воспринял почти с радостью. — А что происходит сейчас? — продолжал он расспрашивать.
— Мы не разговариваем, — признался я. — Как девицы.
Улыбка сошла с лица Томашека.
— Для того чтобы разобраться в том, как это произошло, и что-либо предпринять, вам отведено не так уж много времени. Из четырнадцати дней осталось только двенадцать. Пробегут и эти, как вода в реке утечет.
— Приказ разработать план мероприятий получил Индра, а не я, — заметил я.
— Тебе должно быть ясно, что ты с ним в одной упряжке. И остаться в стороне тебе не удастся, как бы ты ни старался.
— Я и не думаю оставаться в стороне. Но и просить, чтобы он разрешил мне разделить с ним ответственность, тоже не буду.
— На твоем месте я поговорил бы с ним еще раз. А если будет нужно, то и два раза… Когда состоится заседание партийного комитета? — внезапно изменил тему разговора Томашек. — Я хотел бы присутствовать на нем.
— Мне нужно как следует подготовить заседание, — сказал я.
— А если его провести без подготовки? Дать прежде всего высказаться самим членам комитета? Может быть, вы будете удивлены тем, что они скажут, — заметил Томашек.
Я признал, что это хорошая идея.
Потом подполковник Томашек предложил мне составить компанию по пути домой.
— Не могу, — извинившись, сказал я. — У меня еще осталась важная работа.
— Не хочешь, чтобы я шел с тобой? — спросил он.
— Нет, правда не могу…
Когда я вошел в кабинет Индры, он нервно спросил:
— Тебе чего?
Перед ним была разложена куча бумаг — планы боевой подготовки, расписания занятий и различные записи.
— Думаю завтра собрать партийный комитет, — сказал я.
— Это можно. Но если тебя интересует план мероприятий, то завтра его еще не будет.
— Это неважно… Мне бы хотелось помочь тебе, Индра.
— Не нужно, обойдусь без тебя. Все равно ты мне не поможешь. Хватит играть в демократию и сознательность. Люди получат задачи и будут их выполнять. А если нет, то я сделаю из этого выводы. Простые, как факты. Жаль, что я раньше до этого не додумался.
— У нас есть партийная организация, и ей тоже есть что сказать.
— Я знаю это. И если не ошибаюсь, то она должна неустанно поддерживать командира. И я буду требовать этого от нее. А если она не захочет, то я знаю, куда обратиться, это ты, будь добр, учти. Больше от тебя ничего не требуется… — сказал он. — Заседание состоится в пять часов?
Я ответил утвердительно, и Индра снова склонился над бумагами. Так он дал мне понять, чтобы я его больше не отвлекал.
Я понял, что именно сейчас мне не следовало бы уходить.
— Тебя, наверное, удивит, но я этого не могу так оставить. Я не выйду из этого кабинета, пока ты мне откровенно не скажешь, что с тобой происходит. То, что ты сейчас делаешь, на тебя не похоже.
До этого я стоял, но теперь сел на стул, на котором обычно сидел во время совещаний и собраний. А также во время дружеских бесед с Индрой. Последний раз это было неделю назад. Сейчас мне казалось, что это было очень давно.
— Меня уже два раза вызывали на ковер, — ответил Индра, осознав, что просто так от меня ему не отделаться. — Командир полка заявил, что ошибся во мне. А на полковом комитете все повторилось еще раз. Очень уж все мудрые. Если бы не подполковник Томашек, заявивший, что после драки кулаками не машут и с горячими головами еще никто не находил правильного решения, то меня бы растерзали.
Я воспринял как недооценку роли политработника тот факт, что еще ни разу не был вызван на ковер. «Выходит, я для них и полушки не стою!» — подумал я в сердцах, но вслух сказал совершенно иное:
