— Диво господне! — светский тон де Роды противоречил убежденности Кунца и высмеивал ее. — Если в подвале замка Стэн содержится столь редкая тварь, как оборотень, вашим долгом, святой отец, будет явить сию тварь народу. Это враз положит конец пересудам о том, что святая инквизиция преследует лишь невинных. Нелюдь, привязанная к столбу и обложенная хворостом, враз подымет уважение и доверие фламандцев не только к Святому Официуму, но и к нашему Совету, к Луису де Рекесенсу и к самому его католическому величеству Филиппу Второму.
— Несомненно, это так, синьоры, — сказал Кунц Гакке. — Ранее мы с вами, дон Хуан, уже неоднократно обсуждали, что наши успехи воспринимаются всеми как победы короля и матери нашей Римской церкви.
— Когда ожидать аутодафе с участием оборотня? — напрямую спросил де Варгас.
— Едва лишь мы получим нужные показания, — начал Кунц, но испанцы не позволили ему закончить фразу.
— Вы хотите сказать, что несколько недель допрашиваете уважаемую в городе женщину, добрую католичку, никогда не совершившую никакого греха в глазах церкви, и до сих пор единственным имеющимся доказательством ее нечистой природы служат ваши же собственные измышления? — слова де Варгаса били, как пощечины.
— Нам следует положить конец этому возмутительному злоупотреблению, — поддержал земляка де Рода. — Извольте до Великого Поста освободить госпожу ван Бролин из-под ареста и передать занимаемые вами помещения замка Стэн магистрату Антверпена.
— У вас нет права вмешиваться в действия Святого Официума! — заявил инквизитор, чье лицо покраснело от гнева.
— Мы немедленно известим святейшего архиепископа Толедского о превышении вами полномочий, — наконец, компаньон тоже вставил свое слово.
— Позвольте заметить, что мы представляем Совет при статхаудере Нижних Земель, и не подчиняемся Верховному Инквизитору Гаспару де Кироге. — Светский тон де Варгаса звучал безупречно и разил, как испанская дага. — Это означает, что мы уполномочены ставить пределы власти святых отцов, исходя из указаний короля и его наместника. А дон Луис де Рекесенс, в отличие от своего предшественника, думает не о том, чтобы лить кровь своих подданных, а о том, чтобы собирать с них налоги.
— Кто бы мог подумать, что вы скажете это, дон Хуан, — Гакке скривил тонкий рот. — Я-то помню вас совсем другим.
— Полноте, святой отец, — примирительно сказал дон Херонимо, — наша репутация говорит сама за себя: ни один из членов Совета по делам мятежей, за исключением, разве что, прокурора Гессельса, не пользуется у фламандцев такой печальной славой, как мы с синьором де Варгасом. Но текущая политика имеет приоритет — было бы глупо продолжать карать и казнить, когда сам король призывает устами дона Луиса Нижние Земли к миру. Вдобавок, до Великого поста остается еще неделя. Если за это время вы сумеете добиться сознания этой женщины и покажете оборотня народу — Совет пересмотрит свое отношение к вашей деятельности.
— Но если вы ошиблись, и никакого оборотня нет, — добавил дон Хуан, — то и сам Гаспар де Кирога не воспрепятствует вашему позорному изгнанию из Антверпена.
— Мы поняли вашу мысль, синьоры, — кивнул Кунц Гакке, стиснув губы в узкую, едва заметную трещину над тяжелым подбородком. — У нас есть неделя.
Глава XIII,
в которой Феликс ван Бролин пытается заняться коммерцией, не ведая, что наступило время прощания с матерью, а Кунц Гакке появится лишь утром и поймет, что проиграл.
Столица епископского княжества открылась пастухам во всей прелести погожего весеннего дня. Льеж оказался меньше Антверпена раза в три, но по количеству колоколен, видных из-за городской стены, он, пожалуй, не уступал торговой столице мира. Оставив Клода вместе со стадом в четверти лье от городских ворот, Феликс в послушнической рясе беспрепятственно проник в город. Первым делом, он добрался до Мааса и нашел подмостки, на которых стирали городские прачки. Попросив одну из них хорошенько вычистить одежду, обязательно со щелоком, Феликс оставил ей задаток и пообещал прийти через час. После этого он направился к городской бойне и попытался сговориться о цене за баранину, однако мясники настороженно глядели на цистерцианскую рясу послушника, и никто из них не загорелся желанием бежать за овцами. Льеж производил впечатление города, в котором цены на продукты питания были низкими, а люди жили благополучнее, чем в других провинциях Габсбургских Нижних Земель. Пользуясь дешевизной, Феликс проглотил целую жареную плотву, отдав за нее всего медяк, потом купил копченый окорок, хлеба и вина, подоспел к реке, чтобы забрать выстиранное платье вервольфа, рассчитался с прачкой и, нагруженный мокрой одеждой и снедью, отправился туда, где его поджидал успевший вздремнуть Клод.
Они распечатали кувшин вина и закусили, причем Феликс только пригубливал, заботясь о том, чтобы монаху досталась почти вся выпивка. Солнышко взобралось в зенит, согревая город и окрестности почти как летом, и Клод уснул, разморенный, во второй раз. Феликс, развешал по кустам и веткам влажную одежду вервольфа и, занимаясь этим, увидел на дороге, ведущей к городу, повозку старьевщика, которой управлял немолодой еврей.
— Не прикупите ли кошерного мясца для общины? — спросил Феликс, спустившись к дороге. С этими словами он указал на овечек, пасшихся невдалеке от почивавшего под сенью куста монаха.
— Молодой человек надеется совершить гешефт? — спросил еврей, сидевший на облучке в серой от пыли одежде и теплой фетровой шляпе, натянутой на уши.
— Вы удивительно точно выразили мою мысль, — с улыбкой ответил послушник.
— А молодому человеку разве не известно, что нас могут сурово наказать за содержание и забой овец с тавром ольнского аббатства?
— Нет, я не думал об этом, — растерянно сказал Феликс. — А откуда вы знаете, что скот из Ольна?
— Насколько мне известно, это единственный цистерцианский монастырь в округе, — пожал плечами иудей. — Ваши рясы и наплечники говорят сами за себя.
— Спасибо за разъяснения, — сказал Феликс. — Вижу, ваш опыт и жизненная мудрость несравнимы с моими, так позвольте же узнать ваше мнение по вопросу, весьма важному для меня.
— Только если ваш вопрос, юноша, не будет касаться религии, — улыбнулся еврей, немного натягивая вожжи, чтобы Феликсу было сподручнее идти рядом с ним.
— Никоим образом, заверяю вас, — произнес послушник. — По моей шевелюре вы видите, что я еще не принял постриг, и, теперь я решил избрать иное поприще, не связанное с клиром.
Старьевщик ничего не сказал, и после паузы Феликс продолжил:
— Как бы вы на моем месте поступили с этими овцами?
— В области князя-епископа — никак, — почти без раздумий сказал иудей. — У вас непременно возникнут неприятности, стоит покупателю увидеть монастырское тавро. На рынке вас просто арестуют, а продавать по дворам, за полцены, глупо, тем более, по вашим одеяниям все сразу видят, кто вы, и чье стадо пасете.
— Мой отец был судовладелец и зеландский негоциант, — в сердцах сказал Феликс. — Я никогда и представить себе не мог, что продажа баранины окажется столь тяжелым и чреватым неприятностями занятием.
— Тут, юноша, дело не в баранине, — поправил Феликса его собеседник. — Вы упомянули Зеландию, и мне пришла в голову мысль, что если продать монастырских овечек в землях, на которых исповедуют лютеранство или веру Кальвина, да при этом торговать в обычной одежде, а не цистерцианской, то сможете взять и полную цену за ваше стадо.
— Как же попасть в те края? — спросил Феликс с надеждой, вдруг у еврея и найдется дельный совет.
— Пешком-то, пожалуй, не дойдете, — еврей вновь растянул рот в желтозубой улыбке. — Съедите ваш товар сами по дороге, или бандиты отберут. А вот по реке — самое милое дело.
— По реке?
— Ну да, Маас течет отсюда на север, а потом сворачивает к морю, на запад, и там, у Дордрехта, впадает в Рейн. Но реформатские города и деревни встретятся вам намного раньше, пожалуй, как Маас на запад потечет, так земли католиков и на убыль пойдут.
— Спасибо вам, почтенный, — Феликс кинул еврею серебряную монетку, которую приготовил специально для этой цели. Тот поймал стюйвер, тут же сунул его за щеку, и поблагодарил послушника.
Теперь единственной задачей Феликса оставалось найти подходящую речную посудину, владелец которой согласился бы перевезти небольшое стадо. Подумав, молодой ван Бролин решил, что договариваться о сделке в монастырской одежде будет неловко — это вызовет подозрения и навлечет массу лишних вопросов. Поэтому он собрал еще не до конца высохшее платье, доставшееся ему в качестве трофея, и вновь направился в Льеж. Переодеться Феликс решил уже в самом городе, памятуя, что в послушнической одежде на него вообще не обратили внимания у ворот.
