В куртках обниматься было жарко и неудобно, но нам на неудобства в последнее время было наплевать.
— Что за дружба с Тимуром? — ревниво уточнил я.
Маша подняла голову, посмотрела мне в глаза, сморщила нос и фыркнула:
— Он считает вас всех своей семьей, Рат. И помогал он не мне, а себе.
— Гафаров? — все еще не верил я.
— Ему больно, Марат. У него душа болит.
— У Гафарова?
Я, мать вашу, точно попал в параллельный мир. А может, я просто не замечал очевидного?
Это Маша любит, прощает и принимает всех, я же был другим. До того момента, пока она снова вернулась в мою жизнь. Видел и слышал только себя. Плевать мне было на чужую боль, когда своя душила изнутри.
— Даже такие мудаки, как он, умеют чувствовать, — назидательно заметила Маша.
— И ты за утро успела разглядеть его душу? — не поверил я.
— Мы встретились ночью, — призналась она, — я хотела прогуляться…
— Ночью, — недовольно уточнил я.
Сука, ну сам виноват, нехер было пить! Вспомнить бы, что я ляпнул…
— Ночью, — согласилась Маша, когда я обнял ее еще крепче. — Я расскажу, если ты обещаешь не злиться.
— Хорошо, обещаю не злиться, — пробубнил я и сжал зубы покрепче.
— Еще до того как я узнала диагноз, в тот день, когда меня уволили, помнишь? У меня в тот день приступ был перед работой. Не злись, ты обещал. Я тогда встретила Тимура на твоей машине, испугалась и упала с головной болью. Он вызвал «скорую». Не бросил.
Я помнил. Тогда Тим брал мою машину, а когда вернул, был сам на себя не похож. Я не придал этому значения, а оно вон как повернулось…
— Думаю, я напомнила ему его брата. Ты знал, что у Тимура был брат-близнец?
— Откуда? — округлил я глаза.
— Только не говори, что я рассказала тебе. Может, он сам когда-нибудь сможет открыться. Сегодня ночью, когда он привез меня в больницу, то накричал на своего отца и требовал вылечить хоть кого-то. Думаю, он просто пытался заглушить свою боль или… Не знаю, как это правильно сформулировать. Словно он пытался отомстить… Опухоли? Болезни. Встретил ее снова и не смог пройти мимо. А еще он говорил про хорошие поступки и все утро не мог до кого-то дозвониться. Я случайно увидела, она подписана в его телефоне как Яся.
— Вот это его накрыло, — присвистнул я.
— Когда мы с тобой встретились, я считала тебя таким же, как он. Я очень ошибалась, может, и Тимур не безнадежен?
— Время покажет, — я поцеловал Машу в макушку и предложил: — Пойдем домой? Ты можешь идти?
— Я даже лететь могу, — на лице моей девочки засияла счастливая улыбка, — смотри…
Она раскинула руки в стороны и побежала к выходу, громко смеясь. Эхо коридора подхватило ее смех, а я мотнул головой и рванул за ней.
Поймал в коридоре на лестнице за талию, притянул к себе и поцеловал. Наверное, это был наш первый настоящий поцелуй. Без горечи. Без металлического привкуса. Без боли, тревоги, ужаса и ожидания неминуемого.
Она моя. Со мной. И никуда не уйдет. Кончики пальцев закололо, словно я сам оживал, а все произошедшее казалось дурным сном.
— Люблю тебя, — шепнул ей в губы.
— А я тебя, — так же горячо ответила Маша.
И меня отпустило. Иррациональный, липкий страх, что я был ей нужен только в момент болезни, тоже ушел не прощаясь.
— Машка, мое предложение все еще в силе, — напомнил я.
— Какое? — сверкнула она глазами.
Я опустил голову и прямо на лестнице встал на одно колено:
— Выйдешь за меня?
— Ты уверен? — закусила она губу.
— Уверен, — согласился я.
— Тогда выйду, — засмеялась она.
Я завис, слушая ее звонкий, счастливый смех. Никогда не слышал, чтобы она так смеялась — заразительно и по-настоящему счастливо.
Я поднялся, снова привлек ее к себе и поцеловал, вторгаясь языком в рот. Сожрать ее хотел в тот момент. Мы оба тяжело дышали, забыв, где мы находимся.
— Молодые люди, здесь вам не гостиница, — прокряхтел старушечий голос.
Я с трудом оторвался от Маши, взглянул на недовольную бабульку, которая, поджав губы, стояла напротив нас, опираясь на деревянную трость.
— Да? — хрипло переспросил я. — Перепутали, наверное.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подхватил Машу за руку и потащил за собой к выходу. Она прятала лицо за моим плечом, а я не удержался:
— Стесняешься? Я думал, мы это уже прошли. Или, когда не умираешь, как-то по-другому ощущается?
— Ну да, — закивала Маша.
Мы переглянулись и засмеялись, окончательно сбрасывая напряжение последних недель.
Маша надела шапку перед выходом на улицу, а я осторожно завязал на ней шарф. Щелкнул ее по носу, застегнул свою куртку и взял за руку.
Погода в тот день испортилась. Бушевала метель, ветер сбивал с ног, но нам было все равно.
— Погоди, я вызову такси, — прокричал я, утягивая Машу обратно в здание клиники.
Вызвать такси не получалось — пришлось добираться на метро. От больницы до станции мы добежали за десять минут, спустились в подземку и, пока ехали до нашей станции, почти не прекращали целоваться.
Я прятал Машу от ветра, пока мы шли до дома, притягивая к себе, а она зажмуривала глаза, хватала меня за руку и шла с закрытыми глазами, как маленький ребенок.
И улыбалась, озаряя серый хмурый день своим внутренним светом.
Несмотря на непогоду, это был наш день. Точка отсчета нашей белой полосы в жизни.
Глава 37
Глава 37
Марат
Я открыл глаза, зевнул и притянул спящую Машу к себе поближе. Уткнулся носом ей в макушку и закрыл глаза.
Моя. Это слово хотелось повторять раз за разом. Моя. Моя. Моя.
Втянул ее запах, открыл глаза и убрал с лица Маши прядь волос. Не удержался, поцеловал в шею. Маша сонно застонала, когда я нагло залез ладонью под ее футболку и сжал грудь. Растер, чувствуя, как вытягивался ее сосок, сжал его и перекатил между пальцев.
Маша застонала громче и закусила губу.
Всю последнюю неделю нам приходилось здорово сдерживаться — через стенку спала мама.
Забавно, но и она открылась рядом с Машей. Никогда не верил, что есть такие люди, как она. Солнечные, словно не от этого мира. Они приходят сюда как спасение для нас или как наказание для самих себя… Бриллианты, которые светят в любой обстановке только по факту своего происхождения.
Маша лениво перевернулась на спину и вытянула руки к изголовью, позволяя мне делать все, что я хотел.
А я хотел!
Всегда!
Много!
С ней, до дрожащих коленей.
Я медленно снял с нее футболку, отбросил в сторону, наклонился, облизнул острый сосок и втянул его в рот. Маша вздрогнула, закусила губу и подавила в себе стон, пока я ласкал ее.
Опустил руку, накрыл клитор и средним пальцем нажал на чувствительное местечко.
Мокрая. Для меня.
Я задвигал пальцем, чувствуя, как Маша дрожала подо мной. Я прикусил нежную кожу возле ушка, лизнул. Маша зарылась пальчиками мне в волосы, сонно подставляя шею под мои поцелуи.
Как же она заводит. Такая беззащитная, сонная, с припухшими от вчерашних поцелуев губами. Моя.
Не смог больше сдерживаться. Повернул Машу на бок, лег рядом. Маша дернулась и, почувствовав мой стояк, нетерпеливо заерзала.
— Доброе утро, принцесса! — прошептал я ей на ушко за секунду до того, как войти.
— Ох… — выдохнула она, когда я задвигался, — до-доброе утро.
Перевернул ее на живот и задвигался так, как нам обоим нравилось — жестко, входя до упора.
Маша уткнулась лицом в подушку, сдерживая стоны, а я сжал зубы и ловил фейерверки перед глазами.
Понял, что еще немного, и я кончу, приподнял ее за бедра, накрыл клитор ладонью и растер, чувствуя, как Маша напрягается и начинает сокращаться вокруг меня.
Она кончала бурно, но тихо, сжимая руками подушку. Ни секунды не медля, я последовал за ней.
Кайф!
Сука, чистый кайф просыпаться с ней по утрам, любить ее, ласкать.
Я с ума от нее сходил, и со временем легче не становилось. Утопал каждый день в ней, домой торопился с работы, забирал Машку и по нашей старой традиции снова и снова дарил нам эмоции.
