– Этот тип нам мозги пудрит, – сказал Вейренк.
– Если он считает себя потомком, – заметил Данглар, – и если он и есть наш убийца, то зачем же, извините, что повторяюсь, он нам написал?
– Он поступает точно как его предок, – сказал Вейренк. – Ведь Робеспьер не убивает украдкой в подворотне, как “лицемерный” головорез из низов. Нет, он предает казни на городской площади. Его казни должны быть показательными.
– Вот вам и третья пробка на дне бутылки, – тихо заключил Адамберг.
Глава 23
Оба партнера Франсуа Шато безропотно согласились по просьбе Адамберга явиться в три часа дня в уголовный розыск. Фруасси тем временем, сидя в архивах Шато-Ренар, занималась поисками потомков Франсуа Дидье Шато, трактирщика 1840 года, а Ретанкур и ее люди по-прежнему охраняли президента Общества.
Новостей нет, – сообщала ему Ретанкур эсэмэской. – Вернулся домой в 22 часа, поужинал в одиночестве, спал один, живет один. Сейчас на своем рабочем месте в отеле, его обычное расписание 11–17 часов. Для смеха – сегодня ночью, при исполнении, на улице Норевен на меня напали три юных оболтуса с бритыми черепами, не устояв перед моими чарами. Крайне польщена. Жюстен свидетель, проблем вроде быть не должно, но парни сейчас в комиссариате 18-го округа, с легкими травмами.
– С тяжелыми, – поправил Адамберг, набирая номер коллеги из 18-го округа. – Монтрё? Адамберг. Тебе доставили сегодня ночью трех парней?
– Это что-то твое на них упало? Дерево или что?
– Священное дерево, именно так. Как они?
– Унижены по самое не хочу. Она их уложила прямым в живот, но повреждений нет, твое “дерево” умеет рассчитать удар. Яйца в норме.
– Легко отделались, короче.
– Не скажи, по итогам последнего раунда – разбитый нос у одного, развороченное ухо у другого вместе с его тройным пирсингом. Парень орет, чтобы ему отдали сережки на ошметках кожи. А у третьего резаная рана на щеке. Она была в своем праве, они пытались ее употребить, пьяные в стельку. У меня есть показания ее коллеги. Этот паренек кем тому дереву приходится? Ростком нарцисса?
– Это нежный мыслящий тростник.
– Ну, хорошо, хоть какое-то разнообразие. У меня вот пять придурков. А у тебя?
– Один, насколько мне известно.
Адамберг повесил трубку в тот момент, когда Эсталер вошел к нему с компаньонами Франсуа Шато. Один изящный, другой коренастый, как и полагается хорошему тандему, но оба лет пятидесяти, бородатые, в очках и с чересчур пышной для их возраста шевелюрой.
– Понятно, – улыбнулся Адамберг, приглашая их сесть. – Боитесь, что вас сфотографируют исподтишка. Эсталер, принеси кофе, будь любезен. Я же обещал не спрашивать ваши фамилии.
– Учитывая специфику нашей работы, мы соблюдаем анонимность, – заметил коренастый. – У нас нет другого выхода. Имея дело с людьми недалекими, приходится остерегаться недоразумений.
– Президент изложил мне по пунктам правила конфиденциальности. А бороды ваши удались на славу.
– Как вам известно, у нас работают прекрасные гримерши. Что там бороды! Преображается буквально все.
– Ну, тогда располагайтесь, – сказал Адамберг.
– Он что-то такое увидел? – спросил худой, когда молодой человек вышел из кабинета.
– Эсталер? У него всегда такой взгляд.
– В черном парике он замечательно сыграл бы Бийо-Варенна.
– Робеспьериста?
– Да, – сказал коренастый.
– Эсталер – безобидный ягненок.
– Но красавчик, как и Бийо. А что касается характера, то это не так уж существенно. Вы же видели, как Франсуа Шато владеет аудиторией. Но уверяю вас, в своем отеле он совершенно не производит такого впечатления! А из вашего дежурного на входе, поскольку, извините за прямоту, красотой он не блещет, вышел бы прекрасный Марат.
– Сомневаюсь, что он способен продекламировать хоть какой-нибудь текст. Да я и сам бы не смог.
Эсталер вернулся с кофе, и Адамберг умолк.
– Франсуа наверняка вам объяснил, что на наших заседаниях человек раскрепощается, это касается и речи, и поведения, – сказал коренастый.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Актеры с таким исступлением перевоплощаются в своих персонажей, что у нас бушуют нешуточные страсти, – сказал худой.
– Притом что в реальной жизни они часто не испытывают ни малейших политических симпатий к своему герою, иногда даже наоборот. На наших глазах самые закоренелые правые перерождаются в крайне левых эбертистов. В этом и состоит одно из направлений нашего исследования: стирание личных убеждений под воздействием группового эффекта. Но раз в четыре месяца они меняются ролями, и сейчас мы ищем кого-нибудь на Бийо-Варенна и Марата.
– И Тальена.
– Но не на Робеспьера, – сказал Адамберг.
Худой сладко улыбнулся:
– В тот вечер вы поняли, по какой причине.
– Более чем.
– Он великолепен и незаменим.
– А ему не случается тоже пасть жертвой “иступленного перевоплощения”?
Коренастый, судя по всему, был связан по работе с психиатрией. Вряд ли ему хотелось, чтобы его пациенты узнали о его забавах в кружевах и жабо.
– В самом начале такое еще могло случиться, – сказал, подумав, худой. – Но он исполняет роль Максимилиана уже двенадцать лет. Возникает определенная рутинность, он играет в это словно в шашки. Всерьез, глубоко, но не более того.
– Секундочку, – перебил его Адамберг. – Кто из вас казначей, то есть Блондин, а кто секретарь, так называемый Брюнет?
– Я Блондин, – представился худой обладатель светлой шелковистый бороды.
– А вы, значит, Брюнет. Можно я закурю? – спросил Адамберг, нашаривая в кармане сигареты Кромса, которыми он запасся поутру.
– Вы тут хозяин.
– Все четыре покойника состояли в вашем Обществе. Анри Мафоре, его финансовый столп, Алиса Готье, Жан Брегель и Анжелино Гонсалес. Вы знали их в лицо?
– Разумеется, – сказал Брюнет. У него борода была темная и жесткая. – Гонсалес надевал костюм, но мы видели ваш набросок. Это он.
– Франсуа Шато настоятельно советовал мне поговорить с вами. По его словам, вы еще внимательнее, чем он, наблюдаете за участниками.
– Хуже того, – улыбнулся Блондин. – Мы за ними шпионим.
– Даже так?
– Видите, мы с вами совершенно откровенны. Эта “ожившая история” вышла у нас из-под контроля, спровоцировав невероятные психологические потрясения.
– Чтобы не сказать, – подхватил Брюнет, – патологические отклонения. Свидетелями чему мы и стали в настоящее время. Лишнее доказательство в пользу того, что мы были правы, решив не спускать глаз с наших игроков.
– Как вы наблюдаете за ними?
– Большая часть участников вписывается в классическую схему, – продолжал Брюнет. – Они полностью отдаются игре и вживаются в свою роль, иногда даже с перебором. В эту категорию входит достаточно широкая гамма поведенческих шаблонов, начиная с тех, кто просто развлекается, как, например, Гонсалес. Однако это нисколько не помешало ему блестяще воплотить образ Эбера, не правда ли?
– Он был великолепен, – подтвердил Блондин. – У меня сердце кровью обливалось, когда пришлось передать роль Эбера другому человеку. Тот тоже неплох, но до Гонсалеса ему далеко. Ну, ничего, все равно к следующему заседанию Эбера уже успеют казнить. Извините, – он поднял руки, – мы о работе.
– Итак, – снова заговорил Брюнет, – начиная с тех, кто развлекается, до тех, кто принимает себя всерьез, от скромных участников до азартных игроков.
– Между этими полюсами мы наблюдаем целый спектр последовательной смены состояний и оттенков.
“Целый спектр последовательной смены состояний и оттенков…”, – записал Адамберг. Блондин, видимо, физик.
– Но все эти модели не выходят за общепринятые рамки “нормальности”, или “безумной нормальности”, – сказал Брюнет, – особенно с тех пор, как мы установили чередование ролей. Но мы с коллегой особое внимание обращаем на так называемых “инфра”, их человек двадцать.
