— Какими судьбами вы у нас?
Вместо ответа я вынул из кармана газету, представился случай похвалиться.
— Здесь про вас? — удивилась Катя. — Скажите на милость, вот не подумала бы! Смотри-ка, Паша, смотри-ка…
Подходила очередь. Я взял пять газет и тут же сказал:
— Одну могу вам подарить на память.
— Очень приятно, — сказал Картошин, — так, значит, вы боксер? Добровольное спортивное общество?
— Добровольное, — сказал я.
— Левой, правой, левой — ать! — Он неуклюже замахал кулачками. — Не уважаю, не признаю.
— Да я просто на соревнования, — сказал я виновато, хотя виноватым себя не чувствовал.
— Как Виконт? — спросила Катя.
— Гнус он! — сказал я. — Гад!
Они как по команде посмотрели на меня.
— Ведь он ваш дядя!
— Никакой он мне не дядя!
— А кто же он?
— Жулик!
Они переглянулись.
— Он всегда был нечистоплотен, ваш дядя…
— Никакой он мне не дядя. Нагородил я тогда с бухты-барахты, а зачем — и сам не пойму. Взял да и нагородил. А сейчас вот перед вами стыдно. Гад он. Больше он никто.
— Чем же он вас обидел?
— Не дядя он мне, не родственник, понимаете, а просто я у него работал, частная лавочка, неохота объяснять…
— Вы уж объясните, раз начали, — сказала Катя.
— Никто у него не заседает, никого он не принимает, про министров вам наврал, про все…
— Паша, ты смотри, а мы с тобой как были дураками, так и останемся. Дурачит нас любой, а мы туда же, рты раскрыли, мальчишка нас обвел вокруг пальца…
— Зачем же вы нас дезинформировали? — спросил Картошин строго.
— А я и сам не знаю, захотелось поболтать.
Вышли к реке Гянджинке. Постояли. Широкое русло почти высохло. Спустились вниз, пошли по руслу. Под ногами чиркали камни. Проносились ласточки.
— Когда-нибудь речка разливается по всему руслу или всегда так мало течет? — спросил я.
— Особенно она не разливается, — сказал Картошин, — хотя воды бывает больше.
— Ну, а насколько больше?
— Немного больше, немного меньше, но в принципе на все русло ее никогда не хватает.
— А почему?
— Ах, откуда мы знаем! — сказала Катя.
— А я думал, вы знаете.
— Послушайте, почему мы должны знать, как вы думаете? — сказала Катя немного раздраженно.
— Потому что вы здесь живете.
— Живем, а дальше что?
— Вы же видите речку.
— Вы опять, наверное, дурака валяете, или как вас понять?
— Нисколько, просто мне интересно знать: разливается речка по всему руслу когда-нибудь или нет.
— А зачем вам это?
— Интересно.
— Вы меня извините, но, может быть, это бокс на вас так дурашливо действует? Вы задаете никчемные вопросы, но в то же время дураком вас не назовешь.
— Что же странного в моем вопросе? Если я хочу знать про речку, значит, в этом что-то странное? Предположим, вы не знаете, разливается она или нет, то так и скажите, что не знаете. Широченное русло, а речушка малюсенькая…
— Ах, отстаньте! — Катя поправила волосы, и взгляд ее устремился вдаль. — Вы лучше расскажите о вашем лжедяде, чем приставать к нам с речкой.
На какой-то момент они вдруг опять показались мне теми же, заслуживающими подначки, но у них были открытые лица и любопытство открытое, хотелось им ясности — только и всего.
— Я вам уже сказал, что он гнус. Не отдал мне долг. Сбежал, как трусливая собака, и никакой он мне не дядя.
— Он был вам должен?
— Представьте, был мне должен. — Мне не хотелось объяснять.
— Он у вас занял?
— Занял.
— А откуда у вас деньги, простите?
Я развернул газету со статьей о боксе.
— А откуда у меня удар, вы не спросили?
— Боксом вы заработать не могли. В ваши годы вы нигде не могли заработать много денег.
— Нигде не могли, — сказал молчавший до сих пор Картошин.
— У него я их и заработал, — сказал я нехотя. — Если бы я его встретил, я двинул бы ему в солнечное сплетение, чтоб он знал, как обманывать и не платить за работу, но он сбежал.
— Что за работа? — спросил Картошин.
— Делали одну продукцию, — сказал я. — Я вам объяснял: частная лавочка.
— Не нужно работать в частных лавочках, — сказал Картошин, — и поделом вам. Молодой здоровый человек, в добровольном спортивном обществе, и пробавляется частной лавочкой, куда годится! Вы подумали?
— Я хотел заработать деньги, что плохого?
— Ну, вы их заработали?
— Заработал.
— Где они?
— Как где?
— Ну, где ваши заработанные в лавочке деньги? Где?
— Я же вам объясняю: он сбежал.
— Значит, вы их не получили?
— Ясно, не получил.
— Значит, ничего не заработали?
— Выходит, нет.
— А знаете, почему? Закономерно! Изготовляя продукцию в частной лавочке в нашем обществе, вы неминуемо заработали на орехи! — Он засмеялся.
— Не надоело вам читать мне нравоучения? — сказал я. — Вам-то что?
— Вот то-то и оно, — сказал он. — Хотят полегче, противно, Катюша.
— Отстань, Паша, — сказала Катя.
— Куда же он сбежал? — спросил Картошин.
— Сбежал из дому. Смылся.
— А жена? — спросила Катя.
— У родственничков его торчит, как он выражается.
— Похоже на него, — сказал Картошин. — Он всегда вовремя смывался. Всячески жульничал, изворачивался как мог. Пускался на различные аферы, насколько я его знаю. Помнишь, Катя, он продал стулья нашего факультета?
— Да, это был трюк!
— Продал стулья факультета? — удивился я.
— В один прекрасный вечерок, после занятий, подъезжает машина, все стулья спокойненько перетаскивают в грузовик и увозят в неизвестном направлении. Являются студенты на другой день — ни одного стула, никому и в голову не пришло, что его работа. По подложной бумаге выдали стулья, без всякой задержки. Удивлению не было конца.
— А потом, потом?
— Теперь вы нас будете допытывать?
— А как потом узнали?
— Длинная история. Сам толком не в курсе. За эту махинацию его исключили. Непонятным образом увернулся от суда, кажется, родственники жены имели связи, в этом роде. Легко отделался. Как я понимаю, и сейчас не собирается расставаться с махинацией, из вашего разговора.
— Меня он надул очень ловко, — сказал я.
— Вы думаете, он только вас надул? После отъезда присылает письмо, расписывает свое тяжелое положение, просит одолжить денег. У самих скоро прибавление семейства, забот по горло, но посылаем из скромных сбережений, и ни слуху ни духу…
— Да разве ему можно посылать!
— Не без вашей помощи, так расписали, огорошили людей, мы за него порадовались…
— Васю надул, — сказал я, — супермена…
— Ах, тех… Ну, при случае они его надуют, о них вы не беспокойтесь.
— Нет, они не такие. Честно у него работали, так же как и я. И ничего не получили. Они просто не могут себя найти. Очень трудно найти себя. Они не жулики, хотя и пьют. Скорей всего, они не своим делом занимаются, но они не воры. Они никогда ничего не украли, никого не обманули. Разве выйдет из Васи поэт, а из супермена художник? А они верят. Не могут они себя найти…
— Откуда у вас такая мудрость? — сказала Катя. — Можно подумать, вы старик.
— Я не старик, но я вчера выиграл. Вы видели газету? Я знаю, что мне дальше делать, ясно вижу свой путь, понимаю, чем мне заняться. Я нашел себя, а они не нашли.
— Ну, разве вы себя нашли? — улыбнулась Катя. — Не велика находка…
— Ха! — возмутился я. — Мне даже неохота отвечать!
Мне казалось, я нашел себя окончательно и бесповоротно. Вчерашний выигрыш поддал мне сил, вскружил мне голову, уверенности во мне прибавилось, дай бог! Вперед — и никаких гвоздей!
— Вы себя не нашли, — продолжала она с мягкой улыбкой, чуть снисходительно, — не ваше это занятие, вы меня вспомните.
— В чем же я, по-вашему, должен себя найти?
— С такой фантазией, сколько вы нам тогда плели, я помню хорошо…
— Ну, это я необдуманно…
— Все равно обдуманно, — сказала она, мягко улыбаясь. — Я вас вижу.
— Вы нас в Баку ввели в заблуждение, — сказал Картошин. — Хотя мне трудно было представить перевоплощение моего однокашника, однако я поверил, а потом эти выстрелы и компания… Я не знал, что думать… Я решил, что сошел сума… но, поскольку праздник, мы решили… Век живешь, дураком помрешь, Катюша.
— Родители о вас не беспокоятся? — спросила Катя.
— В каком смысле?
— Ну, вот вы уехали, один… У вас есть родители?
— Они обо мне всегда беспокоятся. У меня очень хорошие родители — наверно, лучше родителей на свете не бывает…
Я вспомнил вдруг о них, и неожиданно к глазам подступили слезы, я напрягся, чтобы не выдать своего состояния, захотелось мне домой, показать газету…
