— Я не собираюсь разминаться, понимаете вы это или нет? При чем здесь я?
— Брось, Шароев, — говорит капитан, — не нуди.
— А ты мне не указывай, — огрызается Шароев.
— Да разомнись ты с ним, — говорит капитан, — две минутки.
— Хотя бы одну минуточку, — попросил Шароев.
Я нехотя встал, мы надели перчатки, кровать не стали двигать. Он пошел на меня и двинул мне в нос. Мы вошли в ближний бой, я провел отработанную серию с акцентом на правый хук. Я попал ему точно. Он подскочил от удара и стукнулся затылком о кровать. Повалился на пол замертво, думали, он притворяется. Вскочили, подняли его, посадили на койку. Он мотал головой и ничего не соображал.
— Неужели ты его так ударил? — спросил Фазанов.
— Выходит.
— Вот тебе и размялись, — сказал Дубровский. — Как хорошо, что я с ним не разминался.
— Дурачье, — сказал Фазанов, — зачем было разминаться — не понимаю. Не команда, а шаечка. Гунны.
Приходил в себя Алеша Шароев.
— Что было? — спросил он первым делом.
— Была разминка, — сказал Дубровский, радуясь, что может отомстить за шуточки.
— Нет, правда, где я нахожусь?
Мы думали, он шутит. Но он не шутил.
— Кто? Кто? Кто меня ударил?
— Ну, он, он, — показывают на меня ребята и хохочут.
Шароев мотает головой.
— Я с ним не дрался.
— Да ты вспомни, вспомни!
Мотает головой.
— Не помню.
— Надели вы перчатки и вышли вот сюда, вот с ним поразмяться, помнишь? — Хохот.
— Нет, правда, что произошло?
— Ложитесь, — сказал Фазанов, — ничего не произошло, надоело.
— А я хочу знать, что произошло… — продолжал мотать головой и настаивать Шароев.
Мне все-таки кажется, он чуточку притворялся, а впрочем, может быть, и нет. Он никак не ожидал, что я его сразу встречу серией, да еще отлично поставленной. Внезапность и вышибла у него из головы все предшествующее удару. Слишком уж серьезно воспринял я его разминку, да так уж вышло.
Посмеялись. Успокоились. Перешли на рассказы.
— Прихожу на взвешивание, — рассказывает Ахмедов, — делаю прикидку, сто граммов лишнего веса, как быть? От всего освободился, живот пустой, а сто граммов все равно лишние. Плеваться решил. Плююсь, плююсь — пятьдесят граммов осталось, плевать не могу больше, как быть? Один друг говорит: постриги волосы, слушай, — курчавый не будешь, пятьдесят граммов не будет. Спасибо, друг! Стригусь, взвешиваюсь, точка в точку выходит, другу спасибо. На ринг выхожу, главный судья кричит: «Постойте, постойте, боксера, которого сейчас объявляли, я знаю, а на ринге не он». Я — не я. Говорю — я, говорят — не я. А кто я?
— Хватит якать, — говорит Фазанов.
— Досказывай, досказывай! — кричат.
— Досказывать? Могу не досказывать. Ладно, досказываю. Кто — я?
— Это ты уже рассказывал.
— Ладно. Как — не я? Тогда где я? Говорят — не я… Вот так!
— Ну дальше, дальше.
— Дальше принесли мое дело с фотокарточкой, смотрят, говорят: не я. А где я?
— А дальше?
— Я говорю: там я. Карточка моя. Они говорят: не я. Как так?
— Дальше что, в конце концов!
— Дальше сейчас. Советую: закройте рукой лоб, тогда увидите, что это я.
— Увидели?
— Увидели.
— Все?
— Все.
— Дальше ничего не произошло?
— Ничего.
— Давайте спать, — говорит Фазанов.
8Ринг установлен в парке на летней эстраде, сюда, за кулисы, доносятся свист и крики. Кировабадцы реагируют активно. Стараюсь скинуть волнение, но плохо удается. Раскрываю свой чемодан, машинально рассматриваю внутреннюю сторону крышки, обклеенную знаменитыми боксерами: улыбающийся Джо Луис, Щербаков, нокаутирующий противника, Огуренков в бою… Нервничаю я, нервничаю. Захлопываю крышку. Скорей бы на ринг, тягучее ожидание. Невольно поглядываю на своего противника, крепко сколоченного, широкоплечего. Мне его показали сегодня днем во время установки ринга. Сейчас, в трусах, без майки, он выглядит куда внушительнее. Шепчется с чернявеньким парнишкой, косятся на меня. О чем шепчутся? Зачем косятся? Вспоминается: «выращенные на винограде молодцы, буйволиная закваска».
Незнакомый чернявенький направляется ко мне.
— С ним работаешь? — спрашивает он, кивая на моего противника.
— А что?
Чернявенький хватается за голову, делает испуганное лицо.
— А в чем дело?
Чернявенький качает головой, ай-ай-ай, ему меня жалко, попаду я в переделку, противник мой ужасен.
— Чем ужасен? — выдаю свою волнение.
Пугает меня чернявенький, запугивает. Дешевенький прием, а неприятно. Спокойно, не поддавайся артистам. Послал его подальше, таскаются тут всякие, кто его сюда пустил! Но настроение он мне все-таки подпортил, хотя и до этого оно было не на высоте. Проклятое воображение подводит.
Чернявенький вертится рядом, не отстает. Причмокивает языком, паясничает, пугало огородное. Наподдать бы ему взад, чтобы не кривлялся. Гримасничаю в ответ. Показываю, как уложу его приятеля. Подкатывает злость. Надоело идиотское запугивание со всех сторон. Непонятно, почему И-И так старался: «улетишь на небо, на облака к Христу, и останешься там отдыхать». Злость расползается во мне, наполняет меня всего. Кто улетит на небо? Я улечу? На небо? Я улечу?! Кажется, меня вызывают? Очень хорошо, меня вызывают, сами вы улетите на небо! Разозлили человека до предела, этого вы добивались? Сучу нервно ногами, подпрыгиваю, разогреваюсь, не могу ждать. Вбегает разгоряченный Ахмедов, на ходу разматывает бинты, они путаются у него под ногами.
— Выиграл! — орет он. — Выиграл!
— Следующие! — кричат в дверях.
Счастливый Ахмед, весь сияет.
— Подбери бинты, запутаешься ногами, поздравляю, молодец! — хлопаю его перчаткой по спине, спешу к выходу, очередь моя.
Я перелез через канат в свой угол, Азимов уже поджидал меня там. Рядом с ним Дубровский, он сегодня проиграл свой семнадцатый бой. И все-таки И-И к нему привязан, вот даже сейчас — помощник секунданта. Над глазом пластырь, разбили ему сегодня бровь головой, бой прекратили, победу присудили его противнику. Вид у Дубровского деловитый, немного суетливый, весь ушел в секундантство, живет он боксом, дышит рингом…
Странно, шпарит над самой головой динамик:
Приезжайте, девушки,Приезжайте, девушки,К нам на Дальний Восток!..
Прыгает на ринг мой противник.
Наяривает радио:
Приезжайте, девушки…
Так гонга не услышишь, бокс с музыкой, музыкальная история, уберите музыку!
И-И рассвирепел:
— Уберите музыку!
Побежали, выключили, а зачем включали? Подумали, что перерыв. Ах, перепутали, понятно. Опять что-то напутали, перепутали, на нервы мне действует ожидание, понимаете вы или нет? Перегорел весь, переволновался, сейчас кинусь сразу вперед, ничего не знаю, не помню, чему меня учили. Все ушло куда-то в сторону, жду гонга, провалились моральная подготовка, настойчивые советы (ноги уже), полезу я как бык!
Выхожу на середину, пожимаем руки, расходимся но углам.
Гонг!
Я поворачиваюсь и осатанело бросаюсь на него — впрочем, точно так же, как и он на меня. Мы встречаемся на середине, и начинается рубка, дикий бокс, удар за ударом, бестолковщина, я уже не в силах перестроиться, злость толкает меня вперед и вперед, но смять его не удается. «Буйволиная закваска» прет как танк, хотя при разумной тактике, умело соображая, с хитростью… Но я не в состоянии перестроиться! Убеждаюсь, что работать с ним вообще трудно, «неудобно», он не техничен, но силен и прет, наваливается, захлестывает ударами за голову, попадает по затылку, — приноровись к нему попробуй!
И сам-то я не лучше начал, а теперь поймай его, он не дает сосредоточиться, делают ему замечание, а он свое. Бьет открытой перчаткой, опасно низко ныряет, а на предупреждения он плевал, если он иначе не может. Никакого желания у меня вначале не было идти на бессмысленный обмен ударами, а он только к этому и стремился, больше он ничего, по-моему, не умел. А я туда же, попался на удочку! Злость моя показала свое. Несколько сильнейших косых размашистых, от которых можно было всегда уйти, я пропустил в голову в запальчивости. Недостойная драка, сумбур, Азимов то-то мне кричит, куда там, буду я его слушать, захлестнула меня атака. Примитивнейший поединок, два кретина, кто больше кого изуродует. Нога к ноге, он мне, а я ему. Передвигаться, передвигаться, ага! Заставлять его пролетать, промахиваться, верное дело, а я снова полез. Налетел на прямой, даже голова кверху подпрыгнула. Вошел в ближний бой, он наваливается, толкается, захватывает, тычет в лицо головой, не провести мне чистого удара, очень неудобно. Отрывась от его обхватов, отскакиваю, бью апперкот в подбородок, но мимо. Трудно его подловить, очень трудно, он все время в самых невероятных положениях, сбивает дистанцию, не знаешь, что он через секунду выкинет. Мое лицо в крови, да и его тоже, везет мне на травмы! Если он мне бровь разбил, ему победу засчитают, крепыш, дыхание у него и вправду как мотор, заметно. Нападать, напирать! И он в свою очередь нападает, напирает, наваливается, атаки с двух сторон, бойцы-молодцы, на износ, шпарьте, шпарьте дальше. Удары он переносил поразительно, в этой рубке я наверняка всадил в него несколько крюков справа, правда, может быть, недостаточно точных… Они на него никакого впечатления не произвели, не ослабили его темпа, не поколебали. До самого конца раунда он лез на меня в своей грубой «грязной» манере, без всяких правил, вышибая меня из колеи. А злился я все больше. И тут же поплатился. Его размашистый косой отбросил меня к канатам возле моего угла, и он кинулся меня добивать. Ударил гонг, судья оттолкнул его, в башке у меня так шумело, что я направился не в свой угол, но, дойдя до середины, понял ошибку и повернул обратно. Чувствую себя слабым, голова кружится. Сажусь на подставленный табурет. Парк — свистящий и бурлящий, качаются кипарисы… Орут — наподобие обвала.
