– Настя, немедленно иди сюда! – услышала я сердитый голос мамы.
Я, нехотя отложила игрушки, и вышла из комнаты. Увидев бабу Феню, поняла: настал час расплаты.
– Настя, первое – ты не послушалась нас с папой и отправилась ночью гулять, второе – залезла в сад к соседке. Два серьезных нарушения за один вечер. Моя дочь воровка! Как тебе вообще это пришло в голову?
Я покраснела от стыда, хотелось провалиться сквозь землю. Признаваться в содеянном, не собиралась.
– Не рвала я вашу клубнику, – мой голос дрогнул. Краска залила не только лицо, но и шею.
– Рвала и скорее всего не одна. С кем? – поинтересовалась мама.
– Одна, – вырвалось у меня.
– На месяц никаких гулянок, друзей и сладкого. Иди в свою комнату. Я с тобой после поговорю, – вынесла мама свой приговор и спросила у бабы Фени: – Сколько вы хотите за испорченную ягоду? Мы заплатим.
С тех пор не люблю клубнику. Тридцать июньских дней я пробыла в доме, читая книги, рисуя бумажных кукол, которыми не с кем было гулять, но друзей не выдала. Я изучила всё трещинки на потолке, от скуки пересчитала завилюшки и цветочки на обоях. Алёна называла меня идиоткой.
«Вы вместе шкодили, вот и отвечать должны вместе. Тебе необидно, что они гуляют, а ты сидишь взаперти. По-хорошему твои друзья должны сами признаться и разделить наказание с тобой».
Я понимала, в её словах была доля истины, но рассказать о друзьях не могла. В другой раз я без разрешения взяла из шифоньера небольшой кусок голубого шёлка. Мы с Кирой пошили новые платья куклам, из остатка материала сделали скатерти на игрушечные столики. Вечером мама обратила внимание на обновку моей куклы.
– Настя, где ты взяла этот шёлк. – Пальцы мамы гладили ткань на кукольном платье, а глаза наполнялись слезами.
Я тут же сообразила: красивый кусок ткани чем-то дорог ей и сейчас мне здорово попадет.
– Мам, ну я не знала, что эта тряпочка тебе нужна. Она давно лежит без дела. – Моё оправдание получилось жалким и неудачным.
– Эту, тряпочку, как ты её называешь, папа подарил на моё совершеннолетие. Я собиралась сшить блузку, как только нашла бы подходящие кружева.
– Мама, но с тех пор почти двадцать лет прошло! – поразилась я.
– Настя, дело не в том, сколько прошло лет, а в том, что ты без спроса полезла в мой шкаф. Нехорошо трогать чужие вещи. Ты должна понять: у каждого человека существует личное неприкосновенное пространство. Это касается и его вещей. Иди в кладовку и всё обдумай, а после я жду твоего извинения. – Мама отвернулась от меня и направилась в свою спальню.
Кладовка, маленькая комнатка рядом с моей спальней, имела единственное крохотное окошко. Раньше в кладовке хранились детские вещи, мои и Алёны, но недавно её освободили для следующей партии ненужных вещей. На данный момент она пустовала. Света в этой комнате не было, а я с недавних пор стала панически бояться темноты.
– Только не туда! Можно, я постою в углу спальни? – взмолилась я.
Мама вернулась, взяла меня за плечо недрогнувшей рукой и повела отбывать наказание в кладовую. Я слышала, как с работы пришёл папа. Мамин звонкий голос долетал до меня без искажений, а негромкий басок папы доносился в комнату лишь обрывками фраз. Я не знала, сколько прошло времени, но за окном стало темнеть. Ото всех углов ко мне поползли тени, и только крохотный светлый квадратик ещё белел на полу. Я зажмурила глаза, вся обратившись в слух. Чьи-то коготки заскребли по доскам. Обеими руками я закрыла рот, удерживая крик.
– Ты подумала? – услышала я голос мамы за дверью. – Готова попросить прощения?
До сих пор не знаю, что заставило меня молчать, тем более что я чувствовала свою вину.
– Не хочешь разговаривать? Посиди ещё, это пойдет тебе на пользу.
Я казнила себя, не понимая собственного поведения. От страха сидела ни жива, ни мертва. Царапающий и грызущий звук раздался ближе. Я подобрала ноги и обхватила руками колени, сжимаясь в комок. Сквозь тонкую ткань футболки ощущалась шероховатая стена, и спине было немного больно. Я напряженно всматривалась в тёмный комочек на полу. Мышь! Пересохшее горло издало еле слышное сипение. Рефлекторно поджала ноги ещё сильнее. В окно заглянула луна, осветила крохотного зверька. Любопытная мордочка, сверкая бусинками глаз, смотрела на меня. Я шевельнулась, мышка испуганно метнулась в угол. Мне стало смешно. Страх испарился. Зверек боялся намного больше, и это почему-то обидело меня. Я порылась в кармане шорт, высыпала на ладонь крошки печенья и кусочек конфеты, любовно завернутый в бумажку. Развернула конфету и, медленно двигаясь, высыпала крошки и конфету на середину каморки. Осторожно вернулась в угол и замерла. Минут десять ничего не происходило. Тени ложились на пол гуще, луна двигалась дальше. Скоро я не смогу увидеть, возьмет ли мышка угощение. Послышалось еле слышное шуршание, зверёк вышел в центр комнаты. Стало совсем темно, но я успела заметить, как мышка принялась подбирать крошки.
Проснулась я от звука открываемой двери. Протерла сонные глаза кулаками. Комнату освещало солнце. Я не заметила, как заснула, лежа на полу.
– Настя, прости нас, малышка, мы забыли про тебя, – воскликнул папа.
Я зевнула и потянулась, расправляя затекшие мышцы от непривычно твердого ложа.
– Ты готова просидеть всю ночь, лишь бы не просить прощения. – Мама сокрушённо покачала головой.
Я ещё раз зевнула и впервые легко произнесла:
– Прости, мама, больше не буду трогать твои вещи без спроса.
– Неужели так трудно было сказать это раньше, – улыбнулась она и обняла меня.
В ту ночь я полностью излечилась от страха темноты. Спустя три года подбила друзей, проверить есть ли блуждающие огоньки на кладбище? Огоньков мы не обнаружили, но пару тройку алкоголиков напугали. А уж они распустили по станице слух о ходячих мертвецах. Что окончательно убедило меня: большинство страшилок – плод воображения слишком эмоциональных и трусоватых личностей. До двенадцати лет во всех наших с Кирой приключениях участвовали и двое закадычных друзей Юра и Андрей. Мальчишки жили на соседней улице и частенько наведывались к нам в гости. Мы учились в одном классе, и наша дружба основывалась ещё и на взаимопомощи. Я хорошо соображала по алгебре и геометрии, Кира замечательно писала сочинения, Андрей любил физику и географию, а Юра увлекался химией и биологией. Мы быстро приноровились списывать друг у друга и этим сильно облегчали себе жизнь. Родители Юры часто бывали в гостях у моих родителей, и однажды я услышала, как мать Юры, моя крестная, сказала:
– Вот бы наши дети поженились, тогда бы мы породнились и вместе воспитывали внуков.
Я потрогала враз заполыхавшие уши.
– Рая, не боишься заполучить в невестки такую упёртую особу? – поинтересовалась мама.
– Нет. Моему Юрке такая бойкая и нужна. Он же телок на веревочке, ему же любая кто подставит себя, та и окрутит.
Взрослые засмеялись. А мне стало противно. Юрку действительно легко уговорить на любые проделки. С детсадовского возраста у нас попеременно были, то периоды дружбы, то вражды. Он никогда не ябедничал и по мере сил отбивался со мной от общих врагов. С Кирой я познакомилась позже в первом классе, её родители купили дом на нашей улице. Этот разговор положил конец лёгкости в наших отношениях. Постепенно сначала я, а потом и Кира перестали находить время для общения с мальчишками.
Повзрослев, я поняла: моя мама из той породы женщин, которые привыкли находиться под надёжной защитой мужчины. Таких, как она, опекают, любят, оберегают от грубой действительности. Они нежные, слабые. Боятся всего: пауков, змей, темноты, высоты, плохих людей. Поэтому меня мама воспринимала существом из другого мира. Она не понимала, как можно драться – это так ужасно. Лазать по деревьям, царапая колени, добровольно искать неприятности на свою голову – это неумно. Старшая дочь была ей ближе и понятней. Не зная настоящий характер Алёны, мама считала её отрадой своей души. И вот теперь эта «отрада» сознательно вычеркивала нас из своей жизни. Ради денег и мужчины она поставила на карту всё: прежнюю жизнь, родителей, дом, работу, друзей.
Я лежала на кровати, смотрела в темноту за окном и мысленно перебирала прошлое. Алёна поступала неправильно, более того, ужасно, но это был её выбор. А мне предстояло решить, что делать дальше. Понимала: донести на сестру не могу. Меня мучила совесть. Из-за Алёны и Вадим выйдет сухим из воды. А вот по нему давно тюрьма плачет. Вряд ли когда-нибудь ещё я увижу сестру. Но я не ощущала боли от расставания с Алёной, испытывала только досаду и злость. Именно теперь навсегда сестра исчезала из моей жизни и души. Что-то во мне сломалось. Может, я и правда неправильная, с повреждёнными генами? Недаром Кира обижалась, называя меня сухарем. Подруга делилась своими тайнами а в старших классах подробностями отношений с мальчишками, того же ожидала и от меня. Я молчала, не умея делиться переживаниями и личными чувствами даже с близкой, верной подругой. Да я просто не могла об этом говорить. Всё попытки Киры ограничить круг друзей, встречали яростный протест с моей стороны. По мнению Киры, если мы настоящие подруги, то должны ходить только вдвоем и желательно общаться друг с другом. Поначалу она обижалась, высказывала обиды, но постепенно привыкла и смирилась с присутствием в нашей теплой кампании и других людей. В девятом классе наша дружба подверглась испытанию: мы обе влюбились в одного мальчика. О её чувствах я слышала ежедневно, о моих она не знала ничего. Впервые в жизни я испытывала жгучую ревность, и это мне не понравилось. Ревность кислотой разъедала нашу дружбу. На мое счастье эта влюбленность оказалась недолговечной, я быстро разочаровалась в «прекрасном принце». Теперь без эмоций, с облегчением могла выслушивать рассказы Киры. В отличие от меня подруга долго страдала за этим мальчиком, он оказался её первой, неразделённой любовью. Глядя на её страдания, я ощущала себя неполноценной, не умеющей любить. После наши пути разошлись. Вначале мы часто перезванивались, потом всё реже и реже. У меня появились новые друзья, у неё, видимо, тоже.
