— Я час пытался выжать из этого типа, — Орлов кивнул на Крячко, — хоть слово правды. Но он старый уголовник, знает лишь три слова: «не знаю», «не видел», «не участвовал». Я не хотел видеть твой позор, Лева. Я стремился обойтись малой кровью. Но своим упрямством вы меня загнали в угол. Теперь я вынужден вас загнать в угол. Как друг — я вас прошу, как начальник — приказываю. Немедленно расскажите, как все было на самом деле. Говорить будет Гуров. Конечно, он вдохновитель и организатор этого грязного дела.
— Да, мне нужен агент, я разрабатываю крайне опасного преступника. Вам я не докладывал, потому что, кроме догадок и предположений, у меня ничего не было. Батулин подставился, мы лишь кое-что добавили.
Далее Гуров рассказал о тире и пистолете.
— Ну, что я могу сказать? — Орлов потер шишковатый лоб, помял и без того бесформенный нос. — Голова у тебя работает, однако это не новость. За все время совместной службы мне никогда до сегодняшнего дня не было за тебя стыдно. Ты человек и ошибался, но ни разу не совершил подлость. — Он взял со стола пистолет Батулина, тщательно протер его носовым платком, затем разорвал заключения экспертов, выбросил в корзину. — Я тебе кое-что скажу, тебе придется выслушать и проглотить. Ты, полковник, решил, что стал великим и тебе все дозволено. Ты знаешь, как человек становится преступником, к примеру, взяточником? Он берет рубль и говорит себе: это в первый и последний раз. Затем он берет червонец, далее понятно. Человек либо честен, либо нет, немножко беременных не бывает. Смешно и страшно, что я говорю это тебе, сыщику-волкодаву.
Гуров побледнел. Станислав украдкой отер лицо.
— Это по поводу морали, теперь по существу. Какая у тебя гарантия, что у преступника не было напарника и стрелял именно он, а преследуемый вами человек не стрелял, и ты подставишь невиновного. Маловероятно, но такая возможность не исключена.
— Я не собирался передавать материал в прокуратуру, — чуть не крикнул Гуров. — Мне этот Батулин необходим. — Сыщик вынул из кармана магнитофон, включил, зазвучал голос Батулина: «Не для протокола, но я был в перчатках».
— Ты профессионал, я в этом никогда не сомневался, — безразлично произнес Орлов. — Эту запись ты сохрани на память, как понимаешь, юридической силы она не имеет. Человек был в перчатках, что не возбраняется. На тебя накапали мне, могли сообщить в прокуратуру, и полковник Гуров сейчас сидел бы не здесь, а в кабинете прокурора. Какой-то высокопоставленный чиновник, не знающий тебя, ознакомился бы с материалами, вынес представление в адрес министерства за задержку следствия, Батулина арестовал, человек отправился бы в тюрьму. Виноватый человек, не виновный, ты бы не узнал никогда.
Орлов взял со стола многострадальный платок, вытер углы глаз и продолжал:
— Могло сложиться и хуже. Стукнули бы в Управление по борьбе с коррупцией. Старший офицер МВД держит в сейфе неопровержимые улики о совершении преступления, не дает им хода, требует взятку. Как? Сколько бы ты времени отмывался и отмылся бы? В любом случае у тебя на лбу осталась бы печать, а знающие тебя люди говорили бы, мол, надо же, четверть века служил честно, на его примере печень проели, а он просто человек, такой, как все, даже хуже.
Гуров поднялся со стула, взял со стола Орлова свой платок, вытер лицо.
— Мне подать рапорт?
— Тебе надо работать. Надеюсь, наш разговор ты запомнишь. Свободны, господа офицеры.
Гуров и Крячко пришли в свой кабинет, заняли свои места, поглядывали друг на друга, молчали.
— До сегодняшнего дня я считал себя умным, — произнес Гуров и откашлялся. — Мне очень нужно знать, кто сообщил историю шефу.
— Не скажет, — убежденно сказал Станислав.
— Не скажет, — согласился Гуров, — но я узнаю. Работать. А чего мне теперь делать?
— Займемся Игорем Смирновым и его странной дружбой с подполковником Фокиным. Солдат выписался, домой его привез Фокин. Мне все это не нравится.
Зазвонил телефон. Верочка сообщила, что полковника Гурова срочно вызывает замминистра Бардин. Генерал-лейтенант Бардин курировал Управление уголовного розыска. Ничего особенного в таком вызове не было. Но, учитывая только что происшедший разговор с Петром, у Гурова появилось дурное предчувствие.
Станислав вышел из-за стола, взял друга под руку и почему-то заговорил шепотом:
— Лев Иванович, Христом-богом заклинаю, ты только молчи, кивай, словно верблюд, и молчи. — Станислав взглянул на друга безнадежно, вздохнул. — Иди, горбатого могила исправит. Но учти, ты уйдешь, я дня не прослужу, а у меня сын растет. И вообще, пошел ты к чертовой матери!
— Молодец, Станислав, изредка стоит говорить и правду. — Гуров вышел из кабинета, зашагал длинными безликими коридорами.
Он не переживал, что Петр устроил ему разнос, даже не очень расстроился, что отобрали компрматериалы на Батулина. Судя по всему, последний сразу раскололся Фокину, который и руководил процессом, в таком случае Батулину, как агенту, была грош цена. Гуров был уязвлен, что кто-то, пусть даже Петр Николаевич Орлов, указал на грубые ошибки Гурова, которые действительно имели место и могли привести к непредсказуемым результатам. Видимо, эти ошибки увидел и Фокин, потому не боялся Гурова, а когда счел нужным, нанес удар. Видимо, удар не напрямую Орлову, а через замминистра Бардина. Отсюда и срочный вызов, предстоит еще один неприятный разговор, но уж Бардину сыщик ни в чем не признается, а улики уничтожены, поезд ушел.
Николай Ильич Бардин, холеный, модно одетый, лет сорока с небольшим, пришел в МВД из ЦК, но в отличие от многих себе подобных в милиции прижился, служил уже третий год, перестал быть полным профаном. Подчиненные относились к нему терпимо, даже с симпатией. Он в суть разработок не лез, несуразных указаний не давал, не считал зазорным прилюдно сказать, мол, простите, я этого не понимаю, решайте с генералом Орловым.
Гуров вошел в кабинет, поклонился, сказал:
— Здравствуйте, Николай Ильич, вы, как обычно, в форме, как всегда, я завидую вашему одеколону.
— Ладно-ладно льстить, Лев Иванович, но в нашем с тобой возрасте учиться уже поздно. И одет ты не слабее меня, и одеколон у тебя не из Малаховки, а из Парижа.
Бардин вышел из-за стола, пожал Гурову руку.
— Через семь минут нас ждет министр. Точнее, он ждет тебя, а я так, лицо сопровождающее. Зачем тебя приглашает министр, я знаю, но не скажу, а к тебе просьба…
— Знаю, Николай Ильич, мне следует помалкивать. Ну, коли известно, что Гуров человек разговорчивый, зачем его приглашать? Ведь никому же не придет в голову пригласить Задорнова и просить помалкивать? От меня молчащего толку-то никакого. Министр мне ничего нового, интересного сказать не может, а я буду молчать — хороший натюрморт получится.
— Выговорился, и славу богу. — Бардин задержался у дверей приемной, поправил галстук, оглядел Гурова. — Вообще-то к министру положено являться в форме.
— Меня сняли звонком с разработки, в которой я работаю под легендой коммерсанта, — ответил Гуров.
Министр выбрался из-за огромного стола, шагнул навстречу гостям. Он тоже был в штатском костюме и далеко не российского пошива; все остальное: и рубашка, и галстук, и туфли — были фирменными, однако мужчина не смотрелся, а рядом с Бардиным, тем более Гуровым, выглядел ряженым мужиком. Он кивнул заместителю, излишне мужественно пожал руку Гурову, сказал:
— Полковник Гуров, мы знакомы, извини, запамятовал?
— Нормально, господин министр, полковников много, — ответил Гуров, улыбаясь. — Я у вас дважды был на совещаниях, в толпе затерялся.
Раскованность и свободная речь полковника вызвали на лице министра кислую улыбку, он жестом пригласил гостей присесть за стол для совещаний, который походил на полированное шоссе и был рассчитан человек на пятьдесят. Министр сел во главе стола, словно пристяжные, гости устроились по бокам, причем Гуров сел не рядом, а через два стула от хозяина, любил видеть человека в фас, а не в профиль.
Хозяин налил себе боржоми, жестом предлагая присоединяться, отпил из стакана, сказал:
— Ну, крутить-вертеть не в моих правилах. Скажи, Лев Иванович, в операх бегать не надоело?
— Надоело, так я другого не умею, — ответил Гуров.
— Ну а если бы я тебе главк возглавить предложил? — Министр взглянул испытующе.
— Польщен, господин министр, но я по природе не руководитель, а исполнитель.
— Ты что же, человек совсем не тщеславный? — удивился министр. — Не хочешь стать генералом, иметь персональную машину, дачу, нормальную зарплату?
— Я очень тщеславный, господин министр, моего тщеславия на десятерых хватит, — серьезно ответил Гуров. — Только я кто? Слесарь-инструментальщик, уникальный, единственный в своем роде. А вы мне предлагаете стать начальником цеха, одним из многих, и на каждой летучке с меня стружку снимать. Нет, я на такой обмен не пойду. А уж по сравнению с нынешним начальником главка я людей только смешить могу.
