Я еще тогда подумал: «Если стану умирать в Шушенском, то приду умирать сюда». И долго тогда стоял я здесь, очарованный, глядя на каменную ванну и синие ели, капая кровью подстреленной мною дичи на гранитный пол грота…
И вот я снова здесь. Здравствуй, грот. Здравствуй, мое последнее место. Я спокойно ложусь в каменную ванну. Словно точно по размеру моего тела выдолбили ее за столетия прилежные холодные капли. Пронизывающий холод струится из камня, пробирается сквозь тонкую ткань костюма, проникает все глубже в тело… Так надо. Достаю заветный сверток, рву бумагу, извлекаю сложенную ткань, расправляю ее на груди. Красный флаг. Святое знамя Революции. Я накрываю себя им, оборачиваю ноги, заботливо подтыкаю, как подтыкают одеяльце малышам перед засыпанием. Все. Откидываюсь на камень. Крепко сжимаю холодеющей рукой алебастровый шарик. Все. Как спокойно… Жертвы наши не напрасны. Убожество наше блаженно. Понимание наше благородно. Поражение наше свято. Нас не забудут никогда.
Тишина. Только тихий гул полнит небо. В небе распространяется вместе с гулом легкая дрожь, словно скачут небесные всадники… Я слышу ржанье коней, стук копыт, лязг сбруй — скачут небесные всадники. Что это? Морда коня вся в облаке пара, вся в игольчатой инеистой бороде, возникает надо мной. Чьи-то руки грубо тащат меня из гроба, меня вздергивают вверх, в седло позади всадника, обхватываю его синюю спину… Вижу четырех всадников вокруг в синих полушубках, вижу кокарды на каракулевых шапках… Жандармы. Не думал, что в этих синих мундирах явится ко мне спасение.
…ЖАНДАРМЫ. НЕ ДУМАЛ, ЧТО В ЭТИХ СИНИХ МУНДИРАХ ЯВИТСЯ КО МНЕ СПАСЕНИЕ…
Шпоры в бока коней, и мы скачем, и летят в лицо ветер и битый лед из-под копыт, и синяя ледяная вода веером. Мне вливают в горло водку из фляги, меня обжигает, тепло становится изнутри… Чья-то рука в перчатке сует мне на скаку, чуть ли не прямо в лицо, заснеженное письмо. Мелькает взломанная гербовая печать. Я успеваю прочитать первые строки, написанные косым почерком:
— Согласно ходатайству Его Величества Короля Французской Республики…
Спасение! Как стра…
Ваш Во…
Чипполино
Вряд ли есть кто более отвратительный, нежели Чипполино. Человек, сельский пролетарий, у которого вместо головы — огромная вонючая луковица! К тому же он еще и экстремист. Морковь шла по его следу — безуспешно. Лимоны и апельсины разыскивали этого подонка — никаких результатов. Луковый смрад — везде, а самого негодяя разве сыщешь? Да и некому больше разыскивать его.
…ВРЯД ЛИ ЕСТЬ КТО БОЛЕЕ ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ…
Семь белых волков
Одному Умельцу из Прослоек поручили сварганить такое сновидение, чтобы уж не так-то легко было и отмахнуться от него. Умелец, естественно, расстарался. Достал отличное ореховое дерево, даже с остатками листьев. С крайнего Севера привез семь белых полярных волков, долго дрессировал их, пока не научил по команде рассаживаться на ветвях дерева. Затем сработал нечто вроде театральной сцены в форме окна: скрытая в бархате ветряная мельница создавала дуновение, которое приподнимало тюлевую занавеску, затем — на платиновых пружинах — медленно приоткрывалась оконная рама. Больше всего времени ушло на постановку света. Но Умелец добился того, чего хотел, — свет шел и снизу и сверху, не смешиваясь, заставляя шубы волков серебриться как седина и как снег.
…СВЕТ ШЕЛ И СНИЗУ И СВЕРХУ, НЕ СМЕШИВАЯСЬ, ЗАСТАВЛЯЯ ШУБЫ ВОЛКОВ СЕРЕБРИТЬСЯ КАК СЕДИНА И КАК СНЕГ…
Сон показали одному мальчугану. Тот перепугался, побежал к врачу. Старик врач владел пером, как гребец жирным блестящим веслом: он записал сон. С тех пор люди читают и нарадоваться не могут. А Умелец только щурится, попыхивает своей цигаркой да смеется в усы: мол, у нас в Прослойках еще и не такое сработать можно.
Желобок
Издавна соглашались с тем, что небо на самом деле белое. Спорили только о том, проходит ли по небу желобок, который делит его ровно пополам. Не щель, не трещина, а именно белый, неглубокий ровный желобок, вроде бороздки или, что называется, «обратная канавка». Мнения на этот счет расходились. Наконец выискался один, что решился заявить во всеуслышание, что небо — это таблетка старика, которой он прикрыл тоненькую стеклянную пробирку.
— Старик-то где? — спросили его.
— То экспериментирует потихоньку, то спит, а в свободное время читает свою газету, — ответил проныра.
Великан и пропасть
…НА КРАЮ ПРОПАСТИ СТОЯЛ ВЕЛИКАН…
На краю пропасти стоял великан. Высота была чудовищная. Если заглянуть в такую пропасть, то, как принято говорить, «кровь в жилах превращается в лед». Не следует забывать и о головокружении. Если бы в такую пропасть падал обычный человек, он летел бы, может быть, несколько лет, пока не разбился бы в пыль.
Жить великану, в общем-то, надоело, и он давно подыскивал себе пропасть. Не раздумывая, он сделал шаг вперед и рухнул туда. Но слишком уж он был огромен — не только не разбился, но даже не смог провалиться туда целиком. Застрял в этой пропасти, как в обычной канаве. Повозился, повозился да и заснул.
Пенсионер и инопланетянин
К одному пенсионеру явился инопланетянин: сильный, с зелеными светящимися глазами, сам прошел сквозь стену. Пенсионер, наверное, испугался бы до смерти, но дело было вечером, после девяти, а в девять пенсионер всегда принимал свои лекарства: стугерон, циннаризин, ноотропил и нитрозепам.
…В ДЕВЯТЬ ПЕНСИОНЕР ВСЕГДА ПРИНИМАЛ СВОИ ЛЕКАРСТВА: СТУГЕРОН, ЦИННАРИЗИН, НООТРОПИЛ И НИТРОЗЕПАМ…
Поскольку лекарства уже начали действовать, пенсионер реагировал спокойно. Инопланетянин присел к нему на кровать, завел разговор. Рассказал, что есть возможность, чтобы все на планете Земля изменить к лучшему, чтобы люди жили в довольстве, не болели, никогда не мучились и вообще не испытывали неприятных ощущений, чтобы всюду были чистота и порядок.
— А что я-то могу сделать? — спросил пенсионер. — Неужто моя помощь понадобилась?
— Да нет, в общем-то. Не беспокойтесь, — вежливо заверил его инопланетянин.
Пенсионер уснул, не в силах больше противостоять действию снотворного. Инопланетянин остался без общения, походил по комнате. Увидел жестяную коробочку с изображением здания со шпилем — на шпиле звезда, обрамленная венком из листьев и колосков. Подпись под зданием: ВСНХ. Открыл — внутри какие-то пуговицы, нитки, рецепты.
— Пустячная вещица, а все-таки будет какой-то сувенир на память об этих местах, — подумал инопланетянин, положил коробочку в карман и отправился восвояси.
Подснежник
Красота зимнего леса… Случаются такие в нем алмазные уголки, такие драгоценные задворки, там обитает тишина, лишь дерево со стоном дрогнет и уронит снежную охапку… Сколько раз описывали зимний лес, сколько цепенели от восторга, а все равно красота эта не поддается описанию, она тише и надменнее любых текстов, особенно в солнечные, морозные дни: пустые тронные залы, ледяные короны — все это высокомернее любого властителя, любого императора, потому что ни о каких королях не знают эти дворцы, знают лишь белизну и зернистое сияние снега, и солнечные искры, и глубокую синеву своих теней, и темную свежесть запорошенной хвои… Некому восхититься упоительной красотой таких уголков — они так глубоко заброшены в недра леса: ни охотник не пройдет, ни волк не пробежит…
Тот уголок леса, о котором идет речь, был полностью занесен высоким волнистым снегом, окоченелый уют царствовал здесь, строго стояли сосны и ели в алмазной пыли, ствол наполовину упавшего дерева пересекал этот зальчик наискосок, как рухнувшая колонна. На снегу виднелись птичьи и заячьи следы, валялись ошметки шишек, погибших то ли от беличьих зубов, то ли от клюва зимней птицы.
Ночью все сверкало, лес скрипел и стонал в объятиях мороза, как женщина стонет в объятиях страстного любовника, и на это застывшее соитие смотрели с небес огромные, холодные звезды.
Но холод постепенно утолял свою страсть, объятья его становились сонными, вялыми, нежными — потеплело, ушла ясность, небо затянуло тучами, пошли снегопады, все сделалось пушистым, летаргическим, в снегу появилась липкость, и эта липкость была началом конца. Сделалось еще теплее, снег подернулся пупырчатой коростой, по которой мелко струилась вода, затем снова явился солнечный свет, все вспыхнуло, но не строго и ясно, как во времена морозов, а пьяно, озаренно — все стало оседать, проваливаться внутрь себя — страшна была гибель снежных дворцов, а тут еще дожди, ветра… Дыхание весны, веселое, тревожное и тлетворное, хлынуло отовсюду. Куда-то неслись рваные облака.
