лишь – обсуждение, ибо был настроен действовать сугубо в порядке, согласном с формальными правилами самодержавной системы, которой он служил с беззаветной преданностью.
Если же дело касалось вопросов общегосударственной политики, Маков всегда настаивал на полноценном участии всех заинтересованных государственных институций, с нескончаемым обменом проектами и отзывами на проекты, что зачастую лишь мешало решительным действиям правительства. Маков был не из тех, что берут на себя руководство правительством или стремятся задавать внутриполитический курс, – напротив, он скорее был склонен считать поведение подобных людей аморальным. С очевидностью это проявилось в его отношении к Лорис-Меликову и его попыткам переосмысления самодержавной политики.
Министр был встревожен уже самим фактом назначения в феврале 1880 года Лорис-Меликова начальником только что учрежденной Верховной распорядительной комиссии. Вскоре расстановка в правительстве совершенно прояснилась: Лорис фактически сделался внутриполитическим диктатором и планировал употребить свое положение для проведения единой и последовательной программы действий. Маков понимал, что явление «системы» Лорис-Меликова чревато лишь унижением его собственного авторитета как министра. И действительно, в продолжение шести месяцев, что Лорис возглавлял Верховную распорядительную комиссию (то есть все полгода ее существования – с февраля по август 1880 года), он опирался на Макова и аппарат МВД в проведении множества важнейших политических решений. Министр и все ведомство должны были выполнять распоряжения Лорис-Меликова по поводу политических преступлений и полиции, отношений с земствами и городами, дел печати и всевозможных хозяйственно-экономических вопросов. В архивах МВД хранится множество примеров того, как Лорис уведомлял Макова о решениях комиссии, предписывавших министру разослать очередной циркуляр или инструкцию губернаторам с изложением принятых решений и мер[262]. Из чувства долга Маков был вынужден повиноваться.
Однако же с политикой, проводимой Лорис-Меликовым, Маков был в корне не согласен, и по прошествии нескольких месяцев его первоначальная тревога обратилась все нарастающей враждебностью [Валуев 1919:104–108; Зайончковский 1964:234–235]. Лорис тем временем утверждался во мнении, что два его опаснейших врага в правительстве – это Валуев с Маковым, и к лету 1880 года он уже пользовался достаточной властью, чтобы, по крайней мере, избавиться от Макова. Лорис убедил Александра, что вполне можно обойтись без такого «внутриполитического посредника», просто ликвидировав Верховную распорядительную комиссию и поставив его во главе МВД [Там же: 222–227]. Лорис моментально сосредоточил бразды правления внутренней политикой в собственных руках, однако столь легко устранить Макова из высших правительственных органов было невозможно. Сам Александр и по меньшей мере еще один влиятельный защитник Макова – князь В. А. Долгоруков считали, что бывший министр заслуживает компенсации. Царь принял решение выделить Департамент почт и телеграфов из состава МВД и вновь превратить его в независимое министерство, с Маковым во главе. Словно бы решив, что этого недостаточно, Александр вывел в отдельное ведомство и Департамент духовных дел и иностранных исповеданий, также назначив Макова его директором. (После смерти Александра религиозный департамент вновь вошел в состав МВД.) Согласно ряду свидетельств, Лорис был весьма недоволен подобным поворотом, опасаясь данных Макову полномочий перлюстрировать корреспонденцию[263].
Характер министерской власти Макова, политическая близорукость и взгляд на самодержавие были яснее всего выражены в двух документах: пространном меморандуме, направленном Маковым Лорис-Меликову незадолго до ухода с поста министра внутренних дел, и частном письме К. П. Победоносцеву, написанном сразу после совещания 8 марта 1881 года, на котором впервые было решено отложить проект введения представительств Лорис-Меликова[264]. Записка была составлена Маковым в ответ на планы Лориса опубликовать брошюру известного славянофила, генерала Р. А. Фадеева, и развернуть вокруг нее открытое обсуждение в печати. Фадеев нападал на бюрократические основания русских государственных учреждений, констатируя их банкротство и даже прямое вредительство общественному благу и законному развитию моральных и продуктивных сил государства. Резюмируя аргументацию генерала, Маков писал, что выпады Фадеева, очевидно, означают, что тот полагает установленные законом институции России вредоносными. Фадеев, продолжал он, был прав лишь в том, что механизм наших государственных учреждений действительно сложен и громоздок, а множество дел может быть разрешено на местном уровне. Хотя он и не был вполне несогласен с генералом Фадеевым, он тем не менее решил обратиться к возможным последствиям открытого обсуждения затронутого вопроса в прессе. Русская бюрократия явилась продуктом внутренней жизни и условий России, рассуждал Маков, и как таковая была взращена ее царями – тогда критика бюрократии равносильна критике верховной власти, создавшей и поддерживающей бюрократию. Из этой причины, а также из того, что русские журналисты уже длительное, и в особенности последнее время пытаются всячески критиковать и дискредитировать государственную власть и институции, нападая при этом на добрую волю и милосердие самодержавной власти, следовало, писал министр, что никакой ответственности за любые обсуждения в печати он взять на себя не может.
Далее Маков развивал свое видение самодержавной власти. Министр критиковал земства, которые не соответствовали ни ожиданиям, ни взглядам правительства, ни народным интересам. На требования расширить деятельность земств Маков отвечал, что развитие всех общественных институтов должно исходить непосредственно и исключительно от правительства и самодержавной власти. Поскольку, продолжал он, «лишь власть одного государя может быть призвана к удовлетворению важнейших потребностей народа, и лишь от этой власти может исходить инициатива в указании направления и предела изменений в том или ином законе. Этим неделимым правом образуется ее благодать и является источник любви, преданности и веры в ее доброту, которыми русский народ окружает своего государя, в котором – основание всего хорошего и полезного для государства». Маков утверждал, что публицистов и газетчиков «нельзя допускать к обсуждению фундаментальных законов, которые можно переработать в установленном порядке лишь с дозволения самого государя»[265].
Маков опасался, что фадеевский памфлет даст ложные надежды, чреватые волнениями в земствах («Благодарение Богу, они стали потише в прошедшие три-четыре года»). Необходимость предотвратить возможные крамольные помышления, деяния и, конечно же, любые независимые от официальной бюрократии политические акции – идея, вполне типическая для консервативного бюрократического сознания – ясно выражена Маковым в следующем пассаже: «…и что же сможет государство поделать, если обсуждение [в печати и земских собраниях] перейдет приличные ему рамки? Придется тогда обратиться к репрессивным мерам для пресечения обсуждения, дозволенного самим же государством». Как явствует из меморандума, Маков прочно держался оснований стародавней министерской власти, не помышляя распространить ее влияние на политические ресурсы самодержавия.
Убийство Александра II и «бесчувственные» попытки Лорис-Меликова обеспечить проведение своей программы уже при новом царе вынудили Макова уйти в открытую оппозицию. На совещании 8 марта Маков высказался против предложенного Лорисом проекта представительств и в написанном вечером того же дня письме Победоносцеву пояснял свое решение. Победоносцев откровеннее всех оппонировал Лорис-Меликову на совещании,
